Бегущий снег. Как сегодня живут чулымцы — исчезающий народ Сибири

Река Чулым вьется серпантином от Хакасии до Томской области. Бежит, огибая горные хребты, покрывая равнину, питает озера и болота. Имя ей в переводе с тюркского — Бегущий снег.

Хакасы пришли к Чулыму почти тысячу лет назад, смешались с кетами и селькупами и образовали новый народ — чулымцев. Когда-то их были тысячи, а по итогам переписи 2010 года в стране насчитывалось всего 355 человек.

Как живет сегодня один из исчезающих малочисленных народов Сибири — в спецпроекте студентки ФЖ ТГУ Марии Петрищевой.

АВТОР

Мария Петрищева

В январе 2022 года я отправилась в Тегульдет, чтобы собрать легенды, семейные истории и фотографии одного из исчезающих народов Сибири.
​​Оттуда я привезла с собой несколько местных сказок и небольшой словарь, куда вошли и отдельные слова на чулымском, и целые фразы.

В Томской области чулымцев сегодня можно встретить в трех районах — Тегульдетском, Первомайском и Асиновском; проживают они и в Тюхтетском районе Красноярского края. Но услышать чулымскую речь в этих местах практические невозможно. Так было уже 30 лет назад, когда Анатолий Тазарачев сам стал собирать словарь родного языка.

Шла перестройка. У людей появилась возможность читать больше, они стали собирать национальные кружки, рассказывать о себе, но о чулымцах никто не говорил. Ни в Тегульдете, откуда он родом, ни в Ленинграде, где он тогда жил, ни в Российском этнографическом музее, который он тогда посетил, информации особо не было. Анатолий увлекся историей, начал покупать книги в букинистических магазинах. А чтобы заработать на них, продавал на улице импортные товары: джинсы и женские трусы. Работал каменщиком, ходил в театры, занимался единоборствами и увлекался астральными путешествиями.

Вернувшись в родную деревню, Анатолий пошел в местную библиотеку. И не найдя там ни одной книжки про чулымский язык, отправился сначала к родственникам, потом к знакомым и незнакомым пожилым людям, обращаясь ко всем с одной просьбой: помочь перевести с чулымского на русский. Всего Анатолий посетил около полсотни домов, «поход» растянулся почти на два года. Тогда, как и многие сегодня, он довольно хорошо понимал чулымский язык, но изъясняться на нем не мог, потому что в детстве только слышал, как на нем говорили родители.

— Я долго думал, как всех спрашивать про язык, и решил, что начну с пятки. Потом — как здесь называется (показывает на себе выше), как здесь (еще выше) и так далее. Как угол называется, как окна… Все, что на глаза попадалось, про то и спрашивал — как это будет на чулымском, — рассказывает Анатолий.

Когда набралось две тысячи слов, Анатолий решил остановиться: «А зачем больше?» Получившийся словарь показал только своему брату Сергею Тазарачеву и академику Виктору Бутанаеву, который тоже изучал чулымцев, но в Красноярске. До сегодняшнего дня больше никто этот сборник не видел — работу по его составлению Анатолий делал для себя.

Анатолий признается, что хотел бы издавать собственные книги по этнографии. Он показывал свои работы ученым, некоторым даже разрешал публиковать его находки под своим именем. Так, по его словам, было и с Василием Новокшоновым — его большим другом, бывшим директором краеведческого музея села Тегульдет.

Сегодня в музее собрана если не единственная, то точно самая большая экспозиция, посвященная чулымцам. Правда, и она состоит всего из одного зала, даже его половинки.

Музей располагается на базе библиотеки, где год назад первый раз в истории Тегульдета местные жители начали учить чулымский.

Доцент кафедры перевода и переводоведения ТГПУ кандидат филологических наук Валерия Лемская наречие чулымцев начала изучать более 15 лет назад. В 2006 году она познакомилась с одним из его носителей — Василием Габовым. Он уже тогда был единственным, кто мог говорить связными большими предложениями на родном языке. Запись его рассказов совпала с более ранними попытками ученых изучить чулымский и актуализировала их. Так появилась возможность собрать целый цикл занятий, которые проводились в библиотеке Тегульдета (сегодня он доступен целиком на сайте учреждения). Год назад их посетило не более 20 человек.

Всего в Тегульдетском районе сегодня проживает около 300 чулымцев, но никто из жителей административного центра не говорит и не читает книг на чулымском. Последних и вовсе никогда не было, первой книгой стало Евангелие, которую использовали на курсах. Большинство чулымцев утверждают, что хотели бы изучать язык, но одним он кажется сложным, другим неудобно ездить, а третьи не хотят мириться с тем, что спикером курса был выбран только один их соплеменник. Это одна из причин, по которой в следующий этнографический проект библиотеки по воссозданию чулымской песни и костюма пригласят и других коренных жителей.

— Может, кто-то еще разговаривает на чулымском, просто мы не встречаемся. Сейчас все больше на машинах ездят — пролетел и все, ни остановиться, ни поговорить, — говорит Сергей Тазарачев, который, как и его брат Анатолий, с детства слышал родную речь, помнил слова и целые фразы, иногда записывал их. Он пошел на курсы чулымского, чтобы подтянуть грамматику, но, говорит, что «как и многие, не сошелся с Габовым во взглядах», и перестал заниматься.

Чулымка Анна Бадьева родилась в 1932 году и застала еще то время, когда по-русски в деревне не говорил никто. Дети русских переселенцев учили местное наречие, чтобы быть принятыми в игру чулымской ребятней.

Потом все перевернулось с ног на голову: открылись школы, и местным запретили говорить на родном языке. Так изучение русского пошло быстрее.

— Мама до смерти не знала по-русски, — рассказывает Анна. — Русским в магазине она говорила «итпяк», и все знали, что это хлеб. А я научилась русскому только в 13 лет, когда после войны пошла в первый класс. Наталью Петровну Агрицкую помню как сейчас, хорошая была учительница. Говорила нам: «Вы ко мне ходите вечером, все равно в школе я одна, мне веселее будет сидеть». Мы вязали, а она оценки выставляла и все повторяла: «Вот вы говорите «ката», а попробуйте сказать «хата». Так понемногу и научились по-русски.

Правда, как бы учителя того времени и после ни старались, даже спустя многие десятки лет приезжему в говоре местных жителей слышится «к» вместо «х».

Анна Бадьева, или баба Нюра, как ее все называют, говорит, что в ее детстве «старые» много рассказывали, «а бабки Тачух и Маравьяна пели по-чулымски „Христос Воскрес“ на Пасху, да никто не слушал». Ее племянница, Тамара Тарлаганова, тоже говорит: «Знали бы, что понадобится, запоминали бы».

Но кто же знал? Даже «фотографии ненужные» из тех времен остались где-то в старом доме в Озерке, где раньше жила баба Нюра. Только одна она и осталась. Да еще сохранилась кое-какая история.

Про кольцы. Рассказывает Анна Бадьева:

У дедушки Анны умерла любимая старшая дочь калека, и похоронил он ее в шелковом платье. В той деревне, где они жили, как везде на Чулыме, были шаманы, они били кольцы. Что это были за кольцы, как их били, теперь уже никто не знает, но только и дедушка Анны их тоже бил. Бьет он как-то раз эти кольцы и видит: сидит на кольце его дочь, плачет и говорит: «На мне платье шелковое, я к шиповнику прилипла, сижу, не могу уйти. Мне простое платье надо, я хромая, не дают мне пройти в хорошей одежде». Снова бьет — снова говорит. Пришлось ему откапывать дочь и переодевать в простое платье. С тех пор она перестала приходить и плакать.

О том, что значит «простое платье» и как вообще одевались чулымцы, известно мало. Культура была устной, и канула в Лету почти век назад вместе с повсеместным изучением русского в советских школах. Говорить и одеваться стали как везде. Песни тоже пели как во всем Союзе, а не народные: «Вот кто-то с горочки спустился… Наверно, милый мой идет...» О том, что было до этого, можно судить лишь по некоторым немногочисленным записям антропологов и воспоминаниям старожилов, которые родились уже в советское время. Их предки, в свою очередь, уже много лет жили бок о бок с Русской православной церковью, легенд и преданий практически не сохранилось. Ни у кого из местных ни в шкафу, ни в бабушкином сундуке не хранится традиционный костюм или головной убор.

Основываясь на информации из этой книги, в новом проекте Тегульдетской библиотеки собираются воссоздавать чулымский костюм. Местным жителям сегодня известно совсем немного. Анна Бадьева вспоминает, что женщины одевались в однотонные холщовые кофты и юбки, и только когда шли в лес — в плотные штаны. То же рассказывает и тегульдетский Ломоносов Анатолий Тазарачев. Таром называли шерстяную шубу, такую плотную, что не брал огонь. В такой мама Анны в 19 лет спаслась от пожара.

Наталия Тазарачева, жена Сергея Тазарачева, рассказывает, что точно запомнила, как тетки ее отца носили яркие цветные юбки — по четыре штуки сразу.

— Если нужно что-нибудь достать, она одну юбку задирает, потом другую. Все с карманами, и она знает, что в каждом лежит, — говорит Наталия. — Это у них был обычай, все три сестры так делали. Наши бабушки уже так не одевались, те совсем старые были.

Сам Сергей Тазарачев вспоминает, что у его бабки Салманиды юбки никогда не лежали в комоде, потому что все всегда были на ней — девять или десять, как ему казалось. Были еще белые тулупы из овчины. В такой заворачивали его самого, когда семья по морозу переезжала на конях из одной деревни в другую. Стоял мороз, а его так укутали, что было жарко.

В 1950—1960-е переезжали многие. Распадались колхозы, соседние деревни пустели, все перебирались в райцентр. Так произошло и с Тарлагоново, где жил Сергей. А когда-то по легенде именно там началась вся история района.

Про фамилии. Рассказывает Сергей Тазарачев:

«Было девять братьев. Они выросли, захотели жениться и поплыли по Чулыму воровать невест. Так один из них выбрал себе в жены селькупку и увез из родных земель. Здесь у них и любовь случилась, и родилось двое ребятишек. А через какое-то время пришли разъяренные за кражу селькупы, начали все жечь и грабить. Женщина спряталась вместе с детьми так, что их не нашли, а остальных всех убили. Мальчиков звали Куян и Тарлаган, от них пошло на этой земле два рода: Куяновы и Тарлагановы.

Сегодня это две самые распространенные фамилии в округе. Наряду с ними — Байдашевы, Бадьевы, Тазарачевы. Приезжему легко запутаться.

История с воровством невест для этих мест привычная. Николай Бадьев говорит, что в его семье также когда-то давно появились русские корни — его прапрадед украл будущую жену, когда та стирала белье в реке. Такая же история в XIX веке случилась и с бабушкой Сергея Тазарачева. Чулымцы издавна мешались с русскими, селькупами, ссыльными эстонцами и латышами, от которых на местных кладбищах остались белые монументальные кресты.

На кладбище, которое находится неподалеку от Тегульдета, в Белом Яру, когда-то бабки молитвами вызывали дождь. Они же ими лечили, заговаривали, тушили пожары, рассказывает Полина Ашмарина. Они же крестили детей и до того, как здесь появились священники, и после того, как пришла советская власть и священников надолго не стало. А прежде люди верили, что стихиями управляют шаманы, говорит Николай Бадьев.

Про шаманов. Рассказывает Николай Бадьев:

«Не легенда, это взаправду было. Маленькая бабушка была, до 10 лет. Ставили сено. Все же вручную: один не сделает, нужно толпой, помогали друг другу. Полстога сметали, и вот она туча подходит. Один из них, шаман, начал камлать, кругом дождь идет, а где они метают — дождя нету. Стог дометали, стогоправ слез, и дождь пошел над ним, а говорите „сказки“. Это вот было в Старых Куянах, на берегу Чулыма. Мы при советской власти выросли, нам говорили, что шаманизм — это обман народа, денег собирали. А вот что бабушка рассказывала, это она своими глазами видела».

Видел ли кто-то лесных духов, неизвестно, но Полина Ашмарина рассказывает, что в ее семье отец всегда оставлял им подношение, если шел на охоту, хотя был русским. Да и до сих пор, когда ее брат идет в лес за добычей, оставляет там что-то «поесть хозяину».

Как говорит Валентина Степичева, «профессии раньше было всего две — охотник да рыбак», кем и был ее отец, который часто рассказывал одну историю.

Про охоту. Рассказывает Валентина Степичева:

«Папа ушел как-то охоту, там дичи наловил полным-полно, тяжело тащить, на лыжи мешок сложил. И слышу, говорит, лес зашумел, зашевелился, деревья аж чуть ли не падают друг на друга, такой ветер поднялся, а с ним музыка, песни. Это, говорит, таежная свадьба идет. Папа только успел в сторону отойти подальше и спрятаться, чтобы не встретиться с ней, а если бы остался, то, может быть, и сдуло бы куда-нибудь в овраг. Когда закончилось, вернулся на дорогу и пошел домой. Ни следов там не было, ничего, просто ветер гулом пронесся. Он ничего не видел, только слышал. Музыка была такая, говорит, там и горошка, и пение, я иной раз верила».

О местных духах на курсах чулымского языка делал доклад руководитель миссионерского отдела Томской епархии РПЦ Алексей Самсонов, который изучал их, когда помогал переводить Евангелие. Слушателям он рассказывал, что Бога называли Кудай, а духам делали подарки.

— Не было никогда такого, что я — шаман, а ты — христианин, нет. Он одновременно и шаман, и крещеный, и поп, — говорит Николай Бадьев. — У шаманцев — духи, у христиан — дух и черт. Это одно и то же, просто разные слова, а вера-то она одна. Только шаманов сейчас нет, это же от Бога дано. Мне бабушка как-то зуб пыталась заговорить, не получилось.

Полина Ашмарина рассказывает, что баба Марина хорошо лечила, только дочерям это не передалось. Сергея Тазарачева в детстве водили не по больницам, а по бабкам. Правда, родился он все-таки в роддоме, хотя до него и добирались по реке на лодке.

Традиционно считается, что чулымцы — шаманисты и рыбаки. Правда, шамана в округе нет ни одного. Александр Тарлаганов первый раз попробовал строганину, когда поехал свататься. Сергей Тазарачев на рыбалку стал ходить, только выйдя на пенсию, а в детстве терпеть ее не мог, потому что не получалось так, как у пацанов постарше. Сотруднице местной библиотеки Евгении Гавриленко русские коллеги на работе говорят: «Вот какая ты исашная (просторечное, пренебрежительное название чулымцев, появившееся в прошлом веке. — Прим. авт.), если ты не ешь рыбу?» А она возмущается: «Ну при чем здесь это?»

Сегодня рыбачат любители или те, кто хочет подработать. Раньше это делали тюнеками и бреднем. Бредень — длинная сетка с палками по краям. Один человек идет с бреднем по берегу, другой на традиционной лодке, выдолбленной из ствола дерева (обласке) — по глубине, потом рыбу собирают. Использовали тюнеки — тонкие сосновые щепки в полтора метра высотой, сплетенные проволокой. Их ставили в заводи так, что рыба туда заходила, а выплыть не могла.

— Приезжаешь к тюнекам и черпаком только черпаешь, мешка три. Она сразу замерзает, на коня ее и везешь, — рассказывает Полина Ашмарина, — Строганина — это так вкусно, макаешь ее в соль, в перец и ешь. Аж сейчас захотелось.

Кроме мороженой речной рыбы, ухи и юшки (рыбы, тушенной на воде с луком) никакой особенной своей кухни у чулымцев не было. Хлеб пекли лепешками, формы появились только в 1960-х. Сушили, вялили, солили мясо лосей и медведей, которых раньше в округе было очень много. Запасали ягоды и травы. Молоко не пили — только если в семье были маленькие дети. Словом, все как везде.

Сегодня делают все то же самое, но не для себя, а на продажу. Александр и Тамара Тарлагановы ездят в тайгу собирать клюкву, бруснику, бить кедровую шишку. Но поскольку собирательство — дело ненадежное, держат и подсобное хозяйство. Выращивают и продают говядину, свинину, яйца. Как и многие, ходят на рыбалку и охоту, потом сдают добычу и дикоросы в пункт приема в райцентре. Практически ничего из собранного и пойманного на стол самим местным не попадает.

Продукты берут в магазине, хотя когда-то, как говорит Николай Бадьев, покупали только соль, сахар и спички. Даже табак выращивали сами, сушили его на заборах и в амбарах. «Через губу» в Тегульдете курили все и всегда. Даже жених первым делом после свадьбы должен был выстрогать невесте трубку, рассказывает Анна Бадьева.

Такие подарки делали и детям — отец Тамары Тарлагановой получил свою первую трубку еще в детстве, от отца. Правда, история трагичная. Ее бабушка рассказывала, что, когда дед был молодым, бежал с охоты на лыжах и утонул в полынье, а рюкзак успел выкинуть. В том рюкзаке были три новенькие трубки: две большие для себя и жены и маленькая для отца Тамары, которому тогда было 5 лет.

А чтобы дети лучше спали, им давали пососать тряпочку, смоченную в бражке. Ее ставили из хмеля, который тоже выращивали сами. Крепкого алкоголя не делали потому, как считает Сергей Тазарачев, что все держали скотину, за которой надо было следить. Водка появилась здесь не так давно, но сильно повлияла на жизнь местного населения.

Одна из местных жительниц говорит: «Все наши предки умерли или по пьяни, или от пьянства». У другой — брат пьяный поскользнулся, упал и замерз, две подруги спились, третья спьяну повесилась. В домах у местных часто пахнет перегаром и испражнениями, но это беда не одних только чулымцев.

— В любой деревне все пьют, но раньше был такой стереотип: «Если валяется пьяный, значит, это исашный». Считалось, что исашные — они и грязные, и бомжи, и засранцы, и алкаши, и безработные, — говорит местная жительница Евгения Гавриленко.

Родственница Сергея Тазарачева работает в Асине в детском доме-интернате и говорит иногда: «Ой, что-то много родственников тут ваших», имея в виду самую распространенную фамилию Тегульдетского района. Из-за того, что, по словам Сергея, здесь много неблагополучных, детей часто забирают из семей и отвозят туда.

Центров такого рода помощи в самом Тегульдете нет, но неподалеку имеются и социальные, и религиозные учреждения. В райцентре, где живет около четырех тысяч человек, есть представители как минимум четырех конфессий. Все они помогают нуждающимся бороться с алкогольной и наркотической зависимостью. Приобщают к вере, потом отправляют на реабилитацию в другие районы.

Алексей и Любовь Фомины — пасторы протестантской церкви. Когда-то они сами страдали от зависимости, теперь помогают другим. В свободное от личной молитвы, помощи другим и проповеди время занимаются натяжными потолками.

Супруги с уверенностью говорят, что среди их подопечных чулымцев и русских поровну. Последних даже больше, но не стоит забывать, что чулымцев в Тегульдете меньше 10%. Два раза в неделю они собирают людей у себя или в Доме молитвы, дают объявления в группах в соцсетях о бесплатной раздаче вещей, приходят с продуктовыми наборами к нуждающимся, разговаривают с ними о Боге. Зависимых стараются отправлять в реабилитационный центр. Но, как они говорят сами, это не панацея.

— Я проповедую потому, что если бы не вера, то давно бы снова начал употреблять, — говорит Алексей. — Есть те, кто возвращается после реабилитации и опять начинает пить. В отличие от центров, у них здесь есть старые друзья и среда, которая затягивает. Но излечение — не наша задача, для нас главное — показать людям путь и другую жизнь, а выбор они делают сами.

Среда здесь, как и в большинстве российских деревень: интернет проходит мимо некоторых поселений, хотя тянется кабелем в соседние, развлечений для детей и взрослых почти нет, кинотеатр закрыт на ремонт. Есть библиотека, при ней музей, открыты классы йоги и другие спортивные секции, но они в основном для детей. Гулять особенно негде — даже детские площадки стоят засыпанные сугробами. Многие жители, чтобы как-то развлечься, ходят на стадион кататься на лыжах или ездят потанцевать в кафе, что неподалеку от села и работает только по выходным. На праздниках, говорят, не пробиться.

От безделья и безработицы многие уезжают из деревни. Образования выше школьного тут тоже получить нельзя, хотя раньше был техникум, из которого Евгения Гавриленко выпустилась «хозяйкой усадьбы». Четыре года ее по очереди учили быть дояркой, бухгалтером, поваром и овощеводом. Семь лет она работала в магазине, а теперь — в библиотеке.

У многих после окончательного закрытия колхозов в 1990-е работы так и не появилось. Кто-то стал торговать на рынке вещами и продуктами, как Наталия Тазарачева. Для этих целей они с мужем купили будку, которая теперь стоит во дворе. Кто-то стал водителем, как ее муж. Машиной он обзавелся, обменяв сначала доставшийся ему от колхоза пресс-подборщик сена на зерно, а его потом — на деньги. Когда он открывал ИП в 1996 году, ему выдали 23-й номер, что значило, что он всего лишь 23-й, кто решил что-то делать, чтобы не сидеть без работы.

Николай Бадьев вспоминает, как его бабушка рассказывала, что 100 лет назад их семья жила бедно. Детей было трое — она и еще две сестры, отец зимой гонял обозы в Ачинск. Купцы его нанимали, чтобы он возил оттуда соль, летом занимался рыбалкой и скотоводством. А еще у них было 10 дойных коров, три выездные лошади и пятеро рабочих.

— И это называлось бедностью. А богатые сколько же тогда имели? — удивляется Николай Бадьев. — Бедность — понятие растяжимое. Мы говорим сейчас, что бедно живем, а у всех во дворе по две-три машины.

Чтобы получить возможность зарабатывать больше, некоторые чулымцы стараются доказать свою принадлежность к КМНС (коренные малочисленные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока Российской Федерации. — Прим. ред.). Но сделать это практически невозможно — документы оформляются через Москву, но даже не это самое сложное.

Многие из местных видят проблему исчезновения своей культуры именно в том, что у них никогда не было своего названия. Слово «чулымец» появилось совсем недавно, а записывать так местных стали только в 1980-х. Но продолжалось это недолго, потому что потом указывать национальность в паспорте вообще перестали. До этого их называли хакасами, томскими тюрками, чулымскими татарами, иноземцами и исашными. Последнее слово — ругательство, которым раньше русские обзывали местных за то, что те когда-то платили русскому императору исак — дань. Сегодня они и сами себя так называют.

Евгения Гавриленко когда-то вышла замуж за русского, чтобы ее детей не травили. Но сегодня такой проблемы нет.

— Я была на собрании в школе, а там мальчик, сын Откуяновых, говорит: «А я вас знаю! Вы чулымка, и я чулымец!» Понимаете, он заявляет об этом с высоко поднятой головой, с гордостью. Его родители со мной язык изучали. Может, люди стали меняться, может, все от семьи зависит, но меня в школе до последних классов травили.

Кто-то, наоборот, просто перестал говорить о себе как о чулымце. Например, Наталья Николаева, которая в этом году заканчивает девятый класс. Она метиска, но никогда не сталкивалась с травлей. В местной школе этого нет, хотя там учится несколько чулымцев, в том числе те, кто получил официальные удостоверения. Сама Наташа на чулымском языке не говорит. Слушает K-pop и хочет изучать корейский.

— У чулымцев нет будущего, — считает Евгения Гавриленко. — Нас очень мало, если заглянуть вперед лет на 50, то другого поколения уже не будет, все смешаются. Поэтому, пока еще есть молодые, важно им просто донести, что вот они мы: наша культура и язык, наш быт. Хотя бы для этого нужны проекты о нашей культуре.

Автор материала выражает большую благодарность за помощь в проведении экспедиции и сборе информации для материала Галиней Николаевой, Евгении Гавриленко, Лидии Селяниновой, Полине Ашмариной, Тамаре и Александру Тарлагановым.

Подписывайтесь на наш телеграм-канал «Томский Обзор».