150 портретов. Художник Сергей Лазарев о профессорах ТПУ, кулайцах и кровосмешении культур

АВТОР

Мария Симонова

С художником Сергеем Лазаревым в его просторной мастерской мы говорили о сочетании культур, влюбленности и страсти к исследованиям и, конечно, о студентах.

Сергей Петрович, который живет и работает в Томске почти 40 лет — профессор кафедры музыкального и художественного образования ТГПУ. Впрочем, его жизнь связана с университетами не только благодаря преподаванию. Он также автор профессорских портретов в Томском политехническом университете и портрета основателя Томского государственного университета Василия Флоринского, который сейчас находится в музее археологии и этнографии ТГУ.

— Расскажите, пожалуйста, о портретах профессоров, что это был за проект?

— Я написал 150 портретов для галереи в главном корпусе ТПУ. Проект был связан со 100-летием университета, тогда в ТПУ создавался музей истории вуза. Юрию Петровичу Похолкову, тогда ректору ТПУ, представилось, чтобы в его кабинете были портреты всех ректоров за столетнюю историю вуза. Мы с Сергеем Павским их нарисовали, затем сотрудничали с музеем истории вуза. А у Похолкова возникла идея создать галерею. Предполагалось, что портреты будут одинакового размера, масштаба, ракурса. Фотографии, которые мне дали для работы, были очень разными. У кого-то — крошечный снимок, у кого-то большие фотопортреты. Многие профессора, академики были живы, но хотели, чтобы в галерее был портрет, запечатлевший их в определенном возрасте.

— Как продумывался общий стиль портретов?

— Тон в дизайне задали фотографии революционера Валериана Куйбышева (в Томске он только начинал учиться). После общей галереи политехнического свои портреты захотели факультеты… В итоге сотрудничество с факультетами продлилось еще на 4 года.

— Что делали, когда из материала были только крошечные фотографии?

— Распечатывал, увеличивая. Правда, качество получалось безобразным. Выручала в таких случаях «школа». Непрофессионал обязательно перерисовал бы, поскольку не знает устройства черепа, надбровной дуги, грудино-ключичной мышцы, яремной выемки... Тем, кто учился «школе» — легче. Я окончил московский институт имени В.И. Сурикова, мы во время учебы рисовали только с натуры. Это и есть «школа».

— С современными профессорами общались для работы?

— Слышал потом случайно, как некоторые шли по галерее и обсуждали свои портреты. Но они их уже готовыми видели. Это люди, умудренные опытом, в основном, пожилые. Не предлагал им часами сидеть и мне позировать.

— Может быть, не позировать, а обсудить какие-то вопросы…

— У меня и так было много информации. Кстати, перед проектом ТПУ я создавал большое панно для Нарымского музея, оно было связано с Куйбышевым, Сталиным, Свердловым. Тогда я читал письма Куйбышева, и поразился — у него такие стихи были, просто шикарная любовная лирика! Он писал их своей подруге.

— Правда, что вы называете себя не художником, а исследователем? Почему?

— Дело в том, что я занимаюсь кулайской культурой. Все пошло из детства. Я вырос в Степановке на реке Кеть, у нас был интернат народов севера, там жили дети оленеводов. Они ходили со мной в одну школу.

Что касается исследований, то художнику всю жизнь важно учиться. Любое развитие предполагает дополнительное вливание в себя. Надо подпитываться! Для меня такой подпиткой стала кулайка, также я занимаюсь культурой ненцев, селькупов, хантов, манси… Мне повезло быть знакомым с прекрасными учеными — археологами, историками, этнографами. Галина Ивановна Пелих, Надежда Васильевна Лукина, Владислав Михайлович Кулемзин, Андрей Маркович Сагалаев и другие. Я ездил в археологические экспедиции в Ханты-Мансийск, Салехард, Тару. Сначала узнавал об этих культурах, потом формировалось свое видение.

Я не могу быть хантом или ненцем, я не носитель языка. Но знание их культуры мне помогает. И любое слово может быть визуализировано. Мы оперируем именно теми образами и символами, которые у нас сформировалось еще с детства. Дорога — та культура, на которой ты вырос, которой ты владеешь. И еще богаче она становится, когда в нее вливаются другие знания. Почерк не изменишь, но он становится богаче, как и язык. К примеру, язык писателя Юрия Нагибина — там что ни слово, то поэзия. С художниками так же.

— Вы давно преподаете и стали профессором ТГПУ. Это близко вам по духу или сложилось случайно?

— У меня была детская мечта... У каждого из нас обязательно есть яркий день из детства, воспоминание, которым дорожишь. Многие еще в ранние годы понимают, кем бы им хотелось бы стать. Но не всегда знаешь, как этого добиться.

Я — счастливый человек. Вектор собственного развития определился еще в школе: стать художником. Мечтал о своей мастерской, так и пошло, словно по накатанной. И потом у меня хорошо складывалось — повезло с училищем, с институтом. Приехал в Томск — получил мастерскую. Появились приглашения по работе, а от заказов нельзя отказываться. Это непрофессионально, надо делать работу, когда тебе предлагают. Творчески рос благодаря освоению культурного пространства народов Сибири. И звезды сошлись — стал педагогом. Преподавал в институте бизнеса, в ТГУ организовывал художественное образование, потом почувствовал, это отнимает много времени. Но меня уговорили — помочь в организации и становлении кафедры изобразительного искусства в ТГПУ...

— Вы много общаетесь со студентами? Какие они сейчас?

— Их мучает неопределенность — что с ними будет завтра. Эти проблемы и у нас возникали, была неуверенность в завтрашнем дне. Томская область — не очень положительный пример — здесь один город, остальные на вахте занимаются нефтью. И ребята видят, как девальвировалось равенство, свобода выбора профессии. Мне повезло реализовать детскую мечту, а многие ее предали, перепрофилировались не по своей воле. Разочарование ни к чему хорошему не приводит. Дети наблюдают за родителями, многие занимаются не тем, что нравится, спиваются. В деревне нет работы, а не все способны заниматься огородом. Нужна реализация своих способностей.

— Что студентам интересно в творчестве?

— По картинам видно, что начинающим художникам не хватает в повседневной жизни придумки. Начинается ложный романтизм, ребят тянет в сентиментальность. Это неплохо, это значит, что внутри душа отвечает на песню, на звучание высокой ноты. Но студентам не хватает стабильного исследовательского аспекта. Для работы надо сначала придумать конструкцию, а сейчас многие стараются ее обходить. Был на защите дипломных в ТГУ, у них в этом году первый выпуск станковистов-графиков. Одна девчонка запомнилась — она освоила «старые» технологии, вручную работает с камнем, мы на этом же учились. А кто-то делает на компьютере комиксы, все только виртуально.

— В этом году из-за пандемии вступительные экзамены прошли онлайн. Такой виртуальный вариант для художников — это не извращение?

— Это адекватно. У них у всех будет хороший ракурс для работы. Когда экзамен идет живьем, то одним хорошо видно, а для других постановка уже в профиль, получается невыигрышная ситуация, ребята нервничают. Иногда они чуть ли не двери выламывают, чтобы занять на экзамене удобное место. Сейчас такой проблемы не было.

— Вы приехали в Томск в 1982 году. Как здесь тогда было?

— Неповоротливо, хотя более душевно — в то время много писали с натуры. Но тогда я бы, как сейчас, одновременно 10-15 работ не начинал.

Сейчас, несмотря на возраст, работаю много. Может, потому, что параллельно изучаю и хантов, и европейскую культуру: их «кровосмешение» дает сильный импульс. Мне всё мало, хочется еще захватить территорий… Радует, что не исписываюсь. К примеру, нюх у собак цветной, а видят мир они черно-белым. Как это передать на картине? Это для меня захватывающе. С археологией интересно — и кулайка, и алтайцы, и наскальные рисунки. Истории о шаманах, нижний и верхний мир. Много артефактов хранится под землей. Как во всем разобраться? Как передать импульс времени, эпохи?

— Что у вас за техника?

— Ее можно сравнить с бронзовым литьем. Толчок пошел от кулайки. А получилось как получилось. Если во время раскопок находишь вещь, которая тебе напоминает какое-то существо — ящерку, птичку — это для тебя хорошая весть. Считается, ты нашел душу, вещь неслучайно попала тебе в руки. Знание культуры помогает, когда я что-то придумываю — оно (знание) является движущей силой.

— У вас много серий картин…

— Когда ты приступаешь к новой серии, то словно становишься первооткрывателем. Это будущий твой «раскоп». И вопрос: «Что будет в конечном итоге?» — является движущей инициативой. И в начале серии ты влюблен: лист, холст тоже тебе доверяет, а потом начинает тобой руководить. Потом можете поссориться. Всё как в семейной жизни! Иногда через какое-то время смотришь на работу и понимаешь с завистью: «Я никогда такое не повторю!». Порой забываешь о существовании какой-то картины, графического листа — видишь ее у других людей, у кого она теперь, думаешь, неплохо сделано, а потом понимаешь, ты ее и написал. А бывает, смотришь — не нравится, и хочется выкупить работу и порвать.

— Что вам необходимо для новых картин? Какое состояние?

— Надо влюбиться. К примеру, пришел смотреть дипломные работы, увидел, поразился, как здорово девчонка проект сделала. И сразу влюбился! Не как в девушку, а просто восхитился, что в ней такие чувства кипят, что ей так нравится работать, что она родственная душа. И начинаешь думать, как бы помочь, подсказать. Стараюсь помогать талантливой молодежи. Ты внутри профессии, и там же твои ученики. Те, кто воспринимает мир и процесс его преображения также, как и ты. Тогда хочется быть рядом и поддержать. И это тоже любовь, причем всегда взаимная, потому что искренняя.

Фото: Владимир Дударев