Мой домик. Как учитель из Иркутска Юлия Железнова вместе со школьниками восстанавливает детали для деревянных зданий

Юлия Железнова — журналистка, учительница и гид-экскурсовод из Иркутска, занимающаяся популяризацией культурного наследия.

В родном городе она уже три года ведет образовательный проект со школьниками и студентами техникума по реставрации утраченных деталей на деревянных домах. И параллельно в телеграм-канале рассказывает о своем опыте восстановления исторического флигеля в столетнем здании на улице Карла Либкнехта.

В середине сентября Юлия впервые побывала в Томске на фестивале искусства и чтение «ТОМ II». Мы встретились с ней и поговорили о том, что отдельно взятый человек может делать для сохранения деревянной архитектуры, как за десять лет мнение иркутян о домах из дерева изменилось в лучшую сторону и почему в Иркутске осталась «ковровая» деревянная застройка, которую приезжают посмотреть со всей России.

— Юлия, когда и почему вы начали заниматься популяризацией деревянного зодчества в Иркутске?

— Мне кажется, что предмет того, чем я занимаюсь на самом деле шире, чем только деревянная архитектура. Я это называю общим определением «культурное наследие». Оно самое разное — это не только про архитектуру в чистом виде, это, скорее, про «посмотри, как много интересного вокруг». Может быть связано и с деревянной, и с каменной архитектурой, и с музыкой, и с визуальным искусством — со всем по верхам, но об Иркутске. Этот город мне всегда нравился. Я приехала туда учится, когда мне было 17 лет. Мне нравилось, что вокруг столько всего красивого. На моем первом ноутбуке я даже собирала старинные фотографии города. С ними однажды случился один забавный случай: когда я после университета училась в Германии по гранту, мои немецкие друзья позвали меня в гости и сказали: «Юля, расскажи нам что-нибудь про Иркутск». Я говорю: «О, супер! У меня как раз есть фотографии, сейчас я вам всё расскажу!» И мы сидим за столом. Я показываю фотографии и понимаю, что я вообще ничего не могу сказать, кроме: вот ещё одно прекрасное здание, а вот ещё одно замечательное здание. Тогда я поняла, что, кажется, пора разбираться…

Когда я вернулась после учебы в Иркутск, то несколько лет работала, жила какой-то своей обычной жизнью, но понимала, что я забываю немецкий язык: с ним вообще не было работы, хотя я пыталась что-то найти. Тогда друзья надоумили меня, что вообще-то можно работать гидом на немецком. Я стала изучать, что могу рассказывать, подготовила экскурсию на немецком языке, начала работать, но так получилось, что почти сразу я стала очень востребована как гид на русском. Ко мне стали приходить люди, причём сначала иногородние, а потом и иркутяне. Мне пришлось сильнее углубиться в историю города, потому что нельзя про деревянную архитектуру рассказать по верхам. Ты всё равно должен вникнуть: нужен исторический контекст — почему, как и зачем, нужно понимание, в чём особенность одних элементов и как деревянная архитектура работает сейчас. Здесь мне пригождаются мои смежные знания — в прошлом я журналист «Коммерсанта» и понимаю, что экономика региона сильно связана с деревянной архитектурой.

Потом меня позвали работать в школу — так появилась возможность заниматься краеведческими проектами с детьми. Они касаются не только деревянной архитектуры, конечно; но самое главное из того, что мы делаем — это деревянные детали, которые потом ставим на дома вместо утраченных элементов. Например, в этом году мы сделали лиры для дома на улице Марата, 62. Все детали мы вырезаем в обычной столярной мастерской, которая есть в каждой школе.

— Вы это делайте на уроках или на каких-то факультативных занятиях для детей?

— Нет, изначально я не хотела, чтобы это были факультативы. Сейчас дети очень сильно перегружены в школах, поэтому я за то, чтобы оптимизировать им учебный процесс, а не добавлять дополнительные занятия. Ребята делают это во время уроков технологии, и мы убиваем нескольких зайцев сразу. Дети получают аттестацию по технологии и параллельно готовят проект, который обязателен по современным образовательным стандартам для каждого ученика 9 класса. Причем это должен быть проект с продуктом, и придумать его — непростая задача.

Учитель технологии имеет возможность сделать региональный компонент, что очень ценно для него, плюсом он получает грамоту от службы [по охране объектов культурного наследия Иркутской области], а это важно для аттестации. Город — детали и ученика, который имеет эмоциональную привязку к дому, служба закрывает план по работе с молодежью, а директор школы — пиар. Я, как профессиональный пиарщик, в этой истории работаю с журналистами: пишу пресс-релизы, рассказываю про это не потому, что я хочу, чтобы меня упоминали. Нет, мне очень важно, чтобы упоминали школу, техникум, учителей, детей. Школам в современном мире очень нужен позитивный пиар, они это сильно ценят. И мне, когда какая-нибудь областная газета [пишет] или НТВ про нас в этом году делали сюжеты, это тоже помогает. Я использую пиар, как инструмент. В будущем с директорами других школ мне уже легче договорится. Бывает, что мне сами звонят и говорят: мы тоже хотим. Сейчас стало намного проще, чем когда я начинала.

— Вы сотрудничайте только с одной школой?

— На данный момент у меня три школы и один техникум архитектуры и строительства, где готовят профессиональных будущих реставраторов. Мне всегда жаль терять контакты со школой, но бывает так, что школа отказывается [от сотрудничества]. Один раз, у меня такое было — потому что они хотели, чтобы я работала только у них.

— При этом вы не работайте учителем в школе?

— Я не работаю учителем со стандартной нагрузкой. Когда мне говорят: «Юля, как вы успеваете?» — я не успеваю. Если бы я работала обычным учителем, я бы больше ничего не успела. Сейчас я числюсь как педагог-организатор. У меня совершенно другая часовка, график. Но я придумываю с детьми разные проекты про город и со всеми договариваюсь, координирую процессы, мне от этой работы очень хорошо на душе и я вижу смысл в этом.

— Как тогда появилась идея такого проекта?

— Началось все с того, что в 2021 году мне в руки попали чертежи профессиональных архитекторов центра по сохранению культурного наследия одного из ценных иркутских домов. Они отрисовали весь дом, все детали. Я подумала: может быть, мы с этим можем что-то сделать. В первый год я попросила учителя технологии нам помочь — но он вообще не понимал, зачем это надо. Каждый год у меня одна и та же проблема: сначала я уговариваю учителя, очаровываю, говорю, пожалуйста, а на второй год он уже мне говорит: «Юля, давай».

— Какой была ваша первая деталь, сделанная с учениками?

— Когда мы начали делать с детьми детали в школе в первый год, я хотела просто посмотреть, могут ли они. Оказалось, что дети 7, 8, 9 классов способны вырезать из дерева. И мы сделали первую деталь. Она никуда не были прикреплена, потому что мы напутали с масштабом. Но главное, я увидела, что дети могут. На следующий год мы с детьми — их было уже четыре человека, трое юношей и девушка — стали специально искать дом, на котором есть резьба, но нет статуса памятника.

В Иркутске есть еще один очень важный момент. Существует большая разница между деревяшками у вас, у нас и в Самаре, потому что у нас все дома — ОКН, объекты культурного наследия. В 1990-е годы в Иркутске была совершена невероятная работа, когда архитекторы и чиновники службы по охране наследия в промышленном масштабе готовили документацию на дома и защищали их. К нам приезжал Андрей Кочетков, создатель «Том Сойер Феста». Я его водила по Иркутску, и он удивлялся нашим домам-памятникам.

… Без охранного статуса домов очень мало, но они все равно есть. Я нашла такой, через всех своих знакомых в службе, через реставраторов, на 50 рядов проверила: точно ли он не памятник. Мне все сказали: «Юля, точно. Мы посмотрели все документы». И в октябре, в начале учебного года, мы начали работать, нам сделали чертежи дружественные архитекторы центра по сохранению культурного наследия. Спасибо им. Мы по чертежам выпиливали наши детальки, а в феврале дом внесли в реестр памятников. По сути, он стал объектом культурного наследия и официально на него уже ничего нельзя было крепить. Тогда я взяла одну нашу детальку подмышку и пошла на приём к руководителю службы [по охране объектов культурного наследия]. Мы не были знакомы. Я говорю: смотрите, что мы делаем с детьми. Он спросил: «Кто вам делал чертежи?» Я говорю: «Ваш сотрудник по дружбе». На это он сказал: «Тогда крепите!». То есть, он нас поддержал и более того, сказал: беритесь за что-нибудь еще более амбициозное, мы вас тоже поддержим. В этом году мы сделали лиры — это мегасложный проект, 12 деталей. Было очень тяжело. Плюс сами лиры очень сложные, поэтому я больше не возьмусь за такое.

— Эти лиры тоже делали школьники?

— Нет, шесть из них сделали будущее реставраторы. Это высококлассная резьба. Взяв две лиры, можно было на глаз определить, где вырезали студенты — будущие реставраторы, а где школьники. Но их лиры, у которых были изъяны, мы подшпаклевали. Очень большая роль в этой работе была у учителя технологии. Он сделал значительную часть деталей. Это, кстати, еще одна из причин, почему я больше не возьмусь за такой сложный проект. Он стал скорее исключением, потому что мне самой хотелось для этого дома сделать [декор]. Он живой, там живут очень благополучные люди, которые содержат здание в шикарном состоянии.

— Где вы берете материалы для ваших деталей? Школы помогают?

— Материал весь я покупаю сама. У нас в каждой школе есть столярка, но детям приобретают там в лучшем случае, фанеру. Они на фанере могут что-то выжигать, выпиливать. А мы же не можем сделать детали для дома из фанеры. Хотя те материалы, которые я беру, тоже неправильные. Это то, за что меня часто критикуют, и я заранее к этому готова. Мы вырезаем детали из мебельного щита — это клееная древесина, а не цельная. И то, найти ее без изъянов в этом году было целым квестом. Щит должен быть ровный, качественный. Я испытала несколько приступов отчаяния, прежде чем нашла то, что нужно. И это дорого!

— Сколько примерно вы тратите на детали для одного дома?

— Мне все говорят: пиши под этот проект грант. А я не хочу писать, потому что пока это небольшие вложения. В этом году чуть больше 15 тысяч рублей. Это еще много. Обычно порядка 10 тысяч. Такое проще сделать без гранта, потому что я не получаю вагон отчётности, я лучше сама эти деньги заработаю. Хотя у меня уже есть люди, которые готовы написать грант за меня, но я этого не хочу. На что бы я попробовала сделать на грант — так это создать столярную мастерскую, потому что заработать на такой деятельности вряд ли будет возможно, а вложения большие — необходимо целое помещение, верстаки, материалы. В моих мечтах, это будет мастерская для семейных занятий, когда папа и ребенок, или мама и ребенок делают деталь для своего дома или дачи. Меня иногда просят люди, у которых деревянные дома, чтобы мы им сделали детальку, дом не памятник, но я за такое не берусь, потому что я просто не могу сделать их для всех домов, у меня мало детей, которые в этом участвуют, и у меня другая цель.

— Ваш проект не ограничивается только изготовлением деталей, это еще и просветительская работа?

— Сейчас у нас есть объективная проблема: ребята, которые учатся в техникуме и с которым я работаю, заканчивают его и становятся реставраторами, не работают по профессии. Я знаю толковых ребят, которые хотят работать с деревом, но не идут. Один мой знакомый работал у нас в Иркутске в архитектурно-этнографическом музее «Тальцы», там всё посвящено деревянной архитектуре. Это музей под открытым небом, совершенно потрясающий. Он продержался там два года, работая за минимальную зарплату, потому что в любом государственном учреждении культуры или образования, пока у тебя нет стажа, ты получаешь минималку. Для молодого парня в 22 года работать где-то там за минимальные деньги… Он в итоге ушёл на производство мебели. Это рукастый парень, то есть, он может делать делать детали для домов, но ему проще делать диваны. И это проблема. Много на самом деле таких, кто заканчивает реставрацию и идёт работает на железную дорогу, на какую-то офисную работу, просто потому что нужно зарабатывать.

…И я подумала, что, может быть, если у ребят будет возможность сделать детали для настоящего дома, они эмоционально как-то привяжутся к нему. Сейчас уже мои дети называют объект, на котором они работают: «Мой домик».

— О чем вы рассказывайте на своих занятиях в школе?

— Ко мне все приходят по желанию. Сначала я прихожу в класс, рассказываю, что есть такая идея, про предыдущие проекты, и говорю: в этом году мы будем делать вот такое, кто хочет? И уже те, кто хочет, приходят ко мне. То есть, весь класс сидит на уроке технологии, а мы с несколькими мальчишками — бывает, что и девчонки приходят — садимся отдельно. Я им рассказываю, откуда пошло деревянное зодчество, для чего оно нужно, по каким признакам отличается резьба, в чем особенности каждой. Бывает пропильная резьба, не накладная, бывает работа с массивом. Барокко — иконостасная резьба, высокое искусство, которое оказалась почему-то на иркутских домах. И это отдельная история, очень сложная резьба — ее мы со школьниками не сделаем. Потом я объясняю, на каких наличниках водичка, солнышко, семечки, почему такие символы. Плюс в Иркутске у нас бывают — правда редко — выездные занятия. У нас есть старый храм в центре города, где я на иконостасе показываю наличник.

Мы делаем только пропильную резьбу. У нее всегда должны быть ровные края, мы пропиливаем строго под углом 90°. Это очень важно понимать до начала работы. Обратите внимание, у вас то же самое, потому что угол 90° важен для светотени. Иркутск очень солнечный город, у нас до 300 солнечных дней в году, и если мы возьмём с вами любую картинку с деревянным домом, то, когда светит солнце, резьба будет двоится. Этого удается достичь, только если угол прямой. Это очень важно ещё и объяснить учителю — потому что в первый год я не успела, и он, из любви к прекрасному, эти все углы скруглил. И светотени нет.

— Но по образованию вы не искусствовед и не реставратор? Как вам удалось накопить такой багаж знаний о деревянной архитектуре?

— Я собирала его по крохам отовсюду. Когда я гуляла по вашему музею деревянного зодчества и слушала экскурсия, поняла, что у нас-то нет такого музея. Да, у нас в Иркутске есть музей «Тальцы», там стоят аутентичные дома, просто потрясающие объекты, но он практически не посвящен городской деревянной резьбе. По сути, посмотрев на ваш музей, я поняла, что я вожу по городу экскурсии, как по музею. То есть, мы идем по городу, и я объясняю, почему тут такая деталь. Вчера ваш экскурсовод Оксана Чайковская рассказывала, почему вышивка на косоворотке — в определённых местах и на домах резьба тоже в определённых местах. Она на окнах, на крыльце, на воротах — в Иркутске это тоже видно. Резьбой закрываются все открытые места, через которые злые духи могут проникнуть вовнутрь. И вот это, в общем, то, что и я рассказываю на своих занятиях.

В вашем музее мне было очень приятно послушать экскурсию, потому что я встретила продукт работы научных сотрудников, когда некий исследовательский коллектив собрал научные труды в одном месте. Я это всё ищу сама, читаю монографии Марка Мееровича — это был потрясающий архитектор в Иркутске, который занимался деревянной резьбой и вырастил несколько поколений архитекторов, влюблённых в деревянную архитектуру — фанатов деревяшек, которые сегодня сохраняют деревянное зодчество в Иркутске.

Плюс я читаю про резьбу в других городах и сопоставляю с нами. Деревянная архитектура не везде сработала. Во Владивостоке, например. Есть знаменитая история про то, как русские первопроходцы по инерции начали строить Владивосток из дерева, первый храм был там деревянный, но к тому моменту, когда они заканчивали купола, у него уже нижние венцы подгнили. Климат не тот, поэтому во Владивостоке нет деревянной архитектуры. Там, наоборот в местных музеях есть коллекция кирпичей со всего света, потому что, чтобы застолбить территорию, надо было отстроить город, и кирпичи спешно закупали отовсюду.

В Иркутске климат другой, в Томске тоже — здесь все отлично работало. Помимо того, что дерево — это доступный материал, который легко обрабатывать, легко обучать мастеров, для него не нужно еще и никакого сложного производства, как в случае с кирпичом. Хотя сейчас в Иркутске построить дом из дерева — это огромная роскошь. И это тоже интересно, я об этом рассказываю взрослым на экскурсиях, как изменилась экономика региона и почему сейчас очень дорого построить дом из дерева.

— Это и огромные затраты на материалы, и на реставрационные работы, и подведение коммуникаций. Инвесторы нашего проекта по восстановлению деревянных памятников «Дом за рубль» говорят о вложениях в 30 млн и выше…

— При этом большая разница между вашим проектом «Дом за рубль» и проектом похожим, который так не называется, но, тем не менее работает в Иркутске силами агентства развития памятников. По-моему, в 2009 или 2010 году они начали работать в Иркутске. У нас инвестор, который берёт горелый дом или падающую деревяшку, получает и дом, и участок в собственность. Это огромная разница. Я читаю ваши паблики в Томске, наблюдаю за вашим проектом на Савиных, за тем, что делает Алексей Будников, и сейчас ваши инвесторы поднимают вопрос о передаче домов в собственность. И это логично. В Иркутске так было сделано с самого начала. Несмотря на экономические проблемы 2014 года, 2022 года — всё дорожает, инвесторам трудно — но наш проект продолжает работать. Вроде бы маленькая деталь: передача земли и дома в собственность. Но если бы у нас этого не сделали раньше, у нас бы, наверное, эта программа перестала работать.

— Да, у нас в Томске не так давно был круглый стол на эту тему. Главное опасение, что после передачи домов в собственность, объекты могут пойти под снос.

— Если человек вложил 90 млн, он уже не снесет этот дом. Бизнес тоже нужно понять. Мы выросли все из купеческих городов, где были люди, которые зарабатывали деньги в первую очередь. Конечно, они занимались благотворительностью и меценатством, но если мы хотим, чтобы это работало в системе, чтобы у нас было не три мецената, которые построили шесть домов, то надо менять подход. Насчёт того, снесёт или не снесет, во-первых, охранный статус — это основание. Даже если, например, дом сгорает, то ты можешь строить только опять такой же дом. Это обязательство, которое выполняет человек. В Иркутске, несмотря на то, что я не могу похвастаться, что у нас сильные региональные элиты — они там, к сожалению, не обладают способностью отстаивать регион — но я вижу, что у нас есть истории в центре города, когда дом сгорел как бы «случайно» в шикарном месте на набережной с видом на Ангару, и он 30 лет стоит, но его не дают вывести из-под охраны. Не дают ничего построить на его месте.

Я не хочу, чтобы это звучало так, будто у нас идеально. У нас тоже по-всякому бывает. Но в каких-то заметных местах не получается нарушить систему, потому что есть некое сообщество — это архитекторы, зачастую вообще не публичные люди, городские сумасшедшие типа меня, чиновники, которые следят за этим. Не то, чтобы нельзя было обойти механизмы, можно это даже внаглую сделать, но в системе не получается. Мы — наше сообщество — это отслеживаем. У нас в Иркутске даже есть такие случаи — о них я рассказываю на экскурсии — когда в центре города в деревянном доме, двухэтажном, многоквартирном, жилом, очень благополучном случился пожар. Это бывает, дом деревянный. Он выгорел, его сразу расселили, законсервировали. У дома не было охранного статуса. В рекордные сроки подготовили документацию и закрыли его охранным статусом, уже горелый, чтобы не дать убрать этот дом, который стоит на углу и имеет принципиальное значение для облика всего района. Его видно со всех сторон... В итоге дом прикрыли охранным статусом, и сейчас нашёлся инвестор, готовится проектная документация по восстановлению дома, ничего из стекла и бетона на этом месте не появится.

— У вас дома остаются жилыми после передачи инвесторам? В нашем проекте «Дом за рубль» они выводятся из жилого фонда.

— Я не стану утверждать, что у нас запрещено жить в восстановленных домах. Потому что я точно знаю два примера, когда люди могли себе позволить потратить миллионы рублей, чтобы сделать жилой дом, и они в нем живут. Но от реставраторов, архитекторов на разных совещаниях я слышу, что, как правило, строится новый дом, и он не становится больше жилым. Это проблема. С одной стороны, бизнес можно понять: вложить 70-90 миллионов в объект в центре города, чтобы в нём жить, не каждый может. Проще построить за городом, а в восстановленном здании сделать гостевой дом, офисное помещение, музей. Но это приводит к тому, что улица постепенно перестаёт быть жилой.

— В Томске, например, я часто даже среди знакомых слышу две радикально отличающиеся точки зрения. Одни говорят, что надо снести эти деревяшки, они портят облик города. Другие — встают на защиту деревянного зодчества, видят в этом ценность и пытаются его сохранить. У вас та же самая история?

— У нас было так лет 10-15 назад, когда действительно было такое мнение, что всё, конечно, хорошо, но эти дома свое отжили, пора их убрать. При этом были более либерально настроенные горожане, которые говорили: «Ну ладно, совсем ломать не надо, давайте мы их просто демонтируем, увезем в „Тальцы“ и там поставим». А другие люди говорили, что если мы убираем все деревяшки, то тогда надо и название города менять, потому что Иркутска без деревянной архитектуры нет.

Но потом произошло потрясающее событие: в 2011 году в Иркутске построили «130 квартал» — это новодельные деревянные дома, не имеющие никакой ценности с исторической точки зрения. Профессиональные иркутские реставраторы, интеллигенция очень критикуют этот район. Но с течением времени мы увидели, что «130 квартал» совершил невозможное. Он изменил менталитет иркутян, и люди, которые раньше говорили, что «эти деревяшки надо убрать», теперь увидели, что ради деревяшек едут люди и привозят деньги. Появилось общее иркутское мнение «ну ладно, раз ради этого люди едут, пущай стоит». Сейчас что забавно: инвесторы новых маленьких деревянных кварталов говорят: «У нас как в „130 квартале“ не будет недочетов в оформлении и вычурной рекламы». А я им отвечаю: «Вы понимаете, что вы сейчас занимаетесь строительством деревянных домов только потому, что когда-то появился „130 квартал“? Если бы вам 15 лет назад сказали, что вы будете строить новые деревяшки и вкладывать в это деньги, вы бы сказали, что этого не может быть».

Понятно, что всё было сделано не идеально, с ошибками, но это все равно прорывная история. И она случилась благодаря тогдашнему губернатору, который просто сказал: «делаем». При этом он был не местный человек, Дмитрий Мезенцев. С помощью административного мощного ресурса за один строительный сезон — это невероятно — построили целый квартал. Сейчас защищать деревянную архитектуру в Иркутске проще, чем 15 лет назад, потому что общее мнение иркутян другое. Они могут говорить: «Слушайте, ну старое покосившееся — плохо», — но теперь они хотя бы не предлагают снести, а хотят что-то делать. Это две большие разницы в подходе.

И что еще важно, я это всегда подчеркиваю, мы в Иркутске по-разному защищаем деревянную архитектуру: архитекторы делают одно, популяризаторы другое, чиновники третье — каждый в меру своих сил. И иногда люди умудряются друг друга критиковать, что якобы другие защищают неправильно. Я на это всегда говорю, что никто не знает, как правильно. Возможно, строительство, казалось бы, с точки зрения здравого смысла, новодельного уродливого квартала с деревяшками — это убийство деревянной архитектуры. Но кто бы понимал тогда, что это обернётся благоприятным фактором, как работа с мировоззрением населения целого города.

— Есть ли в Иркутске еще какие-то проекты, помимо вашего, которые приводят в порядок старинные деревянные дома и занимаются популяризацией деревянного зодчества?

— У нас есть проект «Фасадник». Его часто сравнивают с «Том Сойер Фестом», но я считаю, что они другие, потому что «Фасадник» красит дома, обладающие охранным статусом. То есть, они готовят проект, согласовывают его со службой. Служба тоже идёт навстречу. Но это, тем не менее, не просто «я подошла и решила, что это дом будет розовым» и крашу. В Иркутске так нельзя. Ты можешь покрасить здание, но это будет либо партизанская реставрация, что незаконно и плохо, когда два окна зелёных, два окна розовых. Либо все решается по согласованию со службой, чтобы было единое цветовое решение. «Фасадник» делает проект, зачастую опираясь на цвет, который был на доме когда-то: специально, чтобы найти первый слой, делаются запилы.

Я не «фасадник», поэтому наши деревянные детали я не могу закрепить на каждый дом из самых лучших побуждений. Но в этом году мы сотрудничали с «Фасадником». Уже после того, как мы поставили лиры на наш домик на ул. Марата, волонтеры покрасили его. И это получается всем интересная история: мы сделали детали, «Фасадник» его покрасил.

— А в Иркутске работают какие-то городские или региональные программы по ремонту и поддержанию малоквартирных деревянных домов в нормальном состоянии?

— Пока это у нас не очень не отлажено. Но по сути, когда у тебя квартира в собственности, ее ремонт — это вообще-то твоя проблема. Понятно, что когда охранный статус на доме, то государство вроде как обладает памятником архитектуры и им гордится, а ты живешь там и в одиночку решаешь все проблемы… Когда я покупала деревяшку, я, конечно, искала максимально крепкий дом.

— Насколько известно, вы купили квартиру в старинном деревянном доме весной этого года. Как и почему решились на это?

— Я года два сначала просто пристально мониторила и не могла отважиться по разным причинам купить квартиру. У нас большая семья, трое детей, нам есть куда потратить деньги, мы не то, чтобы олигархи. Но это была такая большая мечта и некая тоска по созидательному. Я люблю это ощущение — когда ты что-то строишь, что-то делаешь. Я не хочу загородный дом, мне это не интересно, мне хотелось именно взять живую деревяшечку в хорошем состоянии, со своим палисадником обязательно.

Я бесконечно много раз с мужем заговаривала об этом, и в результате убедила. Для него последним аргументом стало то, что я сделаю красивую квартиру и мы будем ее сдавать туристам: «Я же работаю в туризме, у меня большой круг общения, если что, я там найду кому ее сдать, я точно знаю, что в этом есть потенциал. Это будет наш маленький бизнес», — сказала я мужу. Он сказал: «Ладно, давай уже попробуем». И сейчас он находится в огромном шоке от этого информационного шлейфа, которая появился у проекта. Теперь он говорит: «Да, хорошо, что мы это сделали!».

— А в чем проявилось влияние «информационного шлейфа»?

— Когда я создавала свой телеграм-канал, я думала, на меня подпишутся мои друзья и знакомые гиды, но очень много людей откликнулось. Когда мне первые журналисты написали: «Юля, давай расскажем про твой дом», я говорила: «Да вы чего все, вот сделаю и расскажем». А они: «Так это же классно…». Сейчас мне иногда люди пишут, что «мы по вашим следам покупаем деревяшку», потому что у меня был лонгрид про это. Я решила поделится накопленным опытом у себя и написала шесть больших текстов про шесть важных критериев, на что надо смотреть, когда ты покупаешь деревяшку в Иркутске (найти тексты можно в телеграм-канале Юли по хештегу #каквыбиратьквартирувдеревяшке).

Первый пункт — благоустроенный дом или нет, в том числе, надо смотреть документы. Для многих людей — огромный шок то, что в Иркутске есть незаконно благоустроенные квартиры. И это неплохо, я бы, наверное, купила такую, потому что это хороший повод поторговаться, но для людей такое вообще не очевидно.

Второй момент: не во всех в иркутских деревянных домах есть фундамент. То есть, по четырем углам у них стоят пеньки, а на них стоит дом. Такие дома иногда очень даже бодрячком, а иногда — уже не очень, но и там живут люди.

Потом важный факт, например, что с землёй. Я записала целый ролик, как в интернете посмотреть статус любого земельного участка на территории Российской Федерации. У меня просто есть у кого спросить — это и архитекторы, и реставраторы, и чиновники, и юристы. Я знаю, где проверить, но я понимаю, что не у всех есть эта возможность. Мне хотелось этим поделиться.

Еще один необычный критерий — наличие запаха в квартире, потому что запах — это не всегда признак того, что там живут люди, которые, например, не делают регулярно уборку. Бывает своеобразный кислый запах, который говорит о том, что сруб гниёт — запах старой деревяшки. А ещё бывает, что в квартире не пахнет, а в коридоре пахнет. И с этим можно по-разному работать: условно, если всё с домиком в остальном хорошо, а в коридоре пахнет, возьми и покрась его, в чем проблема-то. Ну почищу я сама его, если люди там живут 40 лет и ничего не делают, не хотят, но в целом они благополучные, непьющие запойно. Для меня это не проблема, я пойду и покрашу общий коридор. Это нормально. Люди даже присоединятся, скорее всего. Да и это не великие деньги — две тысячи на краску и свой выходной. И все, ты решишь проблему.

Наверное, мы в какой-то мере, подали людям пример. Некоторые мне пишут, что я дала им надежду. Например, прошло много лет, папа мастеровой умер, женщина осталась с этой деревяшечкой. Она неплохо зарабатывает, у неё хорошая работа, но она говорит: я в таком была шоке, что я сейчас один на один с этим, мне друзья все в голос говорили «продавай», а я не хотела, я его люблю, я здесь родилась. Но глядя на меня, как я там выхожу с шуруповёртом, она стала себе тоже это разрешать, потому что во многом, у нас есть психологический блок. Я за собой его тоже вижу, когда ты боишься взять электролобзик: а вдруг что-нибудь… Да ничего, берёшь и режешь, нет никакой проблемы.

Мои соседи тоже вокруг зашевелились. Я убрала мусорку в центре двора, почистила палисадник, поставила там новый забор и посадила цветы. Теперь соседи ко мне приходят и говорит: «Юля, вот этот цветочек нам на следующий год оставь».

— Вы купили квартиру внизу или вверху?

— У меня первый этаж, это было важно. Плюс у нас отдельный вход, палисадник. Я поставила заборчик, лавочку, навесила фонариков. На эту квартиру мы взяли ипотеку. Каждый месяц 30 тысяч мне надо где-то находить на ее погашение.

— Что уже успели там сделать?

— Я поменяла всю электрику и почти всю сантехнику, какую смогла — это из фундаментальных вложений. Я сняла со стен штукатурку до дранки, потому что она отваливалась. У меня есть видео, где я в день покупки подхожу и нажимаю пальцем на стену, а она проваливается. Но это не какие-то великие деньги, даже не сотни тысяч рублей — просто всё оторвать и заново заштукатурить. Уже сейчас мне мою квартиру предлагают продать дороже. Но я рассказываю о ней в соцсетях не для того, чтобы продать, а чтобы показать людям, что можно взять любую крепенькую деревяшечку, почистить ее, убрать от мусора — и это будет красивое жилье! И что еще важно, происходит понимание, что в деревяшка живут не только маргиналы. Я сейчас рассказываю и о других красивых квартирах в Иркутске, которые обустроены в деревянных домах-памятниках.

— А когда планируете закончить ремонт? Есть какие-то планы?

— Это точно не долгосрочная история, и, скорее всего, эту квартиру я буду сдавать. Но она не будет открыта на «Авито» или «Суточно.ру», потому что я очень много души вкладываю в нее, по сути, это мое детище. Там будет много винтажа, красивых вещей, и она будет, конечно, со старым духом Иркутска. Я сама шью абажуры, в квартире один тоже будет — он уже у меня готов. Мне очень нравится культура старых квартир с абажурами, она совершенно нами недооценена. Мы вообще зачастую не ценим то, что у нас есть, не понимаем уникальности вещей. А еще я думаю, что буду проводить в квартире разные краеведческие встречи. Люди уже хотят посмотреть, как там у меня все внутри, ко мне не зарастает народная тропа. Я иногда закрываю дверь и говорю, что меня нет, иначе я ничего не успеваю делать. Всё время приходят люди — круговорот людей — всем интересно.

Бывает вечером, когда я уже заканчиваю работу на доме, сижу в машине и жду, когда загорятся фонарики — я очень люблю этот момент — и вижу, как к дому подходят люди. Я их не знаю, они просто стоят и смотрят на мой палисадник, что-то там обсуждают. Говорю им: «Здравствуйте», а они: «Мы ваши подписчики, просто пришли посмотреть». То, что моя работа привлечет такой интерес, я сама не ожидала.

Текст: Алёна Попова

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».