Крячков и Лыгин против конструктивизма. Как в Томске студенты СТИ боролись за признание «новой» архитектурной школы

Во второй половине 1920-х годов в Сибирском технологическом институте Томска, на тот момент центре архитектурного образования в Сибири, развернулась нешуточная борьба между студентами и преподавателями инженерно-строительного факультета.

Первые выступали за признание конструктивизма как нового архитектурного стиля, который тогда уже был популярен в Москве и Ленинграде, вторые — в лице Андрея Крячкова и Константина Лыгина — были уверены, что «новая» архитектурная школа никогда не заменит «старую», проверенную временем.

Что вышло из этого конфликта между светилами сибирской архитектуры и будущими специалистами, нам рассказал томский исследователь, сотрудник частного музея «Профессорская квартира» и Факультета исторических и политических наук ТГУ Иван Атапин.

— Иван, что, по вашему мнению, послужило причиной конфликта между студентами и преподавателями СТИ? Какая обстановка складывалась в 1920–1930 гг. внутри одного из самых престижных архитектурных факультетов страны?

— СТИ — сегодняшний Томский политех — открыли в 1900 году. Спустя пару лет там появился инженерно-строительный факультет, а ещё через несколько лет на этом факультете открылось архитектурное отделение. Там обучали инженеров-строителей — тех, кто мог построить жилой дом, общественное здание, при необходимости спроектировать цех и даже построить мост. Это были многокомпетентные специалисты, которые и прорабатывали внешний вид здания, и делали всю инженерную начинку. При этом по статусу они были чуть ниже, чем полноценные архитекторы — таких готовили только в Москве и в Питере, а здесь, именно в Томске, выпускались инженеры-строители.

Естественно, они проектировали здания, опираясь на те пособия, которые выпускали в столице — это была академическая архитектура. До революции обучение строилось на базе исторических стилей: то есть, студенты изучали архитектуру, начиная с Древнего Египта и Древнего Рима, потом они изучали архитектуру романскую, эпохи Возрождения, затем барокко, классицизма. Свои дипломные проекты выпускники делали либо в этих исторических стилях, либо в более-менее классическом духе. Всё это было строго регламентировано. Никакой отсебятины, никакого футуризма они не могли применить.

И такое обучение было очень хорошим, потому что до революции в СТИ преподавали самые известные люди Томска. Это, я думаю, многим знакомые архитекторы — Константин Лыгин, Викентий Оржешко, Андрей Крячков и другие. Но в предреволюционные годы из Томска уехали многие специалисты высшего класса — Оржешко, Фишель, Федоровский — то есть, лучшие архитекторы города. Из всей плеяды остались только Лыгин и Крячков. Конечно, после этого у них уже не было тут конкурентов. Стимула как-то профессионально саморазвиваться тоже не было, потому что всё равно они всё будут строить: зачем ещё что-то новое узнавать?! У них уже была очень хорошая репутация. Лыгин, правда, тогда, фактически, ушёл из архитектуры и только преподавал. По сути, остался вообще один Крячков.

Конечно же, это сказалось на факультете очень негативно не только в том плане, что уехали специалисты, а ещё и в том, что связи с Питером и Москвой были оборваны. Революция, Гражданская война отрезали Томск на три, четыре, пять лет от столиц. Когда там уже начался восстановительный период, в Томске всё ещё продолжали строить по академическим заданиям 1910 годов — десяти-пятнадцатилетней давности.

— Что это были за проекты?

— Когда в Европейской части России уже строили огромные заводы, дворцы труда, Мавзолей, в Томске проектировали какой-нибудь «курорт на озере Карачи в восточном стиле» — рисовали до сих пор фантазийную архитектуру. Некоторые такие проекты можно рассмотреть в новосибирском Музее истории архитектуры Сибири имени С.Н. Баландина. Там есть гигантские красивые чертежи, отмывки качественные фасадов, где на реке Томи возвышаются огромные египетские пирамиды, которые должны были быть, наверное, речным вокзалом или дворцом. Или там же ещё висит прекрасный Дворец труда для Томска, который скопирован вплоть до мельчайших деталей с проекта здания парламента в Белграде — такие же колоннады, гигантский купол, как у Капитолия…

— А почему Лыгин и Крячков не последовали за своими коллегами, а решили остаться в Томске?

— Это тема отдельного рассказа. Крячков, скажем так, здесь очень сильно осел: у него была семья, дети. У тех, кто уехал, у многих не было детей, по крайней мере, официальных, у них была возможность просто всё бросить и уехать. А Крячков здесь уже построил дом — вот он, напротив [музея «Профессорская квартира”], сейчас могли бы жить его правнуки, у него были налажены связи, он стал перед революцией главным по строительству городов на Кольчугинской железной дороге — Юрга, Кемерово, Новокузнецк, Ленинск-Кузнецкий и так далее. У Крячкова здесь уже были не то, что бы большие заказы, а крупнейшие. Он, фактически, возглавлял строительство новых городов. Естественно, всё это бросать ему было явно тяжело, потому что деньги шли. Такой деловитый человек, как Крячков, в отличие от рафинированных снобов-дворян, которые ходили, поджав губы, и жаловались, как в Томске плохо, был сыном неграмотного крестьянина и обладал гораздо большей деловой хваткой.

Лыгин был совсем другой. Я не знаю, почему он остался, хотя… на тот момент он уже был пожилым человеком. Ему было уже за 60. Возможно, по этой причине.

— По сути, они были единственными, кто мог преподавать и передавать знания на тот момент?

— Да, вот этот крепкий бойкий крестьянин Крячков — фактически, тогда имел чин должность коллежского советника и уже был дворянин — и Лыгин. И тут мы подходим к моменту начала конфликта. Допустим, вы поступаете в Томск в 1922–1923 гг. в СТИ, на инженерно-строительный факультет. Кипит строительство нового государства, все оковы рушатся, а вы здесь все еще должны проектировать египетские пирамиды! У студентов подспудно появлялось чувство: «Кажется, эти проекты немножко не соотносятся с нашей реальностью!».

Но всё изменилось в 1927 году. Когда из Томска возобновились, как это было раньше, экскурсии для студентов. Первая прошла по маршруту Волховстрой — это Волховская ГЭС, которая сейчас тоже работает — потом Питер и еще несколько дней студенты были в Москве.

— Эти поездки финансировал сам институт?

— Да, это не была какая-то студенческая инициатива. Это был один из методов ознакомления с новейшими достижениями. Такая неотъемлемая часть образования, в рамках которой в течение зимних или летних каникул студенты должны были совершать поездки в разные города. Когда была революция, Гражданская война и несколько лет после этого все свернулось, студенты никуда не выезжали. Только в середине 20-х годов институт снова смог добиться финансирования на эти цели. Тогда, конечно, никто не подозревал, что студенты проявят такую активность и, более того, нахватаются, в буквальном смысле, всякого.

Как правило, тогда какой-нибудь активист-студент, главный староста, должен был написать отчёт о поездке и опубликовать его в газете. В одной из групп был как раз очень инициативный студент Александр Огородников. Совершенно забытая фамилия, к сожалению, но мне удалось немного найти о нем. Он съездил и написал в отчете, что увидел в поездке новую архитектуру. А что в это время строилось в Москве? Это как раз рассвет первых конструктивистских зданий. Тот конструктивизм, каким мы его знаем, он начинался именно тогда, в столице — это дворцы культуры, крупные административные здания в 6-8 этажей, первые дома-коммуны… Всё это томские студенты увидели и у них отвалилась челюсть! До этого что-то похожее они видели в Ленинграде, но там был ограниченный объем, и, тем более, конструктивизм в Ленинграде своеобразный, их архитектурная авангардная школа стоит отдельно. А в Москве томские студенты столкнулись с оголтелым, ярым конструктивизмом! И они не растерялись, а почти сразу связались с московской ячейкой конструктивистов, которая работала там с 1925 года. Это объединение современных архитекторов — ОСА. Его возглавлял архитектор Моисей Гинзбург, а принимали участие братья Леонид, Виктор и Александр Веснины, Иван Леонидов — просто звезды архитектуры авангарда.

— Каким образом томские студенты, пока еще никому неизвестные, установили связь с такими величинами новой архитектурной школы?

У конструктивистов был свой журнал. Он назывался «Современная архитектура», который, на мой взгляд, является до сих пор одним из лучших архитектурных изданий за всю историю. Это максимально познавательный, иллюстративный, очень интересный и живо написанный журнал, в котором, собственно, все новые проекты и публиковались: всякие и утопии, и неутопии, и обсуждения, и важная рубрика «новости с полей». А еще туда можно было написать письмо. Естественно, из Томска и написали: «Мы тут в Томске, съездили и увидели вашу архитектуру, решили открыть свою группу, но у нас есть два старичка, Крячков и Лыгин, они нам мешают, палки в колеса вставляют, потому что считают, что новая архитектура не оправдана, что она через два-три года себя изживет и что лучше классицизм рисовать». Вот, собственно, как это все началось.

— Наверняка, студенты выписывали этот журнал и тайком читали…

— Конечно, студенты стали его читать и поняли, что им вообще не то в СТИ преподается. А еще в библиотеке ТГУ я нашел подлинник «Манифеста конструктивизма» 1922 года издания. Эта самая первая книжка, где встречается полноценное обоснование термина конструктивизм. Ее написал Алексей Ган. Это, собственно, основатель конструктивизма. Тогда она произвела переполох во всех частях нашей страны, потому что там были формулировки: сбросить искусство, уничтожить картины, архитектура не нужна, нужна социальная инженерия и все здания должны подчиняться этой социальной инженерии.

— А где была издана эта книга?

— Ган издал ее в Твери. Каким чудом она попала в Томск, я не знаю. Возможно, от этих студентов — они её привезли. Но, так или иначе, город тогда считался Сибирскими Афинами, тут было достаточно фанатов всяких таких движений. Люди искренне это поддерживали, были такие, которые реально писали в дневниках или письма в газеты: «зачем нам жить в квартире», «я могу жить в комнате с тумбочкой и кроватью», «я могу отказаться от детей, потому что не хочу их воспитывать», «а зачем мне готовить на кухне, если я могу ходить в столовую»….

— В итоге студентам получилось установить связь с московским ОСА?

— Поскольку это объединение было очень активным и деловитым среди архитектурного авангарда — там было несколько групп — они решили взять томичей под крыло и торжественно объявили в журнале, что наконец-то нити нашего авангарда протянулись от Германии (там, где Баухаус) до Томска. ОСА пригласили томичей принять участие в первой в Советском Союзе выставке современной архитектуры, которая прошла как раз в 1927 году, летом, во ВХУТЕМАСе. То есть, в том самом учреждении, где родились архитектурные направления советского авангарда — рационализм и конструктивизм. На выставке в «зале вузов» были представлены работы четырех томских студентов: Д. М. Агеева, Л. А. Нифонтова, С. И. Парыгина и Г. Е. Степанченко. В текстовом каталоге выставки содержатся сведения, что Агеев представил проект кинотеатра, Нифонтов — текстильной фабрики, Парыгин — доходного дома, Степанченко — столовой. Их работы висели в тех же залах, где висели работы Баухауса, братьев Весниных, Леонова и Гинзбурга — а это есть высшая точка признания.

— Можно где-то посмотреть их работы, которые там выставлялись?

— Есть каталог выставки, но там картинок нет. Один проект остался с этой выставки — томича Дмитрия Агеева, как раз участвовавшего в той самой экскурсии. Он выполнил проект кинотеатра: маленький небольшой одноэтажный кинотеатр, но весь стеклянный, с такими встроенными в него цилиндрами. В общем, сразу видно, что студенты СТИ очень увлеклись и хорошо освоили язык новой архитектуры, несмотря на то, что они оставались в Томске. Опять же, во многом благодаря журналу «СА», они смогли разобраться.

— Можно сказать, что с этого и начался конфликт?

— Да, но конфликт сначала более-менее тлеющий, а потом уже и открытый. Студенты стали наседать на преподавателей: «Почему вы нам не преподаете то, что в Москве и в Питере активно строится? Почему здесь, в Томске, мы выполняем до сих пор дворцы труда с колоннадами и пирамиды?». Они даже стали отсылать образцы таких работ в Москву и в «Современной архитектуре» опубликовали один рисунок томского дипломного проекта, который был перечеркнут и подписан: «Так не надо строить».

То есть, началась, говоря современным языком, еще не травля, но это был уже троллинг. Студенты стали вмешиваться [в учебный процесс]: они проводили лекции, дебаты. По старой доброй традиции, дебаты устраивали с участием противоположной стороны, приглашался Крячков и студенчество прямо отстаивало конструктивизм. А Крячков считал, что всё это блажь, мода, скоро всё это кончится. Он говорил, что никакого реального влияния в Сибири конструктивизм не окажет, и «зачем здесь плоская кровля, зачем нам эти гигантские стекла? Здесь же постоянно снег и дождь»…

Конструктивисты же наоборот считали, что те технические решения, которые были в Москве, нужны и здесь: террасы на крыше, где можно было бы загорать, окна во всю ширину… Вот у нас в «Профессорской квартире» тоже окна во всю ширину — а потому что этот дом на самом деле предвестник конструктивизма! Если с этого дома всю резьбу убрать, это чистейший конструктивизм! То есть, уже тогда некоторые архитекторы догадывались о веянии нового стиля. И вот студенты так подспудно начали напирать.

Один из них, Николай Кузьмин, впоследствии стал, наверное, самым известным сибирским архитектором тех лет. А тогда [это был] студент инженерно-строительного факультета, который интересовался проблемой жилища после поездок в Анжеро-Судженск и на уральские шахты. У него случился, по сути, нервный срыв. Там он увидел, как шахтёры живут в ужасающих условиях: домашнее насилие, сексуальная распущенность, неграмотность, избиение детей и так далее. В Томске он начал разрабатывать проект дома-коммуны для шахтеров. Это хрестоматийный пример проектов советского авангарда.

Как раз Кузьмин стал очень жестко выступать против Крячкова. Он написал письмо в журнал «СА», которое было опубликовано, про настоящих конструктивистов и ненастоящих. Кузьмин открыто говорил, что Крячков — это буржуазный деятель и таких, как он, нужно поставить к стенке. То есть, если кто-то из студентов-коллег Кузьмина пытался найти какой-то компромисс или как-то убедить, Кузьмин просто написал, что их нужно расстреливать и что Крячков просто прихлебатель и вредитель, который нас тянет назад. Он уже понял, что конструктивизм работает и стал сам его элементы внедрять. Но он не понял метод конструктивизма. Потому что конструктивизм — это не стиль, это не архитектурное какое-то явление, это метод проектирования домов, когда вам нужно изучить социальную установку, коллектив, который будет в этом здании располагаться. Проблема красоты у конструктивистов была не то, что на последнем месте, она просто отрицалась — конструктивизм и понятие красивости, эстетичности, были просто несопоставимы.

— Что происходило после того, как Кузьмин написал такое открытое гневное письмо? Явно же Крячков как-то отреагировал на него?

— Естественно, началась буча. То же самое, как если бы сейчас в каком-нибудь вузе студент написал письмо на преподавателя — начался бы скандал. Тогда тоже случился скандал. Крячков устроил собрание, начал выяснять, кто же написал письмо, хотя ему это, естественно, было известно. Это, собственно, и породило волну открытого хейта в отношении Крячкова и Лыгина. Но напомню, что у Кузьмина научным руководителем был как раз Лыгин. То есть, возникла еще такая внутрифакультетская конкуренция. Кузьмин Крячкова-то смешал с грязью, а Лыгина не стал, хотя Лыгин то же самое всё делал и тоже не очень понимал в конструктивизме.

Зато Кузьмин защитил свой диплом, который стал просто переломным явлением в советской архитектуре, в теории советского жилищного строительства. Он спроектировал дом-коммуну на пять тысяч человек в Анжеро-Судженске. Фактически, это был не дом, а комплекс зданий, где есть и жилые дома, и больницы, и школы, и обсерватория, и медицинское учреждение, и какие-то административно-политические единицы.

Суть этого дома в том, что вы живете всю свою жизнь в нём, весь ваш жизненный цикл находится внутри коллектива: вы рождаетесь, вас уносят в коллективные ясли, потом вы приходите в коллективный интернат, коллективную школу, и вы живете там не с родителями, родителей вы не видите, они могут вас навещать, но это необязательно. Вся ваша жизнь с детства проходит без них, в коллективе, где специалисты вас воспитывают, естественно, в коммунистическом ключе. Потом вы оканчиваете школу, поступаете в вуз, там тоже живете в общежитиях, а потом вы уже работаете на шахтах и живете в камерах на несколько человек коммуной. А если вы захотите продолжить свой род, вам не нужно заводить семью, просто выбираете человека из окружающих женщин или мужчин и говорите: «Нужно уединиться в двуспальной кабине». Вы там уединяетесь, потом у вас растет ребенок. Вы можете дальше создавать иллюзию семьи, но вы не имеете права жить всей семьей с детьми: ребенка, если он у вас родился, нужно опять отдать в ясли. Получается замкнутый круг, воспроизводимый бесконечное количество раз, когда вы живёте в этом гигантском доме в несколько кварталов.

Этот проект Кузьмина выстрелил тогда, был просто бомбой, он с успехом защитил его здесь, в Томске. Даже Лыгин, который был в шоке от всего того, что его ученик делал, выступил с речью о том, что это прекрасный проект, всё замечательно и это нужно строить. Более того, Кузьмин заставил Лыгина изучать журнал «СА», то есть, студент своего преподавателя уже учил читать новые книжки. И надо сказать, что Лыгин молодец: несмотря на возраст, он пытался разобраться в современных тенденциях.

Естественно, после защиты проект Кузьмина опубликовали в «СА». Он выступил на съезде ОСА в Москве, где собрались ведущие архитекторы. Его концепция, как нужно жить, была принята конструктивистами в качестве тезисов по жилью, которые должны были лечь в основу развития конструктивизма вообще в Советском Союзе. Но в скором времени, спустя полгода или год, в Москве Центральным комитетом партии было издано постановление «О работе по перестройке быта». Правление обратило внимание на все эти проекты конструктивистов, которые пытались уничтожить семью в традиционном понимании, были профеминистическими и направленными на создание очень больших коллективов. В постановление всё это запретили, сказав, что это левацкое начинание и перегибы, нужно не торопиться и продолжать строить обычные домики из квартир. По сути, все усилия Кузьмина и его коллег были перечеркнуты. Всё это стало фактически одновременно запрещено — тоже на самом деле отдельная большая тема.

Но надо сказать, что дом-коммуна для Анжеро-Судженска — не единственный проект Кузьмина. Он спроектировал дом-коммуну для Томска, который должен был стоять там, где сейчас находится десятый корпус ТПУ у Лагерного сада. Уже был заложен фундамент, началась стройка — в Анжеро-Судженске еще не начали, а здесь уже закипела работа.

-

— В каком году это было?

— Примерно 1930 гг. Но отличие: в Анжеро-Судженске должны были жить шахтёры коллективом, а тут, естественно, строили для студентов. Они также должны были весь круг обучения провести в одном здании, выходя, естественно, только на лекции. Но, возвращаясь с них, студентам не нужно было еще куда-то идти, у них в доме были и библиотека, и столовая, кафе, буфет, комнаты тишины — такие пространства звуконепроницаемые, где можно было отдохнуть — и комнаты шумовые, где можно было, допустим, порепетировать или обсудить какой-нибудь доклад Сталина. Были там, опять же, и медицинские учреждения. Если вы захотели завести семью, там можно было уединиться в кабинке, допустим, с однокурсницей, а потом ребенка сдать в интернат, который тоже есть. У меня написана большая статья об этом доме — я нашел его проект.

Кузьмин хотел что-то для Томска сделать, но всё это обрубилось после выхода постановления ЦК. По инициативе сталинской верхушки государство стало очень сильно уходить в сторону тоталитаризма. У Кузьмина же в его проектах главное — это автономность коллектива, где люди не подчиняются ни администрации города, области или края, они управляются изнутри. Их цель не в том, чтобы вы жили одной коммуной и помогали друг другу, а в том, что каждый член коммуны имел полное право на самореализацию, самосовершенствование, в том, что он должен был благодаря этому коллективу стать если не сверхчеловеком, то очень многосторонним компетентным специалистом. Конечно, власти это не нравилось, потому что такой специалист будет свободомыслящим — что тогда было опасно.

— Как сказался на инженерно-строительном факультете такой сильный интерес студентов к конструктивизму? Что-то изменилось под их влиянием?

— Крячков и Лыгин сдались, Они разрешили делать дипломные работы в конструктивистском духе. Теперь нужно было проектировать не пирамиды, не колоннады, не купола, а эти стеклянные блоки, соединенные переходами, обязательно с плоской крышей, с каким-нибудь бассейном там, хоть это и Сибирь. Типология тоже изменилась: если до этого были какие-то общественные помпезные учреждения, то теперь проектировали кинотеатры, клубы, цирки — как важные средства пропаганды, спортивные учреждения, общежития.

— Как вы думаете, почему Лыгин и Крячков все же сдались? Потому что было именно сильное давление со стороны студентов, или они всё-таки понимали, что время меняется и нужно подстраиваться?

— Тут два варианта. Первое — тогда уже хейт перешел в травлю. Когда ваше имя мусолят в центральной печати и говорят, что вы буржуазный специалист, вас могут и привлечь за какое-нибудь вредительство. Это было время «Шахтинского дела» и близкое к показательным процессам. Естественно, Крячков под них не мог попасть, но, тем не менее, вероятность [пострадать] была.

А второе: все эти студенты начали выпускаться и строить в Сибири конструктивистские здания, очень много. Это архитектура стала востребованной и заказчики — большие тресты, заводы — стали заказывать именно такие проекты. Крячков уже не мог строить какие-нибудь модерновые или неоклассические домики, ему под давлением заказчиков тоже пришлось перейти на конструктивистскую архитектуру. Допустим, Госбанк в Новосибирске построен при участии Крячкова: это абсолютно конструктивистское здание, никакого элемента декора в нашем понимании оно не содержит. Или, допустим, Дворец труда в Кемерово — тоже крячковский проект. И заказчики, и общественность уже переходили на эти рельсы, потому что конструктивизм стал очень популярен. В Томске, Новосибирске, Омске студенты начали нести его в массы, плюс, экскурсии от СТИ тоже продолжались. Николай Никитин, в будущем известнейший инженер, автор Останкинской башни в Москве, учившийся как раз в Томске, участвовал в этих экскурсиях. Потом он приезжал обратно в Сибирь и, будучи под впечатлением, рассказывал об увиденном. Из СТИ вышло человек 15 известных конструктивистов. Почти все они были участниками ОСА.

— А давайте назовем самых ярких его участников?

— Александр Огородников, Дмитрий Агеев, Николай Кузьмин, Николай Никитин. Многие потом уехали из Томска на Урал. Так сложилось, что целая плеяда выпускников осела именно там, потому что на Урале строили гигантские заводы — Уралмаш, Нижний Тагил, Магнитогорск. Самый известный из них выпускник Моисей Вениаминович Рейшер — автор Белой башни в Екатеринбурге. Символ города был построен, по сути, вчерашним студентом СТИ, хотя и при участии москвичей. Рейшер разработал именно эскизный проект. Сам он был с Урала, но учился в Томске.

Еще один выпускник, Иван Бурлаков, переехал после учебы в Новосибирск. Он не был прямо активным участником: не выступал в печати, никого не ругал. Но тоже поддался конструктивистскому духу и строил потом здания в этом стиле.

— А кто был на стороне старой школы — только Крячков и Лыгин? Их вообще никто не поддерживал?

Нет, даже те, кто защитили при них свои помпезные классические проекты, тоже потом ушли в конструктивизм. Сейчас, в XXI веке, нам сложно представить, что есть какое-то единое архитектурное течение и все здания строятся в одном стиле. Но с 1927 по 1932 гг. в Сибири практически так и было — всё строилось в конструктивистском духе: и деревянные дома, и каменные, и заводы, и конторы, и жилые дома. Это было очень востребовано, а томичи уже знали от москвичей и ленинградцев — лидеров конструктивизма — основы этого направления. Могли не просто нарисовать фасад в конструктивистском духе, а спроектировать, например, график движения людей в этом здании, понять, как там и кто будет жить. Томское отделение было третьим в Советском Союзе после московского и ленинградского ОСА. Это показывает, насколько в Томске были увлеченные, индоктринированные и предприимчивые студенты. То есть, не где-нибудь там в Казани, Одессе или Харькове возникла третья ячейка конструктивистов на всей необъятной территории Советского Союза, а именно в Томске.

— Похожей ситуации не было ни в одном другом городе, где студенты бы также активно выступили за конструктивизм?

Конечно, потом ячейки конструктивистов появились в любом большом городе. Но здесь это произошло очень ярко, живо и прежние светила, культовые фигуры, на какое-то время оказались в подполье. Вот, например, в изданной с 1929 по 1932 гг. Сибирской советской энциклопедии есть статья о Крячкове, в которой написано: «Архитектор, не соответствующий современным явлениям в архитектуре». Только представьте, что вы впервые в жизни в энциклопедии и вас там смешали с грязью.

Но, как я уже сказал, в 1930-е случился поворот в тоталитарную сферу и наше государство стало всё больше и больше ограничивать, а потом и просто уничтожать авангардные архитектурные направления. Эти направления учитывали, что вместе с архитектурой должен меняться человек. Почему во многих конструктивистских административных зданиях гигантские окна? Они не должны быть ничем закрыты и зашторены, потому что через них человеку нужно было видеть, как там работают чиновники и как создают новый, советский мир. Всё это не укладывалось в тоталитарную парадигму развития советского государства. И в начале тридцатых годов сначала отказались от домов-коммун, а потом, по сути, и от конструктивизма.

— То есть, игра перевернулась?

— Да! А Крячкову даже перестраиваться не нужно было, потому что он всю жизнь занимался этой буржуазно-эстетичной стилевой архитектурой. Два-три года позанимался конструктивизмом, и тут опять наконец-то стало востребовано то, что он уже делал. Он получил гран-при в Париже, построил прекрасные здания в Новосибирске и не только, его пригласили на съезд советских архитекторов, он стал, фактически, лидером сибирской архитектуры снова. А все эти конструктивисты оказались забыты. Кто сейчас вспомнит Дмитрия Агеева или даже Николая Кузьмина? Хотя последний все же еще известен, благодаря своему проекту дома-коммуны в Анжеро-Судженске. А его коллег, который строили десятки, а то и сотни зданий, кто сейчас помнит? Они считали, что конструктивистский путь является единственным правильным. Но, к сожалению, история бывает циклична. Это яркий пример того, как те, кто были на вершине славы; те, кто выставлялись в одних залах с Баухаусом, стали впоследствии просто заурядными архитекторами второго, а то и третьего плана.

— Получается, конструктивизм вошел в моду, но потом…

— Да, еще чуть-чуть, считали они, и можно будет перестроить сибирские города целиком в конструктивистском духе. Можно будет снести их и построить новые социалистические города. Собственно их и начали стоить — Новокузнецк, Кемерово и левобережный Новосибирск, например. Но это все обрубилось из-за того, что в направлении увидели опасный эксперимент, который может завести в непредсказуемое русло. Хотя еще чуть-чуть — и конструктивисты бы окончательно стали лидирующим направлением в Сибири.

— В итоге сам Кузьмин, который резко говорил о творчестве Крячкова, пережил по сути тоже самое, что и его учитель? Его открыто стали критиковать и отзываться нелестно о творчестве.

— Фактически, да, лидеры конструктивизма оказались людьми, которые чувствовали изменения в партийной верхушке, некоторые из них начали своих коллег критиковать. Тот же самый Моисей Гинзбург, который хвалил Кузьмина, приглашал его в Москву, общался с сибиряками, учил их конструктивизму, написал в своей книге «Жилище», что Кузьмин был просто ненормальным. А прошло всего пять лет с момента того, как Кузьмин выступил на съезде ОСА…

Кузьмину конечно, повезло, потому что он тоже быстро переключился. Стал главным архитектором Новосибирска, кажется, на один год, вошел в Союз архитекторов.

— Как после всех конфликтов складывалось общение Крячкова со своими бывшими студентами, теперь уже коллегами? Ведь в Новосибирске Крячков и Кузьмин, к примеру, работали на одной кафедре.

— Да, судьба свела их снова. Кузьмин после защиты остался ассистентом в СТИ, потом инженерно-строительное отделение преобразовали в отдельный вуз и перевели в Новосибирск — сейчас там находится Сибстрин. Там Кузьмин преподавал с Крячковым и Лыгиным. Но Лыгин умер в 1932 году, а с Крячковым, поскольку таких вузов больше не было, приходилось работать вместе. К тому моменту уже сгладились все былые противоречия. Потом наступила Великая Отечественная война, нужно было сплотиться. Тогда Кузьмин принёс извинения перед Крячковым, который был уже доктором архитектуры. самым известным сибирским архитектором.

Надо помнить, что [в начале этой истории] Кузьмин был молод, а когда люди молоды, они склонны делать импульсивные поступки и ниспровергать авторитеты. Потом все выросли — Крячков был уже пожилым, Кузьмин взрослым человеком. Я думаю, они просто работали, сотрудничали и никаких особых конфликтов уже не было. К тому же, перед лицом репрессий в конце 30-х годов нужно было хоть как-то друг друга прикрывать. Поэтому никто из них больше против друг друга не высказывался. Так эта история и завершилась.

— А что стало с томской группой ОСА?

— Когда дома-коммуны уже попали под запрет, очень существенная часть конструктивистского движения оказалась в сомнениях. То, к чему они стремились и то, что они основали, теперь было фактически запрещено. С этого момента Объединение современных архитекторов начало постепенно сбавлять обороты. В 1932 году вышло постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», которое запретило все независимые и автономные творческие союзы. ОСА как раз было такое автономное объединение: они издавали журнал, организовывали конференции, у них было своё правление и к тому моменту ячейки по всему Союзу, и даже бюджет! А в 32-м году их просто запретили — и авангардистов, и архитекторов-традиционалистов, вообще всех согнали в единый Союз архитекторов.

— Правда, что Александр Огородников пытался возродить эту группу?

— Это было еще до запрета, в 1929 году, но он не пытался возродить, он участвовал в создании ещё одной сибирской ОСА в Омске. Там было три архитектора: возрастной уже Сергей Игнатович — архитектор старой закалки, но в отличие от Крячкова, он резко ушёл в конструктивизм и сам был его фанатом — и братья Анатолий и Петр Русиновы, молодые омские студенты, которые со студенческих лет изучали авангардных архитекторов. К ним и приехал из Томска Огородников, обладавший опытом создания подобной ячейки. Они проработали буквально год-два, не больше. Огородников потом просто пропал, о нем уже ничего не удалось найти.

— После того, как и ОСА, и другие независимые группы оказались под запретом, кто и как управлял процессами в архитектуре?

В Сибири много было всяких независимых или полузависимых творческих объединений — и архитектурных, и художественных, ОСА просто были самые яркие. Но если в 20-е годы архитекторы могли управлять архитектурным процессом, то после того, как все начало сворачиваться, в 30-е все планы начали спускаться сверху. Причем те, кто сидели в верхушке, ничего не понимали в архитектуре, просто отправляя абстрактные нормативы, которые нужно было как-то на местах интерпретировать. А комиссии и съезды уже решали, удачное это решение или неудачное. Это был сложный этап: когда вы не знаете, как надо, но от вас требуют что-то построить. Только Крячков и смог удачно лавировать между всеми этими непонятными требованиями.

— То есть, Крячков по сути оказался не только талантливым архитектором…

— Да, но и вообще по жизни.

Текст: Алёна Попова

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».