«За Street Vision предлагали 2 миллиона». Иван Ларионов — о самом громком томском фестивале, которого больше не будет

Фестиваль уличной культуры Street Vision в первый раз прошел в 2012 году. Через 10 лет организаторы объявили о том, что SV уходит.

В сентябре в бывшем цеху завода «Манотомь» он прошел в последний раз — и очередь на входе растянулась на несколько десятков метров. В интервью «Томскому Обзору» организатор фестиваля Иван Ларионов подвел итоги десятилетней эпохи Street Vision.

— Каждый год SV сопровождали конфликты. В прошлом году — Принцесса-свинка, в 2018 году — долги, в 2017-м — в Антоху MC кинули яйца. Какой конфликт 2022 года?

— Скорее всего, отмена «АИГЕЛ». Мне кажется, это самая яркая неприятность. И вторая — отмена граффити-бойни. Это была активность, из-за которой многие участники приехали из других городов за свои деньги, часть гостей ее очень ждала.

Это два тяжелых случая этого года.

— Из-за чего это произошло?

— Внезапно солистка «АИГЕЛ» Айгель Гайсина оказалась в списках нерекомендованных к выступлению артистов. Они узнали это от нас. Я узнал это от мэрии. Их менеджер был в шоке.

На «АИГЕЛ» вроде бы сначала ничего не было, у них был запланирован тур, они выступали на городских мероприятиях. Ну, явно не та же ситуация, что с «Кровостоком». Мы их анонсировали. Предоплату сделали. И потом мне говорят из мэрии: «Иван, „АИГЕЛ“ — нет, точно».

Мы к менеджеру. Менеджер в шоке: «Как так, быть не может…». Я советовался с разными людьми: может, сделать их секретным гостем. Было предложение сделать их концерт в отдельном месте, в отдельный день. Но нам четко дали понять, что не надо с этим шутить, последствия точно будут, если мы не отменим выступление.

И мы анонсировали отмену. А через 40 минут в телеграм-канале «ТВ2» выходит сообщение: «Street Vision отменили выступление „АИГЕЛ“». И в нем — ссылка на антивоенный пост Айгель, он и сейчас висит.

Я себя таким дураком почувствовал. Пытался их как-то защитить, отбить, говорил: «Да не может быть такого». Я реально предпринимал действия, о которых раньше не думал. Позвонил в ФСБ, мы встретились с их представителем, ему все это рассказал. Я хотел спасти ситуацию, сохранить выступление «АИГЕЛ». Думал, что это ошибка — раз они не знают [почему их внесли в список «запрещенных» артистов]… А у нее висел пост с февраля.

— Сколько людей пришло на Street Vision 2022?

— По моим подсчетам, 6200-6500. Это вместе с волонтерами, организаторами — те, кто перешагнул порог.

­— Как думаешь, с чем связан такой большой поток людей? Очередь на входе была в несколько десятков метров.

— Во-первых, мы вкладывали в продвижение деньги: таргет, платное размещение в пабликах, работа с блогерами, ведение сторис. К этому прибавим партнеров из «Рекламного дайджеста»: «Томск.ру», «DFM холдинг» — несколько радиостанций, на которых крутилась наша реклама.

Но еще, на мой взгляд, важный инструмент — нам позволили повесить баннер на углу мэрии. Место — топ в плане и логистическом, и концептуальном. Мы, правда, встраивались между официальными праздниками и три раза перепечатывали этот баннер — нельзя его снять и натянуть тот же самый.

Листовки хорошо зашли, девчонки из Сибирского лицея на Дне томича много раздали флаеров. Там был промокод, по нему люди покупали билеты.

— То есть, по твоему мнению, люди пришли, потому что была хорошая реклама?

— Это первое. А второе — это был последний фестиваль. Многие томичи все откладывали сходить на Street Vision — это же каждый год проходит. А тут последний.

И еще, я думаю, сыграло роль то, что один день. Раньше, когда фестиваль был несколько дней, люди переносили поход: в пятницу не могу, пойду в субботу, в субботу новые дела — и так и не сходил. А тут один день — и ты вокруг этой даты свой график выстраиваешь.

Это спорно — один день — есть свои плюсы и минусы. Но на самом деле это решение оказалось правильным.

— Почему решили делать один день?

— Изначально Street Vision планировали провести летом два дня — но из-за спецоперации перенесли. А потом уже сделали один день — просто не хотелось все растягивать.

— Публика Street Vision 2022 — какая?

— Очень много детей. Это было неожиданно. Да и вообще разновозрастная. Много было наших стритвиженовских ребят (участники, волонтеры, организаторы в разные годы) с родителями — показать, что это такое. SV уже давно семейный праздник, как ни странно.

Много детей, думаю, было по двум причинам. Одна из них — соревнование по самокатам. И много кто граффитчики. И они там были, причем без родителей.

Когда нас просят определить ядро аудитории, мы какими-то размытыми словами говорим, типа «прогрессивная молодежь»… На самом деле они очень разные. Это и пацанчики, гопы в прошлом, и какие-то интеллектуалы… Потому что много направлений. Чем Street Vision и уникален — произошло случайное слияние двух потоков: уличная культура и современное искусство. Экстремалы пришли на свою тему — и зашли на выставку, что-то внутри откликнулось… У нас на Street Vision знакомились рокеры и рэперы, строили пары. До этого им просто негде было бы пересечься — в одном городе, но в разных тусовках.

— После SV люди старшего поколения писали в соцсетях: «Раньше было производство, а теперь…» Как вы нашли помещение?

— Эту площадку мы смотрели в 2019 году. Цех был выставлен на продажу, потому что время идет, технологии меняются, и сейчас просто не нужны такие станки гигантские и такие помещения. А содержать большие площади — дорого.

Когда мы пришли смотреть этот цех, нам сразу сказали, что вход через проходную, 5 тысяч гостей там не проведешь. Не знаю, как они этот вопрос собирались с другими потенциальными покупателями решать.

Потом мы узнали, что компания СТК выкупила это помещение, чтобы сделать там общественное пространство, они подготовили проект с архитекторами из ТГАСУ. Там должны были быть какие-то мастерские, скейт-парк, концертная площадка. И я выяснил, что эти ребята ищут резидентов.

Я подумал: «Офигенно, мы возьмем себе скейт-парк точно, концертную площадку и галерею. Будем резидентами этих штук, вот как все складывается круто. На Street Vision презентуем проект и заявляем: ребят, SV закончился, но мы остаемся здесь, в этом помещении, тут будет то, то, то».

Потом начинается СВО, мы встречаемся с собственниками, и они говорят, что пока не будет там общественного пространства. Но провести SV там разрешили, за что им большое спасибо. Пустили нас просто так. Мы за свои деньги сделали вход с Енисейской — чтобы через проходную не ходить. Провели там проводку.

— Ты обычно говоришь, что SV — это люди. Сколько за эти 10 лет было задействовано людей? Волонтеры, организаторы, участники…

— Я думаю, что около тысячи. Волонтеров только штук 350, организаторов, может, человек сто. Участников тоже много в разное время.

— В одном из своих интервью ты говорил, что с волонтерами не просто и, может, лучше звать профессионалов. Но тем не менее вы продолжаете работать с волонтерами.

— Волонтеры Street Vision и волонтеры, условно, проекта «Россия — страна возможностей» — это разные волонтеры. Половина хэлперов Street Vision — это такие неформальные ребята, тусовщики. С волонтеров ты сильно требовать не можешь, они не работяги в общем.

Но, конечно, они много чего закрывают, есть работа, которую веселее делать волонтерам. Например, уличную часть в этом году убирали девчонки из Сибирского лицея, они включили музыку, взяли грабли… Волонтеры чем еще хороши — они рассказывают своим друзьям, что ходят на Street Vision, готовятся, это тоже как канал рекламный.

Я хотел, чтобы на площадках Street Vision работали заключенные. Мне сразу отказали, и тогда попросил хотя бы тех, кто отбывает наказание в виде общественных работ. В мэрии посмеялись и снова отказали.

Но мы в этом году привлекали людей из социальных домов.

— Как вы на них вышли?

— Просто реклама на улице, знаешь, объявления висят: «Проживание, работа, дом, помощь людям», — вот это все.

Я хотел сначала мигрантов, но курс поменялся, им не очень выгодно стало сюда приезжать… Плюс они плохо говорят по-русски, иногда притворяются, что не понимают, что нужно сделать. У меня друг с мигрантами работает, он об этом рассказывал и посоветовал: «Слушай, ты лучше обратись в эти дома».

Приходило сначала шесть человек, потом четырех мы звали. Стоило это что-то в районе 1600 рублей за шесть часов работы одного человека.

— Чем в итоге закончилась история с Принцессой-свинкой, ее не закрасят?

— Это памятник архитектуры, его нельзя трогать вообще. Поэтому у нас в Томске много памятников, на которых есть граффити, но их не могут удалить.

Свинка, конечно же, исчезнет, но когда будет реставрация здания.

У меня какой был план? Я точно знал, что это вызовет вопросы. У нас есть покрасочный аппарат и знания, умения, я бы нашел деньги, и мы бы закрасили всю стену в один цвет, чтобы это не было заплаткой. Но сказали, что вообще ничего трогать нельзя.

Была комиссия в администрации Ленинского района, и там вынесли решение. Мне могло быть наказание как физическому лицу — до 100 тысяч рублей, и как юридическому — от 500 тысяч рублей. Я пришел туда, рассказал, как все есть… Наказание было — выговор.

— Планировалось в этом году сделать 10 муралов в городе. Но потом появилась информация, что собственники домов против того, чтобы на их стенах сделали стрит-арт. Что сейчас?

— Видишь, такого никто не делал раньше. Там много лиц, принимающих решения. Дорожную карту я сам себе нарисовал [как действовать, чтобы все согласовать], но оказалось, путь другой. И из-за этого все затянулось.

Я думал так: мы сначала согласуем все с администрацией, потом вместе идем к собственникам, и они такие: «Да, мы согласны!» Но когда мы пришли к собственникам, они сказали, что им вообще это не надо. Не то, что эскиз не нравится, — им просто не нужно. Надо было запараллелить эти процессы.

Там были заторы на разных этапах. Иногда мы не могли выйти на собственника. Иногда мы не могли выйти на председателя ТСЖ. Время шло… Одну стенку согласовали — художник с ковидом слег.

Мы выиграли грант на этот проект и договорились с грантодателями, что переносим все на будущий год. Сейчас заменяем какие-то стенки, после Street Vision опять к этому вернулись, у нас регулярные собрания проходят, скоро начнем информацию в интернете давать.

У меня есть такая черта — слишком много взять на себя. Этот проект по 10-и муралам сам по себе объемный. А когда ты его совмещаешь еще с финальным фестивалем всероссийским — это вообще просто невозможно сделать. Выше головы не прыгнешь.

— Там есть жилые дома?

— Есть жилые многоквартирные дома, коммерческая недвижимость и административные здания.

— Много раз спрашивали, и в рамках этого интервью я еще раз спрошу: почему Street Vision уходит? И не хотел ли ты продать кому-нибудь идею?

— Я не предлагал никому, но человек хотел купить. Он послал какого-то своего помощника противного… Главным условием [сделки] было — чтоб ни меня, ни моей команды там сразу не было. Не так, что мы вместе делаем следующий Street Vision, а потом откалываемся. Вопрос стоял так: «Вы исчезаете, нам все передаете».

Это было в 2019 году. Меня так задело. Я был оскорблен. Именно этой формулировкой, что ни меня, ни моей команды там быть не должно. Из вежливости сказал, что подумаю, но сразу понимал, что откажусь.

Потом, через пару лет, спросил у того человека, который нас с [потенциальным] покупателем свел: «Слушай, а о какой сумме речь шла, ты не знаешь?» — «По-моему, два миллиона».

И я не думал никому продавать это. Я бы не смог, наверное, так легко расстаться, эмоциональная связь есть, эти 12 букв. А деньги… Ну купил бы я квартиру. И думал бы: на что променял?

— Окей, ну не продать, а передать кому-нибудь?

— Некому передать. Не воспитал я людей, которым можно было бы передать. Было два кандидата. Но я понял, что они не вывезут.

Это просто большая ответственность. Я думаю, что проще закрыть эту историю. У нас все равно остается агентство, и будут от Street Vision какие-то штучки. Но как фестиваль…

Во-первых, это изматывает сильно. Во-вторых, у тебя вся жизнь строится вокруг события. В каком-то смысле я пленник этого, меня это стало немного парить. Плюс меня, если честно, просто задолбали некоторые капризные участники, ранимые творческие люди, тотальные эгоисты. Много людей, с которыми я бы никогда не общался, если не Street Vision. Несмотря на их таланты, они ворчливые, злые и токсичные.

Я считаю, что вырос уже. Раньше я был погружен в культуру, этот движ, тусовки, концерты, квартиры. Причем все же привыкли, что Street Vision — это творческая штука. Но реальный Street Vision — это другое. Там много такого движняка: пацаны, полукриминал, серые схемы. Street Vision — это тоже немножко про это, потому что я сам был в какое-то время про это. Сложно транслировать подобное на фестивале, но я в промороликах пытался засветить лица людей, те, кто их знают, понимают, что это, условно говоря, авторитеты или какие-то прожженные пацаны. Я все равно старался это вкрапливать.

Но теперь я этим больше не вдохновляюсь. Я все лето в офисе просидел — какая уличная культура? Делал таблицы, акты, договоры с партнерами, университетами. Это уже немного про другое. Не хотелось бы под маской уличной культуры самому быть типом в престижном офисе. И [продолжать] фестиваль было бы эксплуатацией, предательством своих же ценностей того времени, когда SV появился.

Мне не хочется больше нести ответственность за это все. Меня [от напряжения] колотило. По утрам просыпался — не сходились челюсти. Задолго до мероприятия аппетит пропадает, по утрам сложно есть, спишь плохо, кошмары снятся. Просыпаешься — и не можешь встать, у тебя чувство тревоги, ты просто лежишь и понимаешь, что тянешь время, а дел надо дофига сделать. Но вставать страшно, пытаешься еще немножко поспать. Не удается, еще больше времени проходит… А-а-а, пожалуйста, поскорей бы это кончилось.

— Как ты выдержал?

— Вот как-то выдержал. Сейчас это я с улыбкой вспоминаю.

— Какой самый ценный отзыв за 10 лет ты получил и от кого?

— Один человек сказал, что когда выбирал, куда поступить, поехал в Томск, потому что здесь проходит Street Vision. Это было прям в самое сердце.

Просто я знаю себя, как в школе учился, и что… Я, конечно, всегда в себя верил… Может, мама не всегда, но тоже верила. И я просто такой чувак, мы тусили в подъездах, а потом идет фестиваль, тебя зовут куда-то выступать и даже платят деньги за это…

— То есть ты до сих пор воспринимаешь себя тем чуваком, который в подъезде…

— Ага. Я не забываю, откуда пришел.

У меня есть такое — как будто я кому-то что-то доказал. Тем, кто во мне сомневался. Учителям в школе, которые не верили в меня. Не то, что «я сделал, смотри, какой я крутой». А: «У меня все-таки получилось, а вы в меня не верили».

— Ты ходил на встречи одноклассников?

— Я тут давал интервью на радио, прямой эфир DFM, там люди в соцсетях вопросы задавали, и пишет мой одноклассник: «Когда на шашлыки поедем?»

Мы встречаемся. Но мои одноклассники — у них даже Инстаграма* нет почти у всех. Они вообще из другой среды, на Street Vision не ходят. У них нет какого-то особого ко мне отношения. Я для них тот же.

— Но они понимают, чем ты занимаешься?

— Удивительно, но, по их словам, они знали, что я буду в жизни чем-то таким заниматься. Хотя я не знал. Типа: «По тебе всегда было понятно».

— За что тебе стыдно до сих пор?

— Мне стыдно перед директором Дворца спорта. Мы аренду до сих пор не отдали. (За Дворцом спорта проходил Street Vision в 2018 году — Прим. ред.) Хотя там уже сменилось руководство и сказали, что можно не отдавать. Но когда я приезжаю во Дворец спорта — там у нашего партнера по звуку Максима Жаркова офис — и смотрю на то, что мы после себя оставили… Я представляю: каждый день люди приезжают на работу и это видят. Какой-то разъ**. Мне каждый раз стыдно, если честно. Так не делается. Мы, грубо говоря, не убрали за собой.

— Ты вообще сейчас ощущаешь, что все, свобода?

— Да. Офигенное чувство. Я просыпаюсь, лежу, подушечку обниму, думаю: «Как хорошо!» Мне перестали сны плохие сниться. Понятно, что есть новые проекты. Но это все — ничто по сравнению с тем накалом страстей, что был.

— Чем ты сейчас будешь заниматься? Ты говорил, что запускаешь новый проект. Можешь рассказать, с чем он связан?

— Я пару дней погулял после того, как все кончилось. И понял, что у меня пустота образовалась. Раньше был Street Vision, я знал, что через год он есть. А теперь его нет. И потом вспомнил, что в 2024 году Томску будет 420 лет. И подумал: «Опачки. Я сейчас могу все, что хотел, сделать».

Во-первых, мы хотим сделать фотокнигу про Томск с современными фотографиями. Гигантский мурал ко дню рождения Томска. Разработать проект очень крутой детской площадки и найти инвесторов для нее. За Уралом, думаю, такой нет. Оформить трамваи. Короче, много активностей. И самое главное — будет однодневный-двухдневный фестивальчик в нашем стиле. Не как Street Vision, не выставки, просто хорошее мероприятие.

Все это не относится к официальным торжествам. Но я патриотически настроен к городу и стране.

— Это будет проект агентства?

— Получается, так.

— Раз мы про Томск начали. Многие говорят, что Томск — студенческий город, молодой. По твоему мнению, здесь достаточно условий для того, чтобы реализовываться творческой молодежи?

— Недостаточно. Они есть, но их недостаточно.

— Чего не хватает? Что нужно изменить?

— В первую очередь, не хватает людей, которые будут это двигать не от государства. Потому что от государства — бесполезно. Все инициативы эти — ради отчетов, как бы это грустно ни звучало. Не хватает идейных людей, их должно быть больше, чтобы было больше мероприятий.

Но помимо событийной части, не хватает и харда: крытого скейт-парка, пары галерей, новой концертной площадки, современного коворкинга. Каких-то студий классных — концентраций, мест сил, где движуха бы творилась.

И, кстати, одна из причин, почему Street Vision закончить решили… Я хотел, чтобы это выглядело так: раз в год мы делаем фестиваль, собираем лучших тут, привозим очень крутых сюда, они все варятся [вместе], а в течение года происходят другие проекты, не наши. Пусть они будут нам в противовес, нашими хейтерами. Конкуренция — это нормально.

А ничего не произошло. Я могу вспомнить только из того, что появилось: «мУкА», группа Organizm.

А остальное… «Дзен» — они и были. Ничего нового не родилось, такого заметного. Хотя мне казалось, что мы почву для этого создаем. Мы привозили каких-то спикеров, чтоб они искру давали.

— Почему этого нет, как ты думаешь?

— Не знаю. Почему нет таких заряженных людей, которым что-то надо? Точнее, они есть, но они в других сферах.

В нашей среде мало кто что делает… Токсичная среда. Все равно такое, потребительское отношение.

— В 2012 году ты уезжал в Москву, и у тебя там складывалось все вроде бы хорошо. Почему вернулся?

— Мне было очень одиноко.

— Что ты там делал?

— Я сначала устроился курьером в магазин кроссовок Sneakerhead. Развозил кроссовки по Москве. Это было прикольно. Посмотрел Москву, все спальные районы, о которых слышал в песнях рэперов.

И однажды пришел на работу, и девчонка, моя начальница, говорит: «Слушай, Вань, мы твою страницу „ВКонтакте“ посмотрели…». А у меня там последнее — про Street Vision. Предпоследнее — еще вечеринки. Плюс я тогда видеосъемкой занимался, мои работы были. В общем, насыщенная жизнь в ленте ВК. И они предложили мне работать в отделе контента, фотографировать новые поставки, обувь, одежду, аксессуары, обрабатывать и загружать на сайт. Естественно, другая зарплата. Я согласился.

— Долго ты там был?

— Месяца два с половиной.

— Почему вернулся?

— Было одиноко. Ну да, были друзья, но это же не те друзья, что в Томске. У меня просто дыра образовалась от одиночества. Я ходил по улицам, город большой, людей много. Но это все чужие люди, станут ли они когда-нибудь своими — неясно, когда это будет — тем более. Как-то я подумал, что хочу домой. Все занятые, фиг с кем словишься. Не срослось.

Я поехал в Питер, там еще пару недель потусил у подружки. И вернулся в Томск. Мне было, конечно, тяжеловато, типа, знаешь, вернулся, потому что не получилось. И доходили до меня такие комментарии. Но я-то знал, что у меня там, можно сказать, получилось. Я работал в лучшем магазе в теме уличной культуры: кроссовки, вот это все. Плюс там были перспективы.

Кстати, я там пробовал даже мероприятие организовать. Дело не дошло… Не помню почему, вроде перенеслось. Я там нашел классную спортивную площадку и подумал, что было бы круто здесь сделать хип-хоп, баттлы, все тусят. А я же немножко в Томске сориентировался, пришел в управу, чтобы все согласовать. Даже афишу уже сделали томские ребята.

Я начал двигаться [в Москве] и у меня получалось. Это правда. Но вернулся, потому что не хватало друзей, людей моих, семьи. Максимальное одиночество. Очень себя там тоскливо чувствовал.

Я понял, что в такие города мне нравится просто приезжать… Можно было бы и остаться, но все по-другому бы было.

— Как тебя изменил Street Vision?

— Я узнал очень много нового в разных сферах. Начиная от электричества, видов кабелей, напряжения и заканчивая маркетингом, рекламой, написанием грантов. Организация мероприятия включает в себя много всего, и ты по чуть-чуть погружаешься. Грубо говоря, кругозор расширился. Плюс мне Street Vision дал возможность путешествовать — меня приглашают в разные города выступать, на форумы какие-то просто слушателем. Я благодаря этому поездил по России. В этом году звали выступать в детский лагерь «Орленок».

— А внутренне он тебя как-то изменил?

— Ну да. То, что для человека, который не организатор мероприятий и живет спокойной жизнью, кажется очень страшной и серьезной проблемой, мне проблемой не кажется. В процессе и угрожали, и похищали в том году…

­— Кого похищали?

— Меня, но ненадолго. Отпустили.

— Зачем?

— Требовали… Требование там было, но я просто не мог его выполнить. Сделать так, как они просят, просто невозможно было. Ничего мне не сделали, но такой момент был — прям в тачку засунули и увезли в сторону промзоны…

Угрожали — тоже страшно было тогда. Страшно не то, что мне угрожали, а я думал: если сейчас со мной что-нибудь сделают, то мероприятие посыпется.

— Ты об этом думал, а не о родственниках?

— В тот момент — об этом. Не то, что я такой храбрец. Просто думал: «Блин, сейчас все как обломится… Это же столько сил». А за свою безопасность — не особо…

У нас то пожар, то потоп, то кражи, то угрозы. То полиция, то ФСБ. В 2013 году один человек пошел на Street Vision и пропал. До фестиваля не дошел и домой не вернулся. Его нашли живым. Но с нас тоже спрашивали про это.

И очень много приходилось со взрослыми людьми общаться… Я так до сих пор говорю, хотя сам взрослый… За эти 10 лет много в каких кабинетах был, и это тоже какую-то закалку дает.

И опыт многозадачности. Не знал даже, что так могу. Узнаешь новые стороны себя, что можешь больше, чем думаешь, в каких-то критических ситуациях.

— Ты собой гордишься?

— В этом году — да. Не в смысле прямо собой. А фестивалем этим — горжусь. А за себя просто радуюсь.

Все равно сомнений много, особенно, когда тебе капают в школе или где-то еще.

— Но ты уже не в школе 20 лет…

— Да, но детские же травмы — самые сладкие. И они все равно со мной. И ты такой: «Вот, Елена Валерьевна, первая классная руководительница, мне говорила: „Да ты только школу закончишь, сразу сядешь“». Ну такие прогнозы, знаешь, неприятные.

И есть еще большие претензии к себе за счет прошлых фестивалей. У других людей тоже мнения разные [о них]. Но в этом году ты типа всем показал. Это слова куратора Нади [Котовой], она мне такое голосовое записала.

— Ты можешь назвать себя счастливым человеком?

— Да, сто процентов. Всегда им был. Несмотря даже на какие-то эмоциональные боли, в целом я ощущаю себя счастливым человеком.

— Что тебя вдохновляет?

— Город вдохновляет. Вообще инфраструктура, устройство города, сервисы городские.

Изобретательность. Когда люди придумывают какие-то штуки, какой-то инструмент, программу, которые упрощают жизнь. Я думаю: «Блин, как ты вообще догадался до этого».

И еще, кстати, серьезные сильные мужчины, профессионалы в своем деле. Вот Мясников Илья Юрьевич (декан факультета журналистики ТГУ — Прим. ред.) — вообще просто ах****ый.

Текст: Марина Сенинг

* — Instagram/Инстаграм — социальная сеть, признанная в России экстремистской. Запрещена и заблокирована в РФ.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».