Андрей Олеар: «Стихи Бродского стали тем высокопрочным фундаментом, на котором построилось „здание“ всей моей творческой жизни»

Его очень интересно расспрашивать о том, кто «на самом деле написал тексты Шекспира» и чем уникальна английская поэзия Бродского. С ним можно говорить о переводах стихов с шумерского, бурятского и словацкого, да и о многих других удивительных вещах…

Андрей Олеар — поэт, переводчик, издатель, автор кинопроектов, «poet-in-residence» Томского университета. В марте у него юбилей, и это стало хорошим поводом для насыщенной и длинной беседы.

— Андрей, у вас такие разнообразные творческие проекты — переводы, издательская деятельность, фильмы. Как все это совмещается?

— Особенности творческой жизни пишущего в том, что ты — и так-то всем интересующийся по природе своей персонаж — испытываешь и удовлетворяешь разные виды любопытства, причем делаешь это одновременно. Ходишь в горы, переводишь английскую поэзию, ездишь верхом… Однако именно стихи Бродского стали той «точкой сборки», своего рода высокопрочным фундаментом, на котором внезапно построилось все «многоглавое» здание моей творческой жизни. Обычно, приходя к мелосу Бродского, упираясь в него, все (если читать умеют) — тут и заканчивают, мол, дальше-то куда. А я — так случилось — с него начал. Стишки я сочинял и раньше, но не относился к этому слишком серьезно, полагая, что всё в мире уже написано, великих имен и текстов более чем достаточно. Не знал, смогу ли сказать что-то новое, интересное даже хотя бы мне самому… Основательное знакомство с мировой литературой я свёл ещё в раннем детстве (в семье была отличная библиотека), а изящная словесность зацепила меня во времена средней школы.

— Это была специализированная школа?

— Да, английская. Целый ряд текстов, кстати, которые потом сопровождали меня всю жизнь, я прочел уже там. К примеру, гениального шотландца Бернса узнал лет в 11-12. И кто бы мог тогда предположить, что мы когда-то еще соприкоснёмся с ним настолько основательно! Я взял с собой на интервью эту прекрасную книгу — полное собрание сочинений Бернса на диалекте, на scottish. Она из дома-музея Бернса в городе Эйр. Мы ездили на север Шотландии с Леонтием Усовым и Дмитрием Цехановским снимать фильм о русских арктических конвоях. И там, путешествуя по местам, знакомым мне с детских лет по книгам и фильмам, я еще раз понял, как Бернс на меня повлиял.

Великий шотландский бард в переводах Маршака оказался уникальным углом зрения на мир, своего рода окном в мировую культуру для русского человека. Мы ведь все выросли на этой музыке. Первые тексты, которые я перевел в 5 или 6 классе — были стихами Роберта Бернса. Настолько ритмическая дробь этого удивительного голоса меня захватила, что я бессознательно понял, бормотать на нём исключительно интересно — и переводить, и писать самому! С Бернса все и началось. А сейчас, когда подводишь некие итоги…

— Вы же не скрываете, что в этом году у вас юбилей?

— Нет. Как говорят пройдохи-политики, то, с чем нельзя бороться, надо возглавить! Дата весьма круглая, но, думаю, самому тебе столько, насколько ты себя ощущаешь. Поэтому лучше оттолкнемся от школьных моментов и зафиксируем текущее состояние. С радостью сообщаю, что подготовил целую книжку новых переводов из Бернса. Недавно представлял большую их подборку в столичном мультимедийном проекте SREDA (онлайн-журнал московского Дома культуры «ГЭС-2» и издательского отдела фонда V–A–С, руководителем которого является Григорий Чередов — интервью с ним можно прочитать по ссылке — прим. ред.). По одной из вещей сейчас снимается фильм. Это поэма «Тэм О’Шэнтер» (а послушать радиоспектакль по поэме Роберта Бернса можно уже сейчас тут — прим. ред.), целая «сага» на материале шотландского фольклора. Она входит в первую сотню рейтинга англоязычной поэзии всех времён. У англичан есть такие причудливые слова «revisited» (вновь посетил), remarried (вновь женился на той же самой) и т.п. Когда ты «женишься» на том же художественном материале, как это получилось у меня с поэзией Бернса, то мгновенно вспоминаешь детские романтические ощущения. Но сейчас чувства к его текстам возникли на иной основе. Ею стал для меня опыт чтения и перевода русской и английской поэзии Иосифа Бродского.

— Что дает он переводчику?

— Бродский — феноменальный мастер поэтического двуязычия. В истории русской литературы своего рода амбидекстров, то есть способных писать стихи на родном и неродном языках, — пересчитать по пальцам. У Пушкина шесть стихов на французском, у Лермонтова — пять, у Жуковского — девять на немецком, Тредиаковский микшировал латынь, старославянский, греческий… Но это, как правило, «стишки», к которым никто из самих авторов не относился серьезно. Единственный, кому удавалось писать профессионально поэзию на двух языках, — это Владимир Набоков.

— И прозу…

— Да, но как отмечал Василий Андреевич Жуковский, «переводчик в прозе — раб, а в поэзии — соперник…» Ты должен впитать язык, на котором пишешь, с молоком матери, иначе не удастся передавать в слове все его неосязаемые тонкости, всю его потрясающую смысловую глубину. Единственный, кому это практически удалось, и кто значительно выше Набокова как поэт, — это Бродский. И русская, и английская поэтика нобелевского лауреата — уникальный синкретический живой организм, существующий во взаимопроникновении. Отметим, что при этом Иосиф Александрович стал «английским поэтом» задолго до того, как выучил язык! Надежда Яковлевна Мандельштам звала его «америкашкой в русской поэзии».

— Чем можно объяснить?

— Он, во-первых, был гением (всего-то!), это совершенно очевидно. Во-вторых, из какого-то культурного космоса впитал те уникальные лингвистические вещи, которые в свое время сам Пушкин взял из чужого языка. Пушкин был известным франкофоном, он пересадил французскую поэтику к старорежимному, классическому, русскому — времён дореалистической литературы. А спустя 200 лет появился Бродский и совершил то же самое с языком английским. Только парадокс и гениальность Бродского заключаются в том, что английского он при этом не знал! Причины, что позволили создать новые лирический мир и язык, отталкивались от его уникальной способности уплотнять поэтическую материю. Его поэзия гораздо «плотнее» большинства образцов традиционной русской и советской лирической модели.

Ещё следует принять во внимание то, что английский «гуще» русского более, чем в 1,5 раза. Английский состоит в основном из одного — двухсложных слов, а русский полон слов многосложных, да еще и с флективным управлением. Плюс русский и английский синтаксисы отличаются друг от друга. Переводить с английского на русский стихи, написанные регулярным метром, это один вид сложности, наоборот же — принципиально другой! Бродский «предложил» алгоритм, как это делать и в одну, и в другую сторону. С восторгом и благодарностью я у него учился. Познакомился со всеми его русскими и английскими стихами и понял, насколько это захватывающая история — их творческий диалог. Как говорил литературовед Виктор Куллэ, для молодого поэта «столкнуться с Бродским — все равно что попасть под поезд». Бессознательно хочется бормотать на этом языке… Плюс к тому, Иосиф Александрович — глубоко образованный мыслитель, технический виртуоз, он философ, у него быстрый и мощный ум. В текстах гениев меня всегда подкупает качество и плотность высказывания! Имитировать форму вполне возможно, качество мысли — нет. Поэтому Бродский вошел в творческую мою жизнь почти в самом ее начале и стал опорой, «дальним» собеседником, источником смыслов… Получилось, что Иосиф Александрович оказался моим учителем, абсолютно не понимая, что я такой есть в этом огромном мире.

— Когда это произошло, в вашей юности?

— Нет, уже в более зрелом возрасте. 23 года назад я ездил в альпинистскую экспедицию на Эверест (журналистом, фотографом, переводчиком). У меня был с собой сборник стихов Иосифа Бродского, миниатюрная такая книжица, издания «Томский сувенир», называлась она «Горение». За два месяца на леднике я прочел её раз, наверное, 20, и именно там понял, настолько эти тексты созвучны тому, что меня окружает. Бродский — показался мне такими же Гималаями, но в языке и культуре. И не только в русской их версии. Вот этот том его англоязычной поэзии (2001-года издания) стал в свое время моей настольной книгой. Здесь весь англоязычный Иосиф Александрович. С тех пор он случался в моей жизни в самых разных проявлениях. Вместе с моей коллегой и другом, английским профессором Валентиной Полухиной, которой не стало год назад, мы за 15 лет совместной работы выпустили восемь разнообразных изданий, посвященных Иосифу Бродскому, его жизни и творчеству.

Сейчас я сотрудничаю с журналом «Звезда», самым интеллектуальным из всей литжурнальной периодики, что осталась в живых. Недавняя публикация в «Звезде» моего перевода поэмы «История ХХ века» (Уличный театр Иосифа Бродского) стала литературной основой одноимённого фильма для ТВ-канала «Россия-Культура».

— Что это за история с кино, как вы к нему пришли?

— До авторских опытов в кинематографе я длительное время был подмастерьем Юлии Александровны Ратомской, первого томского мастера телережиссуры. Мы с нею сняли порядка 10 документальных фильмов об узловых темах томской истории, культуры, литературы… Это было безумно интересно!

— Но «История ХХ века» по жанру ближе к нон-фикшн…

— Да, скорее, это он. Работы Валентины Полухиной я для себя определяю как «страстное литературоведение». Вот и наша с режиссёром Ратомской кинодокументалистика была не совсем документалистикой. Она создавалась с огромным исследовательским любопытством и вдохновенным творческим интересом к любой теме. Мы сняли фильмы: о визите в наш губернский город цесаревича Николая Александровича «Остановка в Томске», о тайне легендарного старца Федора Кузьмича «Две судьбы, одна тайна», наше кино «По дороге к мечте» — посвящено писателю Александру Волкову, оно о том, как его библиография и сама жизнь связаны с Томском — Изумрудным городом… Еще были телеработы о Шекспире, о художественном переводе… Брали с нашими лентами призы, в том числе на федеральных фестивалях. Словом, размотали немало интересных историй — тем, визитирующих Томск, которые до нас никто не поднимал.

— А потом у вас появилась своя тема, связанная с Бродским?

— Да, приключилась совершенно новая киножизнь! На литературном материале нобелевского лауреата стало интересно посмотреть на то, что происходило в Большой истории, и посмотреть на неё глазами Поэта. Ему свойственен уникальный взгляд на мир, насквозь, конечно, субъективный. Но именно благодаря способности замечать то, на что никто из обычных людей не обращает внимания, поэт умудряется видеть в историческом процессе множество вещей, частных, которые безумно важны и вместе складываются, как пазл, в целостную живую картину! «История ХХ века» — о первых 15 годах прошлого столетия. В идеале Бродский хотел написать огромную поэму из 100 глав, отбирал галерею исторических персонажей, по примеру журнала «Тайм» объявляя своих «людей года».

— И кто ими в поэме и фильме становился?

— О, это самый причудливый набор лиц времени! Среди них и Сталин, и братья Райт, изобретатели первого аэроплана, и безымянный лондонский парикмахер, который изобрел перманент «как ответ для любой погоды». Здесь и Нильс Бор, и Амундсен, и изобретатель парашюта бельгийский капитан Альбер Берри… Так смотреть на историю можно, только будучи гением. Ибо неважно, кто они — твои герои, важно воплотить художественный замысел в совершенной форме, к тому же, как оказалось, феноменальным образом в кинематографичной! Талантливый поэтический образ вызывает целый калейдоскоп образов визуальных, и в киноязыке они взаимодействуют. Так мы и решили, через взгляд Поэта вырастить целостное повествование в суггестивной (особой плотности), насыщенной форме. По сути, мы склеили часовой клип из многих тысяч кадров. Там нет прямого взаимодействия с текстом, но художественный пазл собирается и проецируется на сознание-воображение человека, который сидит в зале, на это смотрит, воспринимая и стихи, и картинку в режиме реального времени. Как саму эту жизнь! Я смотрел наши фильмы несколько раз на большом экране — впечатление сильное.

Оказалось, найденная идея великолепно работает: взгляд художника на время, интерпретация последнего через субъективное, через своё переживание, которое в науке ни коим образом не пригодится и ничего не объяснит. Но, когда поэтически влезаешь в шкуру своего героя, начинаешь чувствовать время по-другому.

— Фильмы — работа целой команды?

— Мне повезло, я работал с большими именами не только в науке и литературе. Наша классная команда — талантливые, профессиональные ребята. Это операторы Дима Цехановский и Лиза Матери. Известный документалист, а благодаря нашим фильмам, как оказалось, и художественный режиссер, Владимир Макарихин. Он лет уже 20 живет на Крите с женой итальянкой. Композитор Геннадий Цыпин из Гамбурга. Словом, международная команда. Вторая история, которую мы сняли — это «Ворон» по Эдгару По. Фильмы не раз демонстрировались на федеральных («Культура» и ОТР) каналах и на дружественном канале «Томское время».

— Сейчас монтируются следующие вещи?

— Мы работаем над двумя постановками. В монтаже — «Тэм О’Шэнтер» Бернса, думаю, к маю мы его соберем. Интересно, что для фильма потребовалось музыкальное вступление. Хотел найти подходящий материал у Бернса, но не нашел. Пришлось сочинить стихи самому… Фильм начинается с того, что под эту балладу сибирские художники путешествуют в горах Хайлендс, бродят по дому-музею Барда, заходят в паб, где так любил выпивать классик. Мы с Леонтием Усовым, поддерживая эту традицию, пьём пиво и читаем Бернса под огромным его портретом, висящим на стене. Во вступлении будут кадры с коптера, с высоты птичьего полета — вся Шотландия с ее замками, с ее гениальной природой… Такова преамбула.

Потом начнется история, снятая уже в Томске. В кадре паб (каминный зал ресторана «Меркурий»), там двое друзей-пьяниц — наш талантливейший Женя Казаков, заслуженный артист РФ (Тэм О’Шентер, крестьянин и выпивоха) и колоритнейший Леонтий Усов (сначала в роли Джона — сапожника-собутыльника, а затем и в роли чёрта по прозвищу Старый Ник). Потом, отправившийся на лошади домой, Тэм оказывается на адском шабаше-вечеринке, со всеми причудами и фантазиями шотландского фольклора. Получилось всё вполне замечательно, и в литературном смысле, и в кинематографическом. Сложилось очень вкусно, здорово. Сцены мы снимали и в закрытой роще вокруг бывшего военно-медицинского института, и внутри разрушенного главного его корпуса. Там 14 метров высота потолков! Саша Почтарев из «Академии фотографии» снабдил нас всей необходимой светотехникой. Была дыммашина, студенты-актеры из класса Андрея Колемасова феерически достоверно изображали фольклорную шотландскую нечисть. И, конечно, основа фильма — великолепные картины средневековой Шотландии на современном русском языке, которым я так обязан синтезу музыки Бернса и Бродского.

— Где будет премьера?

— Пока неизвестно, но обязательно покажем его в Томске на большом экране.

— Какая еще история монтируется? Вы говорили про две работы…

— «Раб мой, ты мне нужен» — перевод с шумерского, одного из диалектов аккадского. Тексту 3000 лет, я переводил его по подстрочнику Принстонского университета. В оригинале это клинопись, ее не так давно расшифровали. Среди специалистов она известна, как «Диалог о пессимизме». 3000 лет назад беседуют раб и господин… Это очень ироничная история. О чем бы они ни говорили, раб неизменно господину поддакивает. Хозяин говорит, что хотел бы, мол, поесть, раб — конечно же, силы надо поддерживать!.. Господин передумал, — нет, есть я не буду… Раб тут же соглашается — и правда, к чему, мол, вам эта тяжесть в желудке!.. Словом, слуга всегда, что называется, присоединяется к «генеральной линии». Там 11 частей, и всегда происходит одно и тоже. Ничего не напоминает?.. Мы придумали, что Женя Казаков играет в кадре одновременно и того, и другого персонажа, но в разном гриме. Технологии сейчас такие, что герой может разговаривать на экране сам с собой. Притом за плечами его персонажей (мы снимали на «зеленке») присутствует фон-ландшафт. Одна за другой меняются картины времени, проступая друг в друге, от древнеегипетских пирамид и римской античности до трагедии башен-близнецов! И всё это происходит в сопровождении поэтических диалогов, казалось бы, не связанных с изменением времени. Меняется архитектура, время, техника… Но человек не меняется. Текст, которому 3000 лет, безнадёжно актуален и сегодня.

— С Бродским текст как-то связан?

— Я узнал о нем от Иосифа Бродского — он переложил его на английский. Но я работал с исходным подстрочником.

— Когда ждать выхода этого фильма?

— Раньше, чем к сентябрю-октябрю не сделаем. Там много графики. Уже все сочинено, придумано, сценарий готов — нужно «склеить».

— Для вас кино — часть общего творческого процесса или особая история?

— Краеугольный камень любого творчества — поэзия. Она не просто «лучшие слова в лучшем порядке», как говорил Бродский, а уникальная способность смотреть на мир. Причем смотреть так, как умеешь только ты. У поэта на его творческом пути никогда нет впереди протоптанной тропинки. Поэт (вот вам такой образ) выходит на границу пшеничного поля, ему надо пройти дорогу до горизонта. Поэтическое высказывание — всегда дорога не в прежний след. Именно художник может себе позволить высказаться, сделав это в оригинальной манере. Смысл его трудов — всегда оказываться там, где его еще не было. Нам кинематограф дает возможность побывать там, где никого еще не было! Я кое в чём помогал своему режиссеру в работе над большим фильмом о Феллини, и мы, занимаясь потом своей «историей глазами поэта», много что взяли у итальянского мастера. Вот такой синтез Бродского и Феллини, мне кажется, универсальным языком, с помощью которого можно «победить» любую тему. Только кажется, что субъективный взгляд на вещи тебя сужает. На самом деле он предоставляет уникальную степень свободы. Поэт всегда субъективен, потому непредсказуем и штучен. Будучи поэтом, ты всегда изобретаешь. И порой оказываешься там, где никого до тебя еще не было.

— Если говорить о переводах, именно вы открыли для России англо-индийского поэта Викрама Сета, когда перевели его «Золотые ворота» — роман, написанный онегинской строфой…

— Написать роман в 600 строф онегинским сонетом, спустя 200 лет после Александра Сергеевича, — это было огромное искушение. Книжку Сета мне подсказала и прислала лет 15 назад моя сестра Татьяна — актриса, режиссёр, драматург, ректор театральной академии в Милане. Я помню, начал читать и (как Сет, открывший «Онегина» в переводе на английский) пропал. Индийский поэт когда-то забросил свою экономическую аспирантуру в Стэнфордском университете и за год написал «Золотые Ворота». Я счастлив, что этот отраженный свет пушкинской музыки мне удалось вернуть на русский язык. Книжка двуязычная. Иллюстрации делала талантливейшая художница из Венеции Катя Марголис. На фронтисписе — графический портрет её работы. На нём Викрам Сет непередаваемо похож на Пушкина. Хотя, конечно, Катя изобразила его в пушкинской манере.

— У вашей творческой истории с этим автором есть какое-то продолжение?

— Практика показала, что большие истории, раз приключившись, длятся, постоянно возвращаясь к тебе всё в новом и новом воплощении. Сет в англоязычном мире известен, в первую очередь, благодаря «A Suitable Boy» — роману в прозе, который по эпичности, характерам, языку и юмору нечто среднее между Шекспиром, Джеромом К. Джеромом, Толстым и Маргарет Митчелл. Это 1850 страниц, огромное полотно о жизни Индии середины ХХ века. Совершенный по языку и стилю, читается увлекательно, как детектив! В романе свыше 1000 строк вставных стихов, которые я переводил по просьбе автора и издателя. Первый том выйдет в «Азбуке-классике» в июне этого года. Второй ещё через пару месяцев. Прежде не было переводов на русский, хотя роман написан в 1986 году.

— Еще вы взяли с собой на интервью книгу стихов Коэна, которые вы тоже перевели. Этот автор очень важен для вас?

— Это еще одна моя абсолютно разделенная любовь, которая, как и Бернс, также сопровождает меня всю творческую жизнь, с 1991 года. Тогда вышел фильм «Прирожденные убийца» Оливера Стоуна. Здесь первый оригинальный сценарий Тарантино, а саундтрек Леонарда Коэна. Я услышал эту музыку, и его голос меня захватил, потряс. Напоминаю, что «интернетов» тогда не было… Поэтому сестра Татьяна взяла книжку стихов Коэна в миланской библиотеке, пересняла на ксероксе, переплела и отправила мне. В результате погружения в эту историю несколько раз выходила книга моих переводов избранной лирики и песенных текстов великого канадца. Кстати, дизайн каждого издания — Жени Васечкина.

В 2010 году я побывал по приглашению Коэна в Москве на его концерте в Кремлевском дворце. Мы с Артемием Троицким* сидели тогда в первом ряду, потом были приглашены в гримерку — единственные, с кем Леонард встречался в формате этих гастролей, ставших для РФ единственными. Он оказался чрезвычайно интеллигентным, глубоким, тонким человеком. Помню, как сказал ему тогда: «Маэстро, весь мир любит вас за ваш замечательный голос, но мы-то с вами знаем, что подлинным вашим голосом являются ваши стихи». Он прослезился, обнял меня, говорил, что для него честь быть переведенным на русский — язык высочайших произведений мировой культуры! По его стихам отчётливо видно, что он один из самых глубоких англоязычных поэтов, и уж тем более из поющих. Коэн четыре раза был номинантом на Нобелевскую премию, но в итоге получил ее не он.

…Он также продолжается в моей жизни, как и Бродский, как Викрам Сет, Бернс… У академика Ухтомского есть тезис: «Вся жизнь человека — бесконечный поиск заслуженного собеседника». Важно же не столько, что ты любопытен и хочешь всех себе присвоить. Важно самому стать таким заслуженным собеседником. Тогда складываются диалоги и судьбы.

— Правда, что вы заново переводите «Гамлета»?

— Перевод давно лежит у меня на рабочем столе. Не скажу, что закончил. В фазе «после Бродского» все тексты требуют огромной работы. Сонеты Шекспира, например, я «отпустил» после того, как «прошерстил» их с корректором 19 раз. Там каждая запятая обязана стоять на своем месте, каждое слово должно быть нагружено смыслом. Когда отпущу «Гамлета», пока не знаю. Однако, надо отметить, что это другой «Гамлет», не тот, которого знают все, который из «Великого фолио» (первое издание пьес Уильяма Шекспира, напечатанное в 1623 году — прим. ред.).

— Почему вы взялись за него сегодня?

— Мы привыкли к Гамлету Высоцкого, человеку Брехтовского театра, который выходил на сцену и кричал залу на разрыв аорты своё: «Быть или не быть? Вот в чем вопрос!» В тексте «Гамлета» из издания «Первое кварто» (1603 г.) этот замковый монолог — тихий, медитативный. Принц сидит, невидящим, погруженным в себя взором созерцает горящие факела, доспехи в углах, латы на стенах, он в состоянии глубокой задумчивости. В этой редакции пьесы датский принц — пухлый, довольно смешной, неуклюжий персонаж. И в то же время он выпускник Виттенбергского университета, человек мысли, который привык размышлять о жизни. И его вопрос «быть или не быть» — не вопрос миру, а внутренний философский диалог со своей душой. Пастернак, переводивший трагедию, отметил, что для Гамлета не стояло дилеммы, мстить или не мстить, для него это было самое очевидное. Он осознавал себя наследником престола, его жизнь — драма долга и подвига. Но еще принц был человеком мыслящим, копающемся в себе, стремящимся добраться до сути вещей.

Монолог «Быть или не быть» мы хорошо знаем в поздней версии, опубликованной спустя 10 лет после смерти Шекспира. Есть некоторые основания полагать, что над версией «Гамлета» из «Великого фолио» основательно поработали редакторы. По оценкам специалистов, в финальный текст пьесы «проникло» заметное количество вставок, которые образовались в результате традиционной в то время работы над пьесами. В постановке было занято большое количество актеров труппы, тексты доводились до премьеры методом коллективного творчества. Решили «расширять свою роль». Каждый мог что-то привнести от себя. Оригинальный же вариант «Гамлета» содержится в прижизненном издании Уильяма Шекспира — «Первое кварто». Он короче, плюс на 25% отличается текстом от классической версии. Благодаря хорошим переводчикам — Лозинскому, Щепкиной-Куперник, Левику и гениальному Пастернаку — мы знаем «Гамлета», как практически историю каноническую, библейскую по масштабу и сути. Но смысловые противоречия зашиты там на каждом шагу, даже в «Быть или не быть?..» Там просто другое продолжение. Я перевёл его так: «Быть иль не быть? Развилка. Впереди — жизнь? вечный сон? ничто? И есть ли выбор?..» Классическое «Вот в чём вопрос» — ненужное риторическое удвоение, чистая избыточная театральщина.

— Изначально ведь сюжет вообще придуман не Шекспиром?

— Да, надо помнить, что автор не был изобретателем сюжета, существовало, как минимум два или три «протогамлета», кочующих по европейским сценам. У Шекспира таких вторичных сюжетов много. Они — канва, где гений ладит свою мастерскую вышивку. Главное для художника — творческий, лирический, писательский «зуд». Поэт пишет стихи, потому что не может их не писать… «Гамлет» «Первого кварто» вызвал у меня ощущение, что можно проговорить его по-другому. И, пользуясь инструментарием Бродского, уплотнить поэтическую материю текста, восстановить выпавшие из-за упрощений и пересказа содержания смыслы.

Особенно, как мне представляется, интересно было сделать это в «Сонетах», где потери неоправданно велики. То, что написано регулярным стихом, где есть ритмическая организация (размер) — перевести почти невозможно. Одно-двусложный английский словарь ведёт к тому, что в классическом шекспировском сонете из 110-115 слов в переводе Маршака остается 60-65. Можем себе представить, какое там количество потерь? И только дар уплотнять поэтическую материю, как это делал Бродский, то есть вмещать большее количество байт информации в ритмическую единицу речи, помогает справляться с задачей. Ямб Бродского, например, чувствительно плотнее ямба Пушкина. И когда в основе переводческой стратегии лежит алгоритм Бродского, появляется возможность получить новый результат. Именно это мне и интересно. Кстати, переводить песенные тексты в манере Бродского и с теми возможностями, которые тебе дает способность уплотнять речь, также значительно проще.

— Чем взрослее переводчик, тем больше у него возможностей? Поэзию многие считают делом молодых, а переводчик хорош зрелым?

— Вы правы, еще Бунин говорил, что всю поэзию надо написать в молодости, чтобы «гроза была и лодку било». Однако, в случае с переводом — знания и опыт играют всё большую роль. Вот тут-то у тебя и появляется шанс заполучить в свое распоряжение очередного гениального собеседника и болтать с ним в своё полное удовольствие.

— Как складываются ваши личные отношения с Томском?

— Прежде всего, это, конечно, «мой» город-собеседник, так же, как и все любимые литературные имена. Смотрю на него под своим углом, и любопытство мое — алгоритм для его понимания. Выделил отдельные вещи, которые чрезвычайно интересны. Я уже упомянул исторические его сюжеты, связанные с Романовыми, династией, которая правила Российской империей три столетия. Удалось издать здоровенный том материалов о святом старце Федоре Кузьмиче, по легенде — императоре Александре Первом Благословенном (в нашем материале читайте, как нашли мощи знаменитого скитальца и что происходит с его наследием сегодня — прим. ред.). Помимо того, что последних лет 15 я много читал Шекспира и о нём, параллельно изучал и историю старца. Чем больше погружался в то, что известно о Шекспире, тем больше убеждался, что сын перчаточника из Стратфорда-на-Эйвоне вовсе никакой не автор самого великого корпуса текстов мировой литературы. И чем больше думал над личностью Федора Кузьмича, беглого каторжника и духовидца, тем сильнее чувствовал, что это Александр I. Вся логика и драматургия его судьбы вели к решению — уйти от мира, выбрав путь молитвы, покаяния, попытки обретения душевного покоя. Страшно же интересно! Сейчас вместе с инвестором мы подготовили обновленное издание об этом легендарном персонаже отечественной истории, добавили туда материалы последних исследований, альбом с иконографией томских святых, посвященной, в том числе и Фёдору Кузьмичу.

— Получается, Шекспира в общепринятом понимании не существовало?

— Это чрезвычайно любопытная тема. Она имеет большую историю. Если ударимся её обсуждать, получим — 100% — обвинения в любительщине и конспирологии… Лет 10 назад мы с Юлией Александровной Ратомской сделали фильм «Музыка времени». Материалы я снимал в Лондоне и Стратфорде в шекспировском центре-музее, на ферме Мэри Арден, матери великого драматурга… Юный Уильям получил образование в 4 класса грамматической школы. И не было зафиксировано, чтобы он еще где-то учился. Ближайшая библиотека находилась в 300 милях от Стратфорда. А наш великий автор, о чем красноречиво свидетельствуют его пьесы, отлично говорил на нескольких языках, много путешествовал, великолепно знал историю культуры и литературы, владел основами математики, физики, астрономии, был сведущ в ботанике, географии, биологии. Он знал латынь, придворный этикет, историю правящих династий... То есть, помимо очевидной гениальности, был он обладателем классического образования. Почему было принято думать, что немалое число аристократов слыли кандидатами на должность Шекспира? Рэтленд? Фрэнсис Бэкон? Даже сама королева Елизавета!.. Просто у особ королевской крови было достаточно возможностей, сил и времени заниматься самообразованием и творчеством… Вот, в какой-то момент я вдруг и почувствовал: нет, сын перчаточника не мог уловить эти гармонии… Можно быть талантливым от сохи, как, к примеру, Есенин. Но образование — языки, науки — это не ловится из космоса. В случае с Шекспиром мы имеем дело с гениальным философом и мыслителем, образованнейшим человеком своего времени.

— Кандидатов на роль Шекспира много. Какова ваша версия?

— Всю жизнь об этом думал, сомневался, читал много биографической литературы. Том знаменитого биографа Уильяма Шекспира Питера Акройда весь состоит из тезисов типа «есть основание полагать…». Сплошное «хайли лайкли». Я дружил с директором Библиотеки иностранной литературы, ныне, к несчастью, ушедшей, Екатериной Юрьевной Гениевой. Она когда-то вручала мне первый приз на конкурсе переводчиков в Лондоне. Мы с нею не раз обменивались соображениями на тему Шекспира и сошлись на том, что это никто иной, как Роджер Мэннерс, 5-й граф Рэтленд. Чем дольше живу, читаю, пишу, перевожу, тем больше убеждаюсь, что с высочайшей степенью вероятности это он. Единственную рукопись Шекспира — несколько сцен из «Двенадцатой ночи» — нашли в библиотеке замка Бельвуар спустя 300 лет после смерти его хозяина графа Рэтленда. Вообще же, от Шекспира стратфордского — всех рукописных документов осталось лишь четыре автографа, один не похож на другой, все с орфографическими ошибками, да и то — это подписи на судебных бумагах. Похоже, он так толком и не научился писать свое имя. Но окончательно весь пазл собрался, когда я прочел книжку «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса» за авторством Ильи Гилилова, который 40 лет состоял секретарем шекспировской комиссии при Академии наук СССР. Он — редкий знаток истории Шекспира-Рэтленда и размотал ее безупречно последовательно! Хотите получить представление, полностью противоположное академической версии о происхождении Шекспира — прочтите эту книгу.

После Великого Барда осталось некоторое количество текстов, которые, как говорят филологи, не атрибутированы. Текстологи с их методологией научного анализа и современными компьютерными программами, то и дело высказывают предположения: что-то из этого мог написать Шекспир, или же он был соавтором. Илья Гилилов изложил историю одного из таких апокрифов — «кандидата» на новый том шекспировской лирики. Там не указано, кто автор. Но когда я взялся переводить, у меня возникло ощущение, конечно же, абсолютно субъективное, что стихи эти из той же лирической чернильницы, что и шекспировские сонеты. Драматургия пишется другим языком, преследует иные цели. А лирика — всегда бормотание художника, подстегиваемое вдохновением, поэт ведь пишет, не зная, почему он это делает.

— Что именно вы переводите?

— Том под названием «Песни голубя» переведён наполовину. Если сравнивать процесс перевода поэзии с метафорой путешествия, то шекспировские сонеты рядом с этим «неизвестным Шекспиром» — обычная прогулка вокруг дома против горной экспедиции! Невероятно технически сложная задача: первая часть книги написана акростихами. Вторая часть, так называемый «абсцдарий» — стихи, написанные в алфавитном порядке. Сначала стихотворение, где каждая строчка начинается на «а», потом, где все строки на «b», затем «с» и так далее. Конечно, перевести это практически нереально, однако, начинаешь возиться с текстом и вдруг понимаешь, что и шекспировские сонеты, и акростихи «Песен Голубя» написаны одними лирическими чернилами. Приезжал тут как-то к нам в университет замечательный писатель Анатолий Васильевич Королев. Кстати, редкий фанат, за Шекспира/Гилилова/Рэтленда, что называется, душу отдаст. Мы с ним общались все время, что он был в Томске. Я говорю: «Вы знаете, почему Шекспир написал свои сонеты в таком безумном количестве за столь короткое время? Графоманом скорей всего был, все ведь сонеты „то, да потому…“. Вдохновение — импульс, который заставляет художника сочинять, вот он только и успевал себя записывать…», — Королёв немедленно согласился. Вот почему гений постоянно писал об одном и том же. Он просто не мог этого не делать. В отличие от человека, который выдавал себя за Шекспира. Вильям Шакспер — так в метрике записан стратфордский актёр и бизнес-пайщик театра «Глобус». Кстати, в переводе с английского Shake-speare составное слово. Это студенческое прозвище графа Рэтленда, когда тот учился в Падуанском университете, и тогда же изъездил всю Италию. И в Дании он побывал во главе «партийно-правительственной делегации», ездил от лица короны приветствовать рождение наследника датского престола. Актёр же Шакспер нигде за границей ни разу не был. Вот, как можно мир описать, когда ты не знаешь его географии и топографии?.. Достоверно известно, что товарищ Уильям Шекспир из Стратфорда изрядно любил выпить, играл призрака в «Гамлете» и был декорацией, чтобы озвучивать работы особы королевской крови. Рэтленд был аристократом. Мысли, что надо с помощью литературы делать карьеру, ему не приходили в голову. Он в это «играл». Вот почему книга Ильи Гилилова называется «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса». Игра — play — это пьеса. То есть наш Великий Автор, кем бы он ни был, сыграл на подмостках Времени самую гениальную постановку — свою литературную судьбу. Такую драматическую загадку загадал, которую мы — все последующие поколения — обречены отгадывать до бесконечности.

— История о Шекспире увлекательна, но все-таки мы отвлеклись от Томска. Как вы его воспринимаете?

— Помимо того, что знаковые фигуры его истории, науки и культуры вызывают у меня трепетное любопытство, считаю богатством города его архитектурный облик. Точнее — золотой век томской архитектуры. То, как он будет выглядеть и сейчас, и потом. Мы никогда не построим ничего лучше, чем-то, что было создано на рубеже XIX и XX столетий. Пару лет назад я сделал путеводитель по шедеврам томского зодчества, выбрал вместе с коллегами из ТГАСУ 40 исторических зданий — лучших в разной стилистике: сибирское барокко, модерн, эклектика, деревянное зодчество, классицизм… К старому фото каждого дома в книжице прилагается его архитектурное описание и краткая история жизни. На каких-то страницах размещены QR-коды, их можно сканировать и смотреть ролики с английскими, кстати, субтитрами.

За издание мы с коллегами получили «Золотой диплом» на Международной конференции архитекторов в 2019 году. Скульптор Дмитрий Курамшин создал в качестве вложения к путеводителю памятную бронзовую медаль (авторское литье, она входит в комплект). На коробе с художественной обложкой доступны QR-ссылки на ролики с песенками о любимом городе. Там Томск — «летний» и «зимний». Снимали мы его с высоты птичьего полета. Может, он покажется кому-то чуть более парадно-плакатным, но, поскольку там его лирический образ — Томск прочтен через ту же самую «историю глазами поэта». Он субъективен, как и должно быть, когда ты вдохновенно и честно пишешь о том, что любишь.

Текст: Мария Симонова

* — Артемий Троицкий включен в список физических лиц, выполняющих функции иностранного агента.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».