Будни Глеба Успенского

Томский андеграунд 1980-2000-х был явлением сколь неоднородным, столь и ярким. Рассказываем об одном из самых ярких его представителей — Глебе Успенском, основателе легендарной сибирской группы «Будни лепрозория».

Автор

Александр Арляпов

Главный редактор журнала «Новый Рок»

Сейчас той эпохе, которую в официальном дискурсе принято именовать «лихими девяностыми», посвящают выставки, лекции и конференции, пишут о ней лонгриды и книги. Объект для разговоров и исследования, что говорить, и вправду удивительный. Пожалуй, впервые в истории наших «сибирских Афин» явилось некое синкретичное единство «коней и трепетных ланей». Получилась совсем не монолитная, где-то бойкая, а местами аморфная, но в то же время цельная, своеобразная и неповторимая артистическая среда, в разной степени включавшая в себя подпольную (и не очень) рок-сцену, экспериментальную (и совсем не) поэзию, авангардных (и не только) художников. А также массу так или иначе вращавшихся в этой орбите людей, которые делали не только музыку, поэзию и живопись, но и театр, и перфомансы с хэппенингами, и фото, и попытки видео-арта, и разнообразные медиа — от робких заходов в самиздат до экспериментов в официальной прессе и на только рождавшихся независимых телеканалах и радиостанциях. И конечно, проводивших безумные фестивали, концептуальные выставки, поэтические чтения и первые рейвы.

Стоит заметить, что «настоящих буйных», говоря словами Высоцкого, в этой тусовке было немало; ярких личностей хватало по обе стороны условной «рампы», отделяющей «сцену» от «зрительного зала». Другое дело, что часть из них с годами либо «потускнела», либо пропала с небосклона.

Если задаться вопросом, мол, а где сейчас «титаны прошлого», люди, составлявшие гордость томской андеграундной сцены 80-90-00-х, в ответ так и просится фраза «иных уж нет, а те далече». И, несмотря на свою напыщенную банальность, она по факту верна: кто-то ушёл в иной мир в полном расцвете сил, кто-то тихо спился, кого-то разметало по миру. Есть, конечно, и те, кто в меру сил продолжает что-то потихоньку делать, записывать какие-то новые вещи, или давать редкие концерты, или разгребать архивы, делая их достоянием публики, или заходить в смежные области культуры и искусств (рисовать, писать книжки, выпускать журналы и т.д.). Но лично мне приходит на ум лишь один пример человека, который не только не сбавил оборотов своей творческой активности, но, напротив, увеличил их в разы, и с годами не перестаёт удивлять нас тем, что делает всё разом: творит новое, вытаскивает из закромов старое; экспериментирует с формами и смежными искусствами; много выступает, записывается, ездит по стране. Это, конечно же, Глеб Успенский.

Тот факт, что основанные им «Будни лепрозория» — легенды томской, да и сибирской музыки 90-х годов прошлого века, вещь неоспоримая. Доказывать тут никому ничего не надо. Для меня эта группа начиналась когда-то с публикаций на музыкальной страничке областной молодёжной газеты «Молодой Ленинец» (позднее — «ТМ-Экспресс»). Там, кстати, иногда печатали рисунки их барабанщика Эдика Шиллера. А также с Фестиваля Фрэнка Заппы — самого, наверное, дикого и знакового томского фестиваля той самой эпохи 1990-х.

Об эпохе и людях мы много говорили с Глебом осенью 2007-го — это интервью делалось тогда по заказу прекрасного томского журнала «КоМУз», однако журнал скоропостижно скончался. Потом частично интервью увидело свет в выходившем микроскопическим тиражом журнале «Новый Рок», а из него попало в занятную книгу Наташи Куртуковой (Жиляковой) «Рок-н-ролл на Южной».

Разговор мы с Глебом продолжили уже в 2019-м, когда он как раз побывал в Томске с концертом, случившимся в одном секретном питейном заведении недалеко от главного городского проспекта. И сегодня впервые публикуем обе части нашей беседы, дополненные личными историями про Глеба и «Будни» от разных интересных томичей.

Глеб
Успенский

Запись во ВКонтакте

Ощущаю себя человеком эпохи Возрождения: школа, художественная школа, два курса архитектурного факультета, более 30 лет разной музыки, поэзия, видео, работа в детском журнале, работа в театре, теперь ещё диплом библиотекаря.

Александр Арляпов: Давай начнём с самого начала — с чего начиналась музартель «Будни лепрозория»? То есть на момент образования группы ты уже видел то, что вокруг происходит, был знаком с другими музыкантами, посещал какие-то мероприятия?

Глеб Успенский: Первым из сколько-нибудь интересных томских коллективов, который я услышал, была федяевская «Конструкция». Это было в 1987-м году, на каком-то фестивале в университете, где было 5 или 6 групп, от хард-рока до, собственно, Коли Федяева. Я в то время пел в такой металлической группе «Цех», которую мы с одноклассниками организовали в начале 1987-го года. И это было первое наше участие в каком-то более-менее масштабном мероприятии городском, скажем так. А последней на фестивале выступала «Конструкция». Я услышал эти первые хитовые Колины вещи, допустим, «Ухо» или «Клоаку» («хорошо жить в клоаке…»). Причём это было чуть ли не первое электрическое выступление «Конструкции» с тем составом: на басу тогда ещё играл Илья Бутенко (который впоследствии отошёл от музыки), на гитаре играл Саня Скуратов… Помню, я стоял за кулисами и слушал — и для меня это было откровением, я вдруг обнаружил, что вот здесь есть что-то очень интересное. Кстати, именно с этого концерта мы с Николаем как-то друг друга запомнили, в том числе визуально.

Потом произошёл некий перерыв, все одноклассники ушли в армию, и я остался один. Как раз тогда я познакомился с Бесычем, он играл в оркестре при ДК Политеха. Мы каким-то образом пересеклись, показывали какие-то свои песни, странные довольно-таки песни.

С Антоном Чеховым мы учились вместе в одной группе на архитектурном в ТИСИ (ныне ТГАСУ), и при этом они уже меня знали по группе «Цех». В те времена была такая ерунда — конкурс студенческой самодеятельности, разные факультеты представляли свои номера и т.д. И пару раз я с «Цехом» выступал на этих конкурсах, представляя свой факультет. Вообще подобные конкурсы в нашей стране, наверное, очень долго будут жить.

Вот после этих конкурсов мы и сошлись с Антоном на почве общего увлечения музыкой, он тоже слушал разный тяжёлый рок. Летом мы ездили на практику в совхоз «Первомайский» и там начали чего-то пробовать играть в две гитары акустические. Естественно, перепевали какие-то песни, то же «Тибетское Танго» Курёхина с Гребенщиковым, плюс появлялись какие-то слабые потуги на своё творчество. Уже осенью 1988-го, когда мы вернулись с практики и учились, всё и завертелось. Был у нас такой товарищ — Лёша Родченко. Так вот Лёша — это человек, который собрал «Будни лепрозория». Он был такой «металлюга» конкретный и тоже знал меня по группе «Цех». Учился он на курс младше, и с ним в одной группе был Эдик Шиллер, вернувшийся из армии. Зная, что Эдик — барабанщик, Лёша рассказал ему про «парня, который хэви-метал поёт». Хотелось Лёше хэви-металлическую банду собрать. Он устроил нам «сходку» в кулуарах второго корпуса ТИСИ, перезнакомил нас, и мы тут же решили что-нибудь попробовать. Но первый же вопрос — где, как, на какой «точке» этим заниматься. Тут опять надо отдать ему должное — Лёша снова проявил инициативу. Дело в том, что в общаге архитекторов на улице Пушкина репетировала группа «Ветры Перемен». И Лёша как-то договорился со студклубом, чтобы мы тоже там начали репетировать — так мы и «вписались» в эту «точку».

Это нас подвигло на то, что мы начали чего-то там придумывать и потихоньку-потихоньку, за зимний период, у нас пошёл материал. Как раз тогда я Бесыча выцепил, он пришёл, попробовал с нами поиграть — у меня даже сохранилась черновая запись на кассете. Потом он, правда, сказал: «Что-то мне не понравилось, ерунда какая-то». И после этого отвалил, а мы снова остались втроём.

И вот в 1988-м году, в ноябре был первый областной Томский рок-фестиваль, проходивший в ДК ГПЗ-5 (ныне развлекательный комплекс «Шарики»). Это было первое такое действительно массовое мероприятие. Оно шло три дня, и это был настоящий фестиваль, с прослушиванием. Был пресс-центр во главе с Димой Беляевым , после каждого дня этот пресс-центр собирался и на следующий день уже были готовы какие-то специальные информационные выпуски в формате стенгазеты. Была настоящая фестивальная атмосфера, как это в принципе и должно быть.

А у нас в то время была довольно странная ситуация — с «Буднями» только наработки какие-то были. У меня кое-какие песни, с Антонием Чеховым мы отрепетировали пять песен, гитару и бас, пропущенный через «маразматический» фленджер. И подали заявку на фестиваль — как дуэт такой. А Эдика Шиллера тогда попросили быть барабанщиком у «металлюжной» группы «Новый День», которая тоже подала заявку. В итоге ни «Новый День», ни мы не прошли. Я помню обсуждение нашего с Антоном прослушивания, все говорили, что «это всё слабо» и прочее. Пожалуй, единственным человеком, который вступился тогда за нас, был Коля Федяев. Он стал доказывать, что наша музыка — в русле неких традиций, грамотно достаточно обосновывал, но, тем не менее, его голос не имел решающего веса. Мы не прошли, но получили «проходки» на фестиваль и ходили на все концерты. И вот там случилось «откровение номер два» для меня — когда выступали «Дети Обруба». Это первое их, наверное, выступление на «большом» мероприятии, и это ещё был первый состав, где Шатов играл на гитаре. Я тогда просто «офонарел» — это стало вторым моментом в Томске, который меня тогда потряс.

А через какое-то время я уже нормально сошёлся с Федяевым. Дело в том, что он в плане текстов плотно работал с поэтами Максом Батуриным и Андреем Филимоновым (Министерство юстиции РФ внесло писателя и журналиста Андрея Филимонова в список иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента). С ними-то я и познакомился очень интересным образом. Примерно через месяц после областного фестиваля Батурин, Филимонов и ещё один персонаж, Анатолий Скачков (ныне кинорежиссёр, проживающий в Германии), развесили по городу самописные афишки о том, что Всемирная Ассоциация Нового Пролетарского Искусства объявляет набор художников, поэтов и прочих творческих личностей. Сбор был объявлен в Доме Учёных. И я туда пошёл.

Первый человек, с которым я там столкнулся, был Андрей Филимонов (Министерство юстиции РФ внесло писателя и журналиста Андрея Филимонова в список иностранных средств массовой информации, выполняющих функции иностранного агента). Мы с ним пообщались. И с этого практически момента я стал участником Ассоциации Нового Пролетарского Искусства. Мы устраивали какие-то хэппенинги, выставки, перфомансы. Я занимался шумами и звуками, был художником. На одном из хэппенингов в Горсаду Андрей Филимонов ложился на простыню, а я его обрисовывал, потом это полотно выставлялось. В Академгородке делали выставку, которую мы озвучивали с Ильёй Бутенко. Вот тогда я плотно познакомился и с Николаем Федяевым, и с Максом Батуриным . Мы с ним довольно близко сошлись.

Батурин стал ещё одним человеком, который сильно на меня повлиял, в чём-то повернул моё сознание. Мы, конечно, шли каждый своей дорогой, но он стал, можно сказать, третьей такой силой в Томске (после Федяева и «Детей Обруба»), которая мне на какие-то вещи раскрыла глаза, и я стал по-другому видеть, слышать, понимать.

С ним мы потом делали и разные совместные проекты, играли советские шлягеры, Creedence и Rolling Stones. Макс ведь уникальный человек был в музыкальном отношении, одни его коллекции чего стоят: у него тот же Rolling Stones был весь на виниле, какие-то безумно редкие записи шлягеров наших 60-х годов. Мало того, он их знал все наизусть. Абсолютно парадоксальный и гениальный человек. И эта Ассоциация именно за счёт общения дала безумно много — в плане взаимного культурного обогащения.

Весной, уже где-то к апрелю случился очередной смотр художественной самодеятельности архитектурного факультета. Естественно, нас обязали там что-нибудь показать. Мы подготовили три песни. Я опять попросил Бесыча присоединиться, и он нам подыграл. В одной песне на флейте, ещё в одной — на клавишных, принадлежавших всё той же группе «Ветры Перемен». Это было 18 апреля 1989 года, и это был фактически дебют «Будней лепрозория».

А.А.: У вас уже это название было?

Г.У.: Название появилось следующим образом. Эдик очень хорошо рисовал, и у него были две картины: «Будни лепрозория» и «Будни ЛТП». И когда мы про название думали, Эдик вдруг про свою картину вспомнил и предложил. Мы сразу согласились: «О! Классно!» Вот так оно и родилось.

Ну, а дальше… Дальше была первая на моей памяти попытка организовать в Томске рок-клуб. Для многих этот момент стал своеобразным толчком. В апреле–мае начала ходить некая информация, что собирают записи и хотят что-то такое организовать. Занимался всем этим Игорь Дмитриев. Мы тоже записали на репетиции кассету и передали её через кого-то. Причём, запись эта как-то разошлась и оказалась у народа, что называется, «на слуху». А 11 июня 1989 года в БКЗ проходил фестиваль «Рок за милосердие», на котором, в принципе, появились все: Федяев, «Дети Обруба», «Будни лепрозория», «Ещё», «Прогрессивный Налог», Шатов уже с «Передвижной Хиросимой» (тогда ещё в единственном числе группа называлась). Причём, на моей памяти, это было первое их выступление. Вёл весь концерт Макс Батурин. Гостями были новосибирские панки «Путти». Вот это событие и стало отправной точкой, после которой обозначилась новая ситуация в городе.

Спустя две недели, 24-го июня, в День Молодёжи случился легендарный концерт на Южной, в студгородке среди общаг. Знаменитая видеозапись выступления «Детей Обруба» на нём до сих пор ходит по рукам. А на следующий день, 25-го июня, возле 10-го корпуса Политеха на Лагерном саду был ещё один концерт. И там уже выступали группа «Площадь им. Поперечного Сечения» Саши «Колбыча» Колпакова и та же «Передвижная Хиросима». И на одной песне я им даже на флейте подыгрывал. В сентябре того же года ещё один фестиваль прошёл в ДК Железнодорожников (которого сейчас уже нет). Его директор, очень представительный такой дядя, вдруг решил устроить рок-фестиваль. Выступали «Конструкция», «Будни», «Дети Обруба», «Передвижная Хиросима», и «Алеф» Гриши Зубова. Называлось всё это просто «Осенний Фестиваль». Но это был фантастический совершенно концерт и одно из лучших и сильнейших выступлений «Передвижной Хиросимы» на моей памяти. Это потом Славка Шатов ушёл в гитарные всякие дела, а тогда всё это было с клавишами, очень мрачно и очень мощно. Я стоял за кулисами и был под сильнейшим впечатлением. Там вообще все выступили очень здорово.

Ближе к зиме в том же 1989 году «Будни лепрозория» принимали участие в спектакле «Стремление к нулю», который Андрей Труш ставил в Доме Учёных. Мы там были и в качестве музыкантов задействованы, играли где-то за сценой, а я ещё и одного из персонажей играл. Помню ночные репетиции в Доме Учёных. Безумие, но очень интересное безумие.

Ну, а следующим большим фестивалем была региональная «Рок-Периферия», которая проходила в ДК ТПУ и куда уже приехали группы из других городов — Красноярска, Магадана и др. (в частности, магаданцы «Конец, Света!»). И именно после этого фестиваля мы тоже начали ездить на концерты в другие города. Те же люди из Красноярска нас пригласили к себе, уже через месяц мы поехали и буквально года за два успели раза три туда съездить.

А.А.: Кстати, у Троицкого (Министерство юстиции РФ внесло музыкального критика Артемия Троицкого в реестр иностранных агентов) в его книжке «Рок-музыка в СССР» Томск впервые упоминается именно в связи с «Рок-периферией».

Г.У.: Ну это понятно, ибо она действительно сыграла весьма важную роль. Можно, конечно, пытаться гнобить, мол «комсюки» и всё такое, но надо отдавать должное — эти люди делали своё дело, пусть и «наваривались», ну, а сейчас-то кто не «наваривается»? Это была возможность как-то выступать. Ведь как мы тогда выступали? У кого-то шнур взял, у кого-то то, у кого-то сё. В том же БКЗ я играл на шатовской гитаре.

А.А.: Получается, в основном тогда только на фестивалях выступали, и сольных концертов у групп почти не было?

Г.У.: В 1988-89-м годах сольные концерты были только у Федяева и «Конструкции». Они тогда базировались в Доме Учёных и где-то раз в два месяца у них были отчётные концерты, то в акустике, то в электричестве. Туда стекалась абсолютно разношёрстная публика, от интеллигентного бомонда до расхристанных хиппи, потому что это были единственные сольные концерты рок-группы, да ещё и группы очень интересной. А вот у нас первый сольный концерт случился только в конце 1991-го года, в ДК ТЭМЗ. И то приходилось собирать там-сям с бору по сосенке весь аппарат. Где-то с разрешения, где-то тихой сапой, там пульт, тут стойки. Нам ещё было хорошо, мы могли брать всякие вещи из студклуба, где репетировали. Другим было сложнее.

Помню, был ещё концерт в конце 1989-го года, приезжала из Новосибирска группа «НПВК» — «Новосибирский Пиво-Водочный Комбинат». И в кафе «Дружба» на пл. Южной они выступали вместе с «Детьми Обруба». А «Дети» попросили нашего Эдика, чтобы он у них на барабанах постучал. До сих пор есть несколько фотографий с этого концерта — было просто всеобщее веселье.

Была ещё одна интересная группа, небезызвестная знатокам андеграунда — Юлия Шерстобитова и «Некие Стеклянные Пуговицы». Правда, эта группа тоже недолго просуществовала (впоследствии Ю. Шерстобитова была хорошо знакома с Янкой Дягилевой и Егором Летовым и даже принимала участие в записи альбома проекта «Егор и Оп***шие» «Прыг-Скок»; а единственный альбом «Неких Стеклянных Пуговиц» был переиздан в 2019-м — прим. авт).

Или вот ещё одна вещь, которую я с любовью вспоминаю, хотя, казалось бы, чего с любовью вспоминать бухание? Было такое понятие «отдохнуть в Душбаре». Времена-то, понятно, какие были. 1989 год — с алкоголем проблемы были большие. Водку по 20 рублей за бутылку можно было купить в общаге ТИАСУРовской, в «пятёрке» или в «шестёрке». Но при этом надо было сначала узнать у осведомлённого человека, в какой комнате именно сегодня продают водку. Люди все, понятно, бессребреники, без гроша за душой — где-то заняли, наскребли на бутылку и всё. То есть больше ни на что не хватает. И тут произносилась фраза «в Душбар!» Причём, насколько я помню, придумал это понятие Витька Шестаков, солист «Детей Обруба». А означало оно вот что: брали водку, заходили в общагу-«тройку» на Южной, поднимались в какую-нибудь секцию, где был свободный душ. В этом душе запирались и включали воду. Водой запивали водку, к тому же она служила кондиционером, потому что там же и курили. И вот так сидели, культурно отдыхали — и сколько я помню, это всегда серьёзные были зарубы за музыку. Тогда же, если кто-нибудь с каким-нибудь интересным альбомом катушку взял и послушал, разговоров об этом надолго хватало. Это было действительно интересно, серьёзно и познавательно, и было неотъемлемой частью того самого ценного общения, из которого каждый выносил что-то своё. Это не были какие-то тусовочные дела, а скорее такие богемные, ха-ха.

Г.У.: Кстати, недавно я нашёл значок со второго фестиваля Фрэнка Заппы «FZ 90». Самый первый запповский фестиваль прошёл в 1989 году, и устроили его Коля Федяев с Женей Маликовым (впоследствии томский и новосибирский журналист, ныне проживает в Москве — прим. авт.). Женя Маликов был сумасшедшим фанатом Заппы, у него была полная коллекция альбомов [Заппы] на виниле. Полностью фестиваль именовался так — «Фестиваль Весёлой и Навороченной Музыки имени Фрэнка Заппы». Первый фестиваль проходил в томском Доме Учёных в декабре 1989-го. Он получился таким тематическим, на нём были уже какие-то приезжие группы, вот не помню, какие. Причём информацию о нём отсылали самому Заппе — это же уникальная штука, нонсенс, фестиваль имени вполне себе живого тогда ещё и здравствующего человека!

В холле Дома Учёных стоял телевизор с видеомагнитофоном, и показывали видео Заппы. Были официальные пригласительные. То есть это был не междусобойчик, а такое большое событие. Которое решено было сделать его ежегодным. В 1990-м году прошёл второй FZ-фестиваль, уже на сцене ДК ТЭМЗ. Тогда уже было довольно много приезжих групп. Из Киева была просто отличная группа «Иванова Ось», это было настоящее откровение. Из Кемерово было группа «Беспонтовая Лажа», которую пригласил Коля Федяев. Я после, сколько ни спрашивал о ней у кемеровских знакомых, никто ничего не знает. На все три запповских феста приезжала шикарная «Амальгама» из Улан-Удэ. Из Красноярска была группа «Временные Неприятности».

В 1991-м году был третий фестиваль, снова в Доме Учёных. На него приезжала новосибирская группа «Иван». А из Екатеринбурга приезжала такая формация «Общество Картинник» с небезызвестным Б.У. Кашкиным, которые стали просто культурным шоком для многих людей. Прямо в холле Дома Учёных собирались музыканты, причём участвовать мог абсолютно любой человек. Была полуспонтанная импровизация, то есть задавался какой-то ритм, и кто на чём, на балалайках, на перкуссии, на всём подряд играли.

Саша Колбыч на третьем фестивале уже был не с «Площадью им. Поперечного Сечения» — они уже назывались «Хобот». Тогда они играли полностью свои вещи. У меня есть их запись 1991-го года, я её недавно оцифровал и потихоньку до ума довожу. В ней участвовали Саша Савков, Саня Бесыч, сам Колбыч — то есть такая тусовка из 32-й школы. Писалось всё у Колбыча дома на катушечный магнитофон, советские стерео-микрофоны (которые в приложение к нему шли), но саунд при этом получился просто обалденный!

А Запповские фестивали действительно очень сильно всколыхнули всю ситуацию. Их уже ждали, спрашивали друг у друга: «А будет нынче фестиваль?» Это были просто праздники, настоящие фестивали, как я их понимаю. Мне кажется, настоящий фестиваль — это когда нет никаких наград и призов, но очень много есть отличного фестивального общения. Никто особо не зарабатывал на этом, деньги с билетов уходили на те же группы, которые привозили, как, например, «Иванову Ось» из Украины. Кстати, надо отдать должное, очень большую помощь в этих фестивалях тогда оказал Аркадий Майофис с ТВ2. Причём это была и информационная поддержка (Коля Федяев был ведь музыкальным редактором ТВ2), и поддержка вообще во всех отношениях.

Это вообще было время, когда вполне можно было меценатов найти на концерты. Обрубилась вся эта ситуация где-то году к 1994-му. Люди стали уже скрупулёзно считать деньги, смотреть на выгоду, спрашивать: «А нам что с этого будет?» А в начале 90-х с этим было проще, люди на это шли, включались в процесс, давали деньги. Потому что многое для них было впервые, было интересно — ух ты, здорово, что-то происходит.

В 1990 году мы участвовали в фестивале журнала «Аврора» в Питере и в фестивале журнала «КонтрКультУ’Ра» в Москве, и к 1991 году успели уже с гастролями накататься очень много. На «Аврору», которая была зимой 1990-го, нас пригласили после того, как им как раз попала запись нашего выступления на фесте «КонтрКультУ’Ры», а туда, в свою очередь, нас позвали после участия в «Рок-Периферии». То есть, с нашей стороны особых потуг не было никаких, ни отсылки демо-записей, ни чего-то ещё. А фестивали запомнились, конечно, многими интересными вещами. Взять ту же волну магаданской музыки: «Восточный Синдром», «Конец, Света!», «Миссия: Антициклон». А следом и якутские группы, «Чолбон», например.

В Новосибирске ещё проводились интересные концерты «Next Stop Rock’n’roll», там выступали «Чолбон», «Миссия: Антициклон» и, кажется, «Конец, Света!». Были интересные такие Интернедели, на которые приезжали англичане The Shamen, питерцы «НОМ», «Два Самолёта» и другие. Мы на все эти мероприятия так ни разу и не попали. Нас пару раз приглашали, но были какие-то несостыковки, и не получилось. Ещё я до сих пор жалею, что в 1990-м году мы не попали на «Рок-Азию», которую Женя Колбышев устраивал в Барнауле. Он через кого-то нас тогда приглашал, и ему за нас, но без нашего ведома, ответили, что, мол, они готовятся к «Авроре» и не смогут. Мы же, как говорится, ни сном, ни духом… А это была, чуть ли не единственная возможность на одном мероприятии пересечься, скажем, с Янкой Дягилевой. Мы ведь в то время старались вообще ни от чего не отказываться, выступать везде — это, мало того, что опыт, но и, опять же, общение, очень немаловажная вещь.

Или вот в 1997-м уже году мы были на фестивале «Рок-Жигули» в Самаре и там я для себя открыл местную группу «Стугерон-Янссен», потом уж мы с ними близко законтачили, но в тот момент для меня это было невероятное открытие. Молодые, в общем-то, ребята, но такой драйвище! Вокалист Паша, дикий поклонник Бродского, писал совершенно потрясающие тексты, это совершенно не похожий ни на что взгляд на мир. Я их слушал просто не отрываясь. Причём, надо заметить, когда мы ездили по фестивалям, я всегда был таким дисциплинированным слушателем. Мне не очень нравилось где-то ходить, тусоваться, я честно сидел и слушал выступления (ну разве что кроме какой-нибудь откровенно невыносимой лажи). И всегда что-то открывал для себя, какие-то интересные группы. Фестивали же был почти единственным способом узнать что-то новое, особенно на выезде, за пределами города.

Ещё один источник информации — записи. Они тогда сами собой ходили, то там, то сям — скажем, по московским коллекционерам путешествовала запись выступления «Детей Обруба» на фестивале «СыРок». И наши записи тоже ходили в Москве постоянно.

Кассетная культура магнитоальбомов была очень интересным явлением. Я помню первый альбом «АукцЫона», который я услышал — «Так Я Стал Предателем» — это был 1990 год. Я взял бобину, пришёл в общагу к приятелю, ставлю на магнитофон, начинаю слушать и тихо фонарею… При том, что это был первоначальный вариант альбома, последним треком на нём шёл инструментальный вариант песни «Охотник» — для меня тогда это стало просто открытием. Где-то, помню, на день у кого-то взял катушку с концертом «Звуков Му» и тоже переписал на кассету себе. Кто-нибудь что-нибудь откуда-нибудь привозил. Ту же «Гражданскую Оборону». Поедет кто-нибудь в Омск или Тюмень, потом приезжает: «Во! Что я привёз! Новый альбом, 89-го года!» И все садятся, слушают. Всё вот так и ходило на кассетах и бобинах.

А.А.: Да, а потом появились более-менее массовые музыкальные журнальчики и газетки, московский «СДВИГ», новосибирская «Рок-газета ЭНск», и в них уже рекламировались разные студии звукозаписи, рассылавшие эти самые магнитоальбомы.

Г.У. И надо, в принципе, сказать им спасибо, хотя это и пиратство чистой воды — но зато в народе ходило. На самом деле, вот сейчас похожая ситуация с MP3-файлами: ты можешь кому-то куда-то отослать, где-то выложить, чтобы забрали. И масса вещей интересных вот так и ходит, принцип тот же, только технический уровень иной. Я думаю, что подобные вещи останутся. Появятся какие-то новые носители информации, но принцип останется. Я думаю, что у человека желание делиться чем-то интересным, что он для себя открыл, было, есть и будет. По принципу «а ты слышал группу такую-то?» и т.д. То есть не навязывание, не рекламный пиар, а именно «мне было интересно — и ты послушай». И пока такие вещи живы в людях, желание делиться чем-то интересным будет существовать, и находить новые формы. Ведь, если взять наши города (а уж про весь мир я вообще молчу!) — то в любом городе есть обязательно один-два-три коллектива очень интересных, характерных именно для этого места и ни на кого не похожих.

А.А. В первой половине 90-х вы не только ездили по фестивалям и концертам, но и начали записываться?

Г.У. Самая моя любимая запись наша — первый альбом, записанный в общаге на два катушечных магнитофона. Всё делали сами, сначала прописали инструментал, а потом голос и трубу с флейтой на второй магнитофон, проигрывая с первого, наложением таким.

В принципе, записи, конечно, были важны, но всё-таки «Будни» никогда не были студийной командой. То есть, мы получали в студиях, конечно, какой-никакой опыт, который вроде необходим, даже для самореализации — да, мы это сделали, записали. Но в итоге мне чаще всего не нравилось то, что получалось. Не нравился этот вечный счётчик в голове: ты считаешь время, деньги, сколько часов ты можешь выкупить. И достаточно денег никогда нет, и ты вязнешь в этом, начинается гонка какая-то.

Ну, а по большему счёту, лучшая наша запись, наверное — это альбом «Моржи в Облепихе», который в 1993-м году мы в Новокузнецке записали. А вот альбом «Бойся» 1996-го года, на мой взгляд, это полный крах, полная неудача, мне не нравится вообще. Там очень хороший материал, который надо было по-другому подать.

Ну и ко всему прочему, с ним непростая ситуация сложилась. Звукооператор, с которым мы его начали писать на студии «Bosstone», Анатолий Осокин, умер после того, как были прописаны барабаны и бас. Потом всё зависло, с деньгами были проблемы. Спасибо Юрию Толокову, он тогда очень помог, в том числе материально. Вроде дело сдвинулось, но, например, барабаны были записаны слишком перекомпрессировано. А кому это в вину ставить? Человека уже нет. Перезаписывать тоже нет ни времени, ни возможности. Мы пытались что-то сделать, но получилась, на мой взгляд, просто ерунда. Поэтому мне всегда больше нравились наши записи с концертов, они более соответствовали действительности, ничего искусственного, никакого придумывания. Я и сейчас уже, сам по себе, отказался вообще от студийных записей. У меня было несколько попыток писаться, чего-то придумывать, и я понял, что всё это от лукавого. Мне намного интереснее вживую всё это делать.

С «Буднями», кстати, был ещё один странный опыт записи, когда в 1993-м году в Новосибирск приехали американцы Pinocchio Vampire со своей передвижной студией. Они выпускали сборник «Сибирский Экстаз», и там была какая-то ерунда с авторскими правами. Мы специально отрепетировали шесть совершенно новых песен для этой записи. Приехали, прописали «минусовку» без голоса и трубы. И тут начинается разговор об авторских правах — они нам говорят, что мы не сможем нигде это издавать больше. Мы, конечно, тихо офигели и включили «отступного»: спасибо, нам это не надо. Потом они нас очень долго уламывали, и в итоги мы взяли три старых песни, заново их прописали и отдали. Но и те шесть «минусовок» они увезли с собой и ещё долго по переписке нас упрашивали даже в таком виде где-нибудь выпустить. Мы отказались. Надеюсь, что они народ законопослушный и без нашего ведома ничего не выпускали.

А.А.: Кстати, с упомянутой выше Юлией Шерстобитовой мне довелось общаться во времена телекомпании «Студия Т», на которой как-то сконцентрировались многие богемные и андеграундные персонажи — и Андрей Труш, и Джон Кузьмин, и Лёша Резвых, и Боря Стригунов. И как-то мы захотели сделать свою музыкальную телепередачу а-ля Борисовская «Экзотика» (выходившая на РТР), и собрались на некий мозговой штурм: Труш, Резвых, Лена Кузнецова из «Передвижной Хиросимы», Юля Шерстобитова… Обсуждали, придумывали что-то. Потом Труш с Кузнецовой ездили в Питер и Москву за материалом, и привезли оттуда ещё и гору виниловых пластинок Ленинградского Рок-клуба, которые долго продавались на всяких томских концертах.

Г.У.: О масс-медиа и телевидении вообще можно отдельно говорить. О том, что делал Николай Федяев, когда создавал музыкальную редакцию на ТВ2. Замечательная передача «Барабан» — это был первый, по сути, момент, когда томская музыка (и не только томская, но и другие группы, приезжавшие на тот же запповский фестиваль) доходила до томского зрителя. Вдруг стало можно увидеть что-то ещё и по телевизору.

А.А.: Да, и происходили какие-то безумные экспериментальные вещи — например, на той же «Студии Т» вышла как-то программа о Joy Division, и в качестве ведущего был Тэн, на фоне каких-то берёзок рассказывавший о жизни и смерти Яна Кёртиса.

Г.У.: Да, в то время много чего вдруг стало можно вещать. На той же «Студии Т» Андрей Филимонов с Леной Газукиной показывали фильмы какие-то совершенно авангардные по ночам. Я представляю себе простого бедного обывателя, который включает ночью ту же «Студию Т» и слушает этот «гон», понятный только человеку более-менее подготовленному. Хотя, именно так, может, кто-то какие-то вещи для себя и открыл.

А.А.: То, что показывал Федяев в «Барабане» — сейчас бы сочли стопроцентным «неформатом», а я для себя открыл тогда не только томские группы, но и всякие питерские дела — клипы «Дурного Влияния», Владика Мамышева-Монро — которые ему присылали.

Г.У.: Да можно вспомнить и центральные передачи того времени, те же «Экзотику» и «Программу А»… Туда даже томские дела попадали, клип Колбыча с «Хоботом» был в «Экзотике», Шатовские «Крысы и Доллары» попали в конкурс видеоклипов «Программы А».

А.А.: А потом, в 1994-м, уже и мне довелось продолжить немного федяевское дело на ТВ2 — три года передача «Оркестр Жёлтых Телевизоров» выходила, три года в ней показывалось всё интересное — от Doors и Боба Марли до Portishead и Einsturzende Neubauten — и, конечно, всё, что было в Томске. Съёмки концертов — например, телеверсия знаменитого концерта «Передвижных Хиросим» в Хобби-центре, интервью, даже попытки снимать клипы — от «Африки» до Тёмы Жилякова.

А.А.: Кстати, как думаешь, есть смысл считать группы, появившиеся к середине 90-х, второй волной томского рока? Те же «Утро», «Танцы с Муравьями», «Холодный Грок» и т.д.?

Г.У.: Да, я думаю, так и есть. Пошла другая волна, другие составляющие. Кстати, из той же «второй волны» вышли и «Духи Цеха», ещё с первым составом, с Брагиным покойным. Или тот же Слава Лощилов, начинавший в группе «Орба», а потом собравший «Африку», и те же «Танцы с Муравьями». Тут, самое главное, пошли уже различные стилистические формации, всё стало более разветвлённым и разнообразным. Этого не было раньше, у старых групп, которые условно делились на «тяжеляк», то есть хард-н-хэви, и всё остальное. А тут стало всё видоизменяться, делиться на подвиды и жанры. Стали появляться рэгги-группы, хардкор-группы, брит-поп-группы и т.д. Я вот читал недавно книжку про Карла Линнея и его классификацию видов животных: тут, в принципе, почти то же самое. Сначала что-то одно, потом нарастает новое, всего становится больше, появляются уже окончательные виды и типы. Групп стало больше, и стилевых ячеек, соответственно, тоже стало больше.

А.А.: А как между собой эти поколения групп контактировали? Была оппозиция друг другу или наоборот, сотрудничество?

Г.У.: Ну вот самым первым, наверное, совместным мероприятием, где участвовали и «старые» группы, и «новые», был Фестиваль Джона Леннона осенью 1991-го года в ДК ТЭМЗ. Вот выступали, с одной стороны, «Волосы» федяевские, «Будни», то есть мы, и там же были молодые «Белый Билет», «Утро», кто-то ещё. То есть, такое «слияние» этих «волн» само по себе произошло. В 1991 году прошёл последний Запповский фестиваль, после этого у «старичков» уже не много концертов в Томске было, и произошла как бы сама собой такая «авто-замена»: одно уходило, другое приходило. Как будто река слегка меняла русло.

Мы, скажем, тогда плотно познакомились с Серёгой Шпулём. В 1993-м году мы в его подвальчике стали репетировать, так как своей «точки» у нас тогда не было. А когда в 1994-м у нас появилась новая репетиционная точка в подвале 5-го корпуса Политеха, то там тот же Шпуль репетировал. Потом, уже в 1998-м, иногда репетировал Гриша Горцев со своей группой «Городской маршрут». «Духи Цеха» репетировали, их альбом «Мухи ямы» записан как раз на нашей точке. Это было нормальное взаимодействие, ты можешь помочь кому-то — помогаешь, а кто-то может помочь тебе — помогает.

А.А.: Кстати, тогда же, в середине 90-х, в Томск хлынула и некая «волна» северских групп. Группа «Дети Застоя», получившая прозвище «северский «Крематорий» за скрипку и полуакустический звук, а также панки «The Крыша», «Джа». Причём «The Крыша» ведь очень быстро завоевала культовый статус, и году в 1995-м каждый их концерт был однозначным аншлагом.

Г.У. Мне нравилась «Крыша», когда они только начинали, у них и песни были совсем другие, а после они пошли по всей этой хардкоровой «мясной» стезе.

Ну, а потом коллективов становилось всё больше и больше, какие-то вещи стали проходить мимо, за всеми уследить стало просто невозможно.

В 1998-м году от нас ушёл Эдик Шиллер и первый этап истории «Будней Лепрозория» закончился, дальше всё уже по-другому пошло. Брать другого барабанщика мы не хотели, потому что Эдик для нас был не просто барабанщиком. Ну, а раз так, значит, надо было решать вопрос как-то иначе. Так и появилась драм-машина. Тут надо сказать спасибо Славе Базанову, он делал на ней первый программинг, очень плотно тогда поработал, что-то наше переработал по-новому, придумал какие-то фишки и убил на это уйму времени. Что-то мы потом скорректировали, что-то нет, но убили ещё больше времени, вникая во всё. Дело в том, что на драм-машине мы не хотели имитировать живые барабаны, а хотели какого-то нового звука. В итоге где-то год примерно заняла вся эта канитель.

И уже в 1999-м году мы вышли в новом виде на публику. Сначала Женя Колбышев пригласил нас на алтайский фестиваль «В горах на быстрой реке», в котором участвовали все наши рок-звёзды («Пикник», Tequilajazzz, «Крематорий» и др.), а также региональные коллективы — «Чёрный Лукич», барнаульцы «Дядя Го». На этом фестивале были и наши кемеровские друзья — Игорь Давлетшин, к сожалению, уже покойный, и другие. Они нас знали ещё по старому составу, а тут услышали в новом варианте, им это понравилось даже больше. И они пригласили нас в Кемерово на фестиваль «Культурные герои XXl века», который тогда перед выборами Марат Гельман (признан в России иностранным агентом, внесен в список экстремистов и террористов Росфинмониторинга) и СПС проводили в разных городах. Мы приехали на отборочный кемеровский тур в качестве гостей. Там присутствовал Андрей Борисов. Ему наше выступление очень понравилось, мы имели с ним очень обстоятельный разговор. Я потом читал в интернете про московский «разбор полётов» этого фестиваля, когда обсуждалось, кто на финальный фестиваль в Москву попадает. И там Борисов просто заявил, что если «Будни» не приедут, то он уйдёт из Оргкомитета.

Вот таким образом, даже не от Томска, а как бы через Кемерово мы оказались в Москве на «Культурных героях XXl века». После этого отношения с ним продолжались, мы участвовали ещё в нескольких мероприятиях, к которым он имел отношение.

Потом мы участвовали в кемеровском фестивале современного нового искусства «Симпозиум». То есть мы двинулись по такому арт-направлению, стали участвовать не в узконаправленных рок-фестивалях, а в мульти-культурных фестивалях современного искусства, где было всё: от мэйл-арта и видео-арта до электронной музыки и диджейства. И это такие вещи, которые меня до сих пор интересуют, и в которых я до сих пор, выступая уже один, принимаю участие. И мне кажется, что такой подход — очень правильный. Мне интересны вещи, которые на сплаве разных тенденций идут, где всё перемешано, границы стёрты и распадаются.

И в тот период, в 1999-м, 2000-м, 2001-м годах были очень интересные мероприятия. В Новокузнецке Рома Корниенко проводил очень большой фестиваль «Новый Город», тоже построенный по принципу культурного разнообразия, характерного для нового времени.

А мы в новом составе просуществовали три года и потом, по ряду причин, прекратили существование. Финал пришёлся на апрель 2002 года. У нас был концерт в томском клубе «Диктатура», ставший последним. На мой взгляд, это один из худших наших концертов. Мне за него до сих пор стыдно, было много технических «косяков» с нашей стороны. После этого мы, без каких-то специальных объявлений, прекратили существование как группа. Закончилось всё по-тихому, без какой-либо ругани. Мы хорошо друг к другу относились и относимся. Просто, видимо, в тот момент закончился период «Будней Лепрозория» и наступила другая эпоха. Антоний в итоге ушёл из музыки вообще. А Саня Бесыч пел и играл в «Пересеке», экспериментировал с диджеями, потом стал художественным руководителем «Васильева вечера».

А.А. Твоё сольное творчество началось сразу после распада группы?

Г.У. На самом деле, я им занимался ещё во времена «Будней». Первые опыты у меня были в 1990-м году. Летом, во время «мёртвого сезона», у меня возникла идея записать сольник. Антоний мне на басу подыграл, и мы записали 20-минутный сольный альбомчик. Через год я жил в Тимирязевском, и там подобное повторил уже полностью самостоятельно. А в 2001-м году, когда с «Буднями» и выступали и репетировали довольно редко, мне пришла в голову идея сделать новую программу, некий спектакль под названием «Песни ночного города». Я пригласил Савкова, мне хотелось мрачный такой гитарный саунд сделать. Репетировали у меня дома осенью, и в конце года в «Ку-Ку-шКе» этот спектакль показали. Но ещё во время репетиций мне вдруг стало понятно, что я, наверное, даже и один смогу. То есть раньше я вообще не представлял, как это — выступать одному. Но в феврале 2002-го попробовал: в той же «Ку-Ку-шКе» уже один показал моноспектакль «Песни ночного города».

Потом, в том же году, я показывал его в Новосибирске, показывал дважды на разных площадках в Москве. И получилось так, что спектакль плавно перетёк в концертную программу. Сам по себе спектакль длится 45 минут. И на одном из показов я просто после его окончания спел три песни, в том числе одну вещь «Чёрного Лукича» и одну старинную сибирскую песню «Молодка», которую «Пересек» исполняет. Ну и как-то само собой пошло, что стали рождаться и другие песни, которые встраивались в этот саунд. И тогда же возникло это словосочетание жестокая лирика, причём оно появилось из двух понятий — жестокий романс и гитарная лирика. Можно это обозначить словом проект.

И с 2002-го года потихоньку дело пошло. Название стало наполняться разными вещами, в том числе, я мог просто читать стихи на концерте. А в 2004-м году я сделал первую программу для детей «В гостях у Бармалея», которая тоже вполне укладывалась в концепцию жестокой лирики, там такой как бы детский мрачняк. Три года я это показывал, программа, конечно, меняется, но детям это всегда интересно. Знаю это не понаслышке, с 2000-го года имею прямое отношение к детской литературе и работаю в сетевом детском журнале. Я вижу — детям интересны все эти ужастики, страшилки, перевёртыши. Почему тот же Хармс востребован детьми? Притом, что он детей ненавидел вообще, но они за ним бегали табунами.

Когда начались первые концерты «Жестокой лирики», я подумал: «Ну, лет на пять у меня это, потом, может, что-то другое появится». И вот они прошли, эти пять лет… Программа, конечно, трансформировалась, но пока жива. Если взять те же песни «Будней», я раньше никогда не брался их сольно исполнять — сыграть под гитару «будневские» песни невозможно, потому что мы всё придумывали вместе. У каждого были свои партии, и я играл только свою партию. Это был некий сплав, который передать одним инструментом довольно сложно. У меня были раньше какие-то попытки попробовать — заканчивались крахом, ерундой полной. А тут, в «Жестокой лирике», с 2001-года я могу взять просто акустическую гитару и без всяких примочек что-то исполнить, и мне не будет стыдно.

А.А.: У меня одно из главных впечатлений от твоих сольных программ — это просто невероятный концептуальный отбор материала, стихов, песен, тех же каверов — всё ложится в одну стройную линию, ничего лишнего.

Г.У.: Ну по поводу чужих песен — я же того же Мамонова хорошо знаю, все эти альбомы, песни. И бывает, что вдруг попадается какая-то вещь, я слышу и думаю: «Во! В „Жестокой лирике“ это можно сделать». Но это единицы, на самом деле. Вот есть, например, песни группы «Ноль». Одну я в своё время исполнял — «Я.Л.Ю.Б.Л.Ю.Т.Е.Б.Я.» — когда «Жестокая лирика» только начиналась. А есть ещё песня «Имя» с альбома «Северное буги», которую я несколько раз порывался исполнить, но что-то не получалось. Я пробовал, прикидывал, репетировал, но, в конце концов, убирал её из программы. Не пошла.

А вообще это очень интересно — работать с чужим материалом. Тут, во-первых, надо быть очень аккуратным, а во-вторых, есть некое поле для того, чтобы по-своему на это взглянуть. Это же есть у любого человека, слушающего музыку: «Это моё — а это не моё». Вот и я слушаю, что-то просто нравится, а что-то получается уже из того разряда, как говорится, «жаль, что не я это придумал».

Наша с Сашей Макеевым программа «Завелось такое» с Мамоновым, Бродским и Хармсом — это, можно сказать, очередная возможность напомнить эти вещи тем, кто знает, и показать тем, кто не знает, чтобы они уже потом с первоисточником познакомились. По принципу «мне это нравится, и может кому-то ещё будет интересно». Я сам знаю нескольких человек, которые после наших выступлений взялись читать Бродского. Или вот Серёга Шпуль напомнил мне про поэта Олега Григорьева, я его перечитал, ну это же здорово! И добавил его в «Бармалейскую» программу. Их ведь много, отличных музыкантов и поэтов, но сразу объять всё вокруг никто не может, и это нормально, невозможно знать всё. И хорошо, когда ты о чём-то благодаря чьей-то помощи узнаёшь. Поэтому я так и отношусь: я это узнал, ну пусть и другие узнают.

Началось всё с того, что осенью 2005-го Михаил Чердынцев по четвергам стал показывать в «Ку-ку-шКе» разный видео-арт. Я напросился перед сеансами что-нибудь поигрывать в гитару с примочками. А потом предложил Сашке: «Давай вдвоём что-нибудь поиграем перед видео-артом». Один раз поиграли, а через неделю уже сымпровизировали музыку+текст (Хармса). Это была композиция «Я долго смотрел на зелёные деревья...». С этого всё и началось. Четыре недели — четыре композиции перед сеансами. Так сложились Хармс и Бродский. Мамонов приплюсовался чуть позже. Как для Сани, так и для меня это был тяжёлый период жизни, и наше совместное тогда творчество держало и не давало свалиться в пропасть. Лично мне.

А.А.: У тебя в сольном творчестве весьма экспериментальный подход к музыке, с кучей различных технических наворотов, нестандартных для рядового рок-исполнителя. Интересно, как ты в эти дебри погрузился, как нашёл общий язык с той же электронной и экспериментальной музыкой?

Г.У.: Я, конечно, человек старой формации, воспитан был в своё время на King Crimson, Cocteau Twins, Tom Waits, Nina Hagen. Но потом появилась возможность очень многие вещи, которые в своё время ты «недобрал» или слышал вскользь, на ходу, открыть для себя заново. Сейчас можно, слава богу, найти вообще всё. И я много чего переслушал и много чего для себя вновь открыл. А плюс к этому, у меня появилось большое количество друзей и знакомых, у которых масса всевозможной интереснейшей музыки, в том числе электронной, и они ею охотно делятся. Я вот таким образом кругозор свой за последние годы радикально расширил. Мне теперь не важны все эти стилевые рамки и границы. Если это интересно, то абсолютно без разницы, электроника это или гитары. Любой инструмент — это инструмент. Есть люди, которые гениальные фотографии делают на мобильный телефон. Если ты можешь использовать компьютерные программы, электронные примочки и так далее для выражения своих идей — это отлично. Сейчас гораздо больше возможностей стало находить разные интересные технические вещи.

Я ведь до сих пор, по правде говоря, не умею играть на гитаре. Все мои придумки гитарные оттого, что я таким образом «выпендриваюсь». Все эти непонятные странные аккорды — это ведь от неумения, хе-хе. Я ведь соло-гитаристом никогда не был, я ритм играл. Но зато я знаю, что могу взять какой-нибудь рифф и минут десять его держать.

Ну, а вообще-то мне всегда были интересны всякие экспериментальные вещи. Взять того же Леонида Фёдорова (лидер группы «АукцЫон»), у него же постоянно идёт эксперимент и вечный поиск. Он просто фантастический музыкант и к тому же с потрясающим чутьём на талантливые тексты. Он просто уникальный человек. Совсем в другом ключе Мамонов работал, и это так же безумно интересно.

Вообще, был вот в своё время в стране всплеск такой: «Ноль», «Вежливый Отказ», «Звуки Му», «Странные Игры», «Центр», «АукцЫон»… Фантастические группы и вообще не похожие друг на друга! А потом пошли уже какие-то более систематизированные, что ли, группы, более поддающиеся раскладыванию по полочкам.

В чём-то я тоже консерватор, но что касается творчества, то здесь, я думаю, загонять всё в какие-то рамки просто нелепо. Когда говорит человек «я — блюзмен», ну, что ж, круто, конечно. Но звучит всё-таки достаточно ограниченно. Особенно у нас. Я понимаю, на Западе, где такая традиция того же блюза…

Сейчас, конечно, музыкантам намного труднее и тяжелее сделать что-то неповторимое. Главное, не бояться экспериментов, и не ограничивать себя искусственно. Даже если ты играешь гитарную музыку, можно найти что-то интересное в той же электронике, в нойзовых, эмбиентных делах. Я вот когда впервые услышал альбом 2007-го года Сьюкси (вокалистки известной пост-панк группы Siouxsie & The Banshees), то просто обалдел от звука, там всякие новые фишки используются настолько грамотно — трещалки, пищалки, пыхтелки — просто фантастика! Казалось бы, человек тоже старой формации. Они там этого всего не боятся. Не боятся пробовать новое. А у нас какой-то ступор. Может это следствие нашего шоу-бизнеса уродского или просто косности человеческой, не знаю. Ну, а я всем этим заниматься хочу и занимаюсь. Потому что я кроме этого ничего не умею делать, по большому счёту. Я знаю, что мне дано и что не дано. Я вижу, где я «накосячил», это мои дела, я-то сам с собой разберусь.

Вот, знаешь, бывают моменты, когда наступает депрессняк или бытовые неурядицы. И подолгу не берёшь в руки гитару, не пишешь ничего — вот тогда и начинаешь по-настоящему чувствовать себя плохо. Тогда беру гитару, просто побренькать, и вдруг замечаю, что уже четыре часа с ней сижу, не вставая. Искусство — это тот же наркотик. Ты просто не можешь уже без этого звука, который хочется извлекать.

А.А.: Как получилось, что из Томска ты мигрировал сначала в Кемерово, а потом в Ханты-Мансийск?

Г.У.: Да всё очень просто: сначала переехал в Кемерово, потому что женился, на Лене Евстроповой, которая работала в Кемеровском театре кукол. А спустя несколько лет мою жену пригласили главным режиссёром в Ханты-Мансийский театр кукол, и я поехал с ней туда. Тем более что к этому моменту мы многое делали вместе — я делал музыку для нескольких спектаклей. А директор театр уже был в курсе нашего тандема и поэтому с радостью отреагировал.

В театре я официально работаю как звукооператор и светооператор, а в качестве композитора — по договору, когда делаются новые постановки. С Леной я делал все спектакли, которые выходили, и плюс ещё с одним режиссёром — Павлом Овсянниковым — тоже работаем, для его постановок я делал музыку. Ну а, кроме того, всё это как-то распространилось дальше: в Чите уже поставили спектакль с моей музыкой, в Перми идёт спектакль с моей музыкой. Ну, то есть, всё это расходится потихоньку. Спектакли с музыкой где-то светятся, на фестивалях и т.д. Ещё в кемеровский период несколько спектаклей очень успешно ездили по фестивалям. Скажем, такой спектакль «Белка и пумпурум» по рассказам голландского писателя Тона Теллегена — он был на нескольких фестивалях, заметили его.

Потом был спектакль «Крошечка-хаврошечка», в который я много музыки и песен написал, в 2016 году на фестивале в Кирове он взял три диплома, в том числе за лучшее музыкальное оформление (с этим спектаклем театр приглашали и на «Золотую маску» — прим. авт.). А в 2018-м, осенью, появился спектакль под названием «Обними меня покрепче», по нидерландской писательнице Йоке ван Леувен, он делался в рамках проекта «Доступная среда» в поддержку людей с ограниченными возможностями. И делала его та же команда, которая делала в Кемерово «Крошечку-хаврошечку»: художник из Питера Ира Чурилова, режиссёр Лена Евстропова и я — автор музыки.

А.А.: Сочинение музыки для спектаклей, для театра — это другая история, она не похожа не сольное песенное творчество?

Г.У.: Конечно, другая. Но вообще, если бы этого не было, я бы не знаю, что бы делал. Понятно, что песни для спектаклей — это не песни для сцены, они должны быть короткие и ёмкие. Но здесь школа «Будней Лепрозория» очень хорошо сработала. Там же были короткие тексты — мы всегда придумывали сначала музыку, а потом уже я писал, допустим, восемь строчек, не больше. Я даже иногда предлагал, давайте, мол, добавим? Нет, всё ломается тогда. И я вынужден был всё уложить в эти восемь строчек. Сейчас мне это очень помогает, когда надо сделать песенку на минуту-полторы, не больше. Ведь у кукольного спектакля формат другой, и если в нём много песен — то они в принципе длятся сорок секунд, минуту максимум. Как некая перебивка музыкальная, после которой снова пошло действие. А если будет длинная песня… У нас было такое: музыкальный спектакль по правилам дорожного движения, который ставил московский режиссёр, и там было песен 11-12, все очень длинные. И это получилось страшно. В итоге год мы постановку покатали и сняли с репертуара, потому что это нереально.

А.А.: Но при этом сочинение новых песен не для театра у тебя никуда не делось?

Г.У.: Да, оно есть, конечно. Иногда даже на спектаклях где-то вылазит — то есть в спектакле, допустим, всего один куплет-припев, а вариант для своего концерта побольше. Вообще, когда я в Ханты-Мансийске делал концерт Сергея Летова, в театре кукол, мы с ним как раз говорили про музыку в театре. И он сказал, что это вообще классная история, такой простор, когда ты можешь позволить себе и использовать в принципе всё, что хочешь. Такое, конечно, могут в итоге не принять — но это уже зависит от степени доверия к тебе. Ты же можешь извернуться и сказать «да, так должно быть». И зачастую, в конечном счете, оказываешься прав, когда режиссёр сомневается, а ты ему говоришь — ставь вот на это место, будет идеально. Мне нравится работать маленько в стороне от режиссёра. Я беру текст и вижу, где я могу что-то сделать. И потом никогда не показываю черновики, показываю уже «чистовики». Если это делается у нас в театре, я присутствую в процессе работы над спектаклем. Сейчас вышел спектакль у нас, совсем для маленьких детей, под названием «Большой/Маленький». И вот там я заранее сделал музыку, потому что на момент постановки мне надо было уехать в Челябинск на две недели. Но я не очень люблю такие ситуации, так как не вижу, что и как. Хорошо, что я обычно делаю музыки больше, чем надо, и 3-4 трека не входят и остаются «за полями».

А.А.: Песни, которые пишутся не для спектаклей, за рамками театра — ты их облекаешь в какие-то альбомные формы, с релизами, обложками и т.д.?

Г.У.: Вообще нет. Это пробел — у меня давно нет альбомов, и это плохо, наверное… Но я знаю, почему. Если на концерте я сам для себя — это либо просто гитара, либо электрическая гитара. А на альбоме просто повторить концертный вариант — это совсем неинтересно, мне кажется. А чтобы засесть в студию… В студии я делаю как раз музыку для театра, то есть если есть четыре спектакля в год — практически четыре альбома. Это как альбомы не считается, но работа та же самая почти.

А.А. Но когда-нибудь, рано или поздно, можно ожидать твой новый релиз с песнями не для театра?

Г.У.: Вообще не загадываю. Саш, я не знаю, честно. Иногда такие мысли приходят, что хочется. А потом бытие как-то эти мысли отодвигает. (Буквально через пару лет после этого разговора Глеб один за другим выпустил несколько новых сольных синглов — прим. авт.)

А.А.: Такой вопрос ещё. Недавно молодые ребята с инди-лейбла They Live Records переиздали старый архивный альбом 1990 года легендарной томской группы «Некие Стеклянные Пуговицы». Он лежал и ждал своего часа — и теперь издан на дисках и кассетах.

Г.У.: Да, я читал об этом.

А.А.: У тебя не возникало мыслей попробовать переиздать наследие «Будней Лепрозория»?

Г.У.: Ох, не знаю. Вообще, если говорить про наследие, могу сказать, что ещё остались записи, даже концертные, которые до сих пор народ не видел и не слышал. Они все оцифрованные, но не доведённые до ума. Хочется хотя бы это сделать успеть, на цифровом уровне.

Не знаю, очень сложно бывает время на что-то найти, работа в театре и другие вещи занимают его полностью. Вот сейчас у меня получилось, например, два фестиваля, двое больших гастролей, потом командировка на две недели в Челябинск, потом поездка с театром в Сургут, а через пять дней — на фестиваль в Барнаул, с которого я сюда вот и «убежал». Времени реально не хватает, а я же ещё постоянно занят в театральном процессе — не только песенки сочиняю, но и делаю свет на спектаклях, и это никто не отменял.

А.А.: Ты поддерживаешь связи с бывшими коллегами по группе?

Г.У.: Совсем немного. С Антоном созваниваемся более-менее регулярно.

А.А.: А чем сейчас занимается Эдик Шиллер?

Г.У.: Вообще без понятия. (Обращается к сидящему недалеко Александру Беспалову) Саня, ты знаешь, чем Шиллер занимается сейчас? Вот я тоже не в курсе.

А.Б.: Тату-салон?

Г.У.: Кстати, вышел же фотоальбом Алексея Кузнецова, с фотографиями групп 1980-90-х. Классно, что он это сделал, и что его поддержали деньгами на краудфандинге, и книгу удалось издать. Потому что сам по себе альбом уникальный: там срез всей рок-культуры того времени, не только топовых групп, но и «Миссия: Антициклон», «Комитет Охраны Тепла», «Матросская Тишина», «Будни Лепрозория», «Путти» и т.д. Очень наглядно показано, что вообще происходило.

А.А.: Я почему и спросил про переиздания — сейчас есть такая тенденция: поднимать архивы и как-то их пытаться донести до новых поколений.

Г.У.: Самое интересное, у меня уже есть знакомые молодые, в том числе музыканты, в Ханты-Мансийске, которые мне говорят, мол, «вот мы послушали Будни Лепрозория — и это так круто!». Для меня-то это удивительно, я им говорю: ребята, да сейчас вообще полно всего, на любой вкус. А они отвечают, нет, мол, это классно было.

А.А.: Костя Коврижных, который издал «Пуговицы», до этого очень долго разыскивал какие-нибудь более-менее вменяемые записи «Хиросим», но их, в общем-то, не существует в природе, как известно, только кассеты с концертниками. В итоге он взялся за другие архивы — и «Пуговицы» стали тут первыми.

Г.У.: Я очень рад за Юлю, да и альбом классный сам по себе.

А.А.: Мне кажется, он бы и вашими тоже мог заняться.

Г.У.: Ну, может быть. Вот, кстати, первый самый альбом Будней можно было бы — как самый аутентичный — можно его ещё маленько подмастерить как-то, чуть-чуть.

А.А.: «Моржи в облепихе» и «Бойся» вроде Юра Толоков выпускал самостоятельно (на кассетах и CD-r).

Г.У.: Он выпускал, но я потом брал у него исходники и маленько их переделывал — отмастерил чуть-чуть. Самая беда с «Буднями», что у нас в итоге нормальных записей и не осталось. Вроде записывали, вроде альбомы выпускали, то-сё, а всё равно — где-то недотянули, где-то недоделали — и вот это печаль. Потому что где-то не хватило… Не знаю чего… Ума (смеётся), чутья, стороннего взгляда какого-то. Ну, знаешь, как бывает — изнутри кажется, что вроде нормально, а потом получается, что не совсем. И в итоге остаётся всё это в памяти каким-то незавершённым. С другой стороны, мне кажется, это тоже нормально, больше мифологии.

А.А.: Ещё такой вопрос давно хотел задать: как началась вся эта история твоих контактов с Бортничуком (Алексей Бортничук — экс-участник «Звуков Му», брат Петра Мамонова — прим. авт.)? Ты же и на день рождения к нему ездил и т.д.

Г.У.: Началось, кстати, с того же Фейсбука*, в котором мы сначала познакомились с его женой Ирой Бортничук и как-то так стали общаться. А Лёша знал про меня ещё от Лёши Борисова, Юры Царёва и всей той тусовки — и в какой-то момент Ира мне стала передавать от него приветы. Потом стали созваниваться, а когда у него наметился юбилей, Ира мне написала: «Мы тебя ждём, давай приезжай». И я в итоге поехал, и мы там познакомились и с Витей Пивторыпавло из «Запрещённых Барабанщиков», и с другими. И как-то всё легко и просто. А когда мы были у них в Ящурово, за столом возле их дома, получилось так, что я говорил первый тост. И я сказал, мол, Лёша, прости, тост будет не про тебя, а про меня. Я самый счастливый человек, потому что сбылась моя мечта.

Я с 1988-89 года фанат «Звуков Му», я бешено восторгался гитарой в их песнях, всеми этими психоделическими делами — и я никогда даже представить не мог, что буду вот так сидеть и выпивать с их гитаристом Лёшей Бортничуком! А на утро следующего дня сидеть на скамеечке возле коптильни, глядеть вдаль и разговаривать про рыбалку, пока он коптит щуку. Потом возьмём гитары и будем вместе что-то играть.

У меня реально сбылась мечта! А потом через два дня в Москве праздновали на теплоходе, был мини-концерт. В общем, такая история, знаешь, само всё сложилось и получилось. Видимо, какие-то мысли со временем материализуются.

* Facebook/Фейсбук — проект Meta Platforms Inc., деятельность которой в России запрещена.

• Лидер групп «Конструкция» и «Волосы», телеведущий и рекламист, в конце 90-х переехал в Новую Зеландию — прим. авт.

• Впоследствии играл в группе «Детский Сад» и с В. Шатовым в проекте «Шатов и Кукушки», был известным в Томске звукооператором, умер в 2009-м — прим. авт.

• Александр Беспалов, трубач «Будней лепрозория»

• Басист «Будней лепрозория»

• Впоследствии известный томский дизайнер и председатель областной федерации сноубординга — прим. авт.

• Известный томский дизайнер, сейчас совладелец компании Tommy Gifts, организатор фестивалей, арт-проектов, городской активист — прим. ред.

• Звуковой эффект, напоминающий «летящее» звучание — прим. ред.

• Известная томская рок-группа, игравшая в 1988–1990 г.г. — прим. ред.

• Талантливый томский поэт, журналист, литературный хулиган — 1965–1997 г — прим. ред.

• Впоследствии телевизионный режиссёр и продюсер, сотрудник ТВ2, один из основателей акции «Бессмертный полк» — прим. авт.

• Впоследствии — гитарист «Духов Цеха» — прим. авт.

• Позже, в середине 90-х, «Хобот» переключился на исполнение рок-н-ролльных стандартов и федяевских каверов, а в его составе «засветились» в качестве басиста и клавишника, соответственно, электронный музыкант, диджей и дизайнер Анатолий Ковалевский и дизайнер и клубный деятель Евгений Васечкин — прим. авт.

• Известный сибирский промоутер и продюсер — прим. авт.

• Один из известных в 90-е самарских исполнителей фабрично-заводского патологического панк-рока — прим. ред.

• В те годы владелец известной многим томским меломанам студии «Альтернатива» в ТЦ «1000 мелочей» — прим. авт.

• Сергей Тендитный, известный богемно-тусовочный персонаж, занимавшийся всем, от философии до пиара — прим. авт.

• В то время барабанщик групп «Севен Ап» и «Улис», впоследствии создатель электронного проекта spul — прим. авт.

• Бывший музыкант и художник по свету «Будней Лепрозория», скончался 10 ноября 2021 года — прим. авт.

• Создатель медиа-проекта и лейбла «Экзотика» — прим. авт.

• Известный новокузнецкий видео-художник, виджей и клипмейкер — прим. авт.

• Томский фольклорно-этнографический ансамбль — прим. ред.

• Томский арт-проект, изучающий песенную и танцевальную культуру русских старожилов Сибири — прим. ред.

• Известный джазовый музыкант, саксофонист, родной брат Егора Летова — прим. авт.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».