ТОТ ТОМСК Вячеслава Новицкого
У многих из нас есть ТОТ ТОМСК. Город, по которому приятно пройтись. Про который есть, что рассказать. И который существует только в нашей памяти.
В новом проекте Томского Обзора ТОТ ТОМСК фотограф Владимир Дударев и обозреватель Маша Симонова гуляют по городу с известными томичами и узнают о памятных местах и событиях из жизни наших героев.
На первую прогулку авторы отправились с Вячеславом Новицким, академиком РАМН, профессором, заслуженным деятелем науки РФ, а также абсолютным томичом и прекрасным рассказчиком. Местом встречи стала школа № 6.
Шестая школа — это место в Томске для меня абсолютно святое. Люди, там преподававшие, дали мне во время моего становления процентов 40 — как минимум — того меня, какой я есть сейчас.
В 50–60-е годы школа № 6 была элитной. Здесь работали вышедшие из лагерей в хрущевскую оттепель немцы, латыши, литовцы, получившие когда-то университетское образование в Европе.
В нашей школе всегда витал пушкинский лицейский дух — вольнодумства, свободы, и вместе с тем высочайшей образованности и патриотизма (эти вещи друг другу совершенно не противоречат, напротив).
Кстати, когда я учился, то школа № 6 находилась еще в другом здании, на улице Равенства (ныне Гагарина, в доме, где теперь пенсионный фонд).
Когда началась стройка на Герцена, то ученики старших классов в ней участвовали. Так что мои детские руки внесли лепту в создание этого здания.
Со школой №6 в нашей семье связан не только я. Ее окончили и моя мама, и моя сестра, и мой сын, в ней сейчас учится мой внук Дима.
В этом старинном, уютном здании напротив школы теперь находится Департамент по молодежной политике, физической культуре и спорту Томской области.
А в свое время здесь был корпус кафедры иностранных языков медицинского института.
Потом нас оттуда выгнали, потому что волевым решением Юрия Кузьмича Лигачева передали дом Сибирскому отделению Российской академии наук.
Первыми сюда переехал академик Владимир Евсеевич Зуев и его сотрудники института во главе с Васей Фоминым, всего 12 человек.
Повесили табличку «Томский научный центр Сибирского отделения РАН».
Так началась томская история Академии наук.
Городской сад и много лет назад был городским садом. Смотрю на него сегодня, и хочу сказать: я старый человек, но я не брюзга, всегда ценю и приветствую все новое и молодое, люблю студентов. Но городской сад не критиковать не могу, считаю, он испохаблен до предела!
А ведь всегда слыл интеллигентным местом.
Прежде в нем было много деревьев, располагался летний театр с бенуаром, сценой, балконом, в нем играли спектакли, давали концерты.
В городском саду можно было сходить в кинотеатр, десятки людей всегда играли в шахматы в отдельном павильоне.
Была библиотека, где собирались читатели. Возле маленького озера стояла беседка, она очень привлекала влюбленные парочки.
Часто в городском саду играл духовой оркестр, звучал вальс, люди танцевали…
И в этом парке никогда не было китча, какофонии красок, которую мы видим сегодня! Все эти пошлые лебеди, пестрые плакаты — это низкий уровень культуры, такие решения, возможно, характерны для Анжерки и Белово, но в Сибирских Афинах подобного быть не должно!
История про парк у меня есть.
В прошлом, уютном и интеллигентном горсаду, стоял домик. Совсем крошечный — 2,5-3 метра ширины и метров 5 глубины от входных дверей. В нем жил и работал сапожник, настоящий китаец. Он по-русски говорил очень плохо. В домике была сапожная мастерская, печка, а за ней, отделенное шторкой, жилое помещение.
Мы, ребята из шестой школы, к нему часто заглядывали — там была беспрецедентная грязь! Нас она поражала — мы, дети из приличных семей, учившиеся в благородной школе, такого просто никогда не видели.
Он ничего никогда не стирал, не убирался, не умывался... В домике плохо пахло, той ужасной пищей, которую он готовил. Когда он умер, то уже на следующий день в домике появился такой же китаец, только немного моложе. Это был его сын, он продолжил дело отца.
А потом домик снесли. Не знаю, почему.
Но мы всегда подозревали, что эти люди — китайские шпионы.
Этот дом на Герцена тоже необычный, в советские времена если строились каменные дома, то в основном для партийных и советских работников. А чтобы люди шибко не ругались, что все только для номенклатуры делается, то в эти дома вселяли еще и профессоров.
В СССР, надо отдать должное, хорошо относились к профессорам, академикам. И в доме на Герцена жили известные ученые. Профессора Ременсон, Ким, Щербаков… Мой первый шеф Даниил Исаакович Гольдберг, заслуженный деятель науки РСФСР, потом его сын академик Евгений Данилович Гольдберг, основатель института фармакологии, почетный гражданин Томска.
Здесь же жил Владимир Дмитриевич Кузнецов, герой социалистического труда, лауреат сталинской премии, директор, создатель Сибирского физико-технического института, академик. Я не был с ним знаком, зато хорошо знал его жену Тамару Степановну, и, главное, его трех дочек.
Самая младшая, Таня, считалась одной из самых красивых девушек нашего города. Ее фотографию помнят все томичи старше 60 лет. Дело в витринной фотографии.
В Доме офицеров была парикмахерская, где работали два старых (для меня, подростка), лысых маленьких еврея в надраенных до блеска сапогах и брюках галифе.
После стрижки они непременно опрыскивали своих клиентов сомнительного запаха одеколоном типа «Шипра» или «Тройного».
Для заманивания клиентов в большом окне их парикмахерской висело несколько фото красивых женщин, и одна из них была Таней Кузнецовой. Фотографии остальных женщин часто менялись, а Танин снимок висел многие годы.
Я общался с Таней… благодаря своей собаке. У меня был боксер Рита, сука, а у Тани — боксер, здоровый кобель. Больше собак этой породы в городе не было, и мы с Таней дружили ради наших боксеров.
Потом Таня окончила наш медицинский и переехала в Москву. Давно я ее не видел, но знаю, она жива, здорова, так же красива, работает в частной клинике.
Теперь я дружу с ее мужем, грузинским князем, членом корреспондентом РАН Александром Давидовичем Макацария, одним из самых крупных гинекологов России.
Неподалеку от трамвайной остановки на Советской, где сейчас «дыра» после пятиэтажки, стоял одноэтажный частный деревянный дом Михаила Георгиевича Курлова. Это основоположник всей сибирской медицинской научной школы!
Он был первым избранным ректором императорского университета, крупным ученым. Все курорты Сибири — Белокуриха, Шира, Лебяжье и другие — это Курлов. Институт курортологи, институт вакцины и сыворотки тоже он.
Представьте себе, что в 1895 году Рентген открыл свои лучи, а уже на следующий год Курлов на подводах привез первый рентгеновский аппарат в Томск!
При советской власти имя Курлова нельзя было произносить. Дело в том, что во время событий 1905 года, связанных с черной сотней и студентами, он потребовал в жандармерии список студентов и профессоров, участвовавших в волнении. Всех уволил и отчислил, сказав, что революционеры — это бандиты.
Дом Курлова снесли, когда я учился в институте, в середине 60-х. А рядом построили дом, где тоже живут профессора. Все повторяется.
Дом ученых — это второе святое для меня томское здание после шестой школы.
Оно было построено для губернатора Томской губернии при городском главе по фамилии Михайлов. Когда тот узнал, что в город приедет цесаревич, то вложил свои 30 тысяч рублей и построил балкончик, с которого будущий император Николай II обращался к томичам.
В 20-х годах ХХ века при советской власти здание стало Домом ученых. Для интеллигентного Томска оно всегда было основным местом культуры.
Когда его директором был интеллигентнейший Николай Сигизмундович Пойзнер, то он создал здесь особенную обстановку.
При Доме ученых был уникальный народный театр, он и по сей день жив.
Здесь работал студенческий театр эстрады, миниатюры и песни МИП, где были братья Михаил и Борис Яворские, Владимир Ямпольский, Юрий Жуков, Марат Гольдшмидт…
Они съездили в Варшаву на конкурсе самодеятельных театров эстрадных Европы и заняли там первое место. У МИПа была прекрасная музыкальная группа, свой композитор Валентин Шушарин, замечательный певец Юра Свистунов. На смену им пришел наш театр, «клуб-студия «КОМУ».
«КОМУ», это, конечно, особый разговор. Перед спектаклями возле дверей в Дом ученых собиралась толпа, пару раз ломали перила крыльца.
Однажды такой вышел случай — одна врач «скорой», колоритная дама впечатляющих габаритов, постоянно с папиросой во рту, застряла на входе. Ее зажала толпа…
Что делать, непонятно, напряжение ужасное.
И она хриплым голосом вдруг громко говорит: «Когда же это кончится, Таганка [...обозначение мужского полового органа в форме краткого прилагательного...]!».
Толпа захохотала.
Классно было!
В подвале Дома ученых 10 лет работала первая в Томске рок-группа «Звуки». Они играли параллельно с «Битлз», в те же годы, еще не было «Машины Времени», «Аквариума» и в помине. У ребят были допотопные инструменты, но музыка их, как считаю я, меломан, и по сей день очень хороша.
Николай Сигизмундович, в чем прелесть настоящего либерала и интеллигента, пусть сам и слушал классику, был слишком рафинированным от рок-н-ролла, но понимал, то, что играют ребята — это хорошо. И он разрешал им репетировать и выступать на танцах. Хотя в то время рок и джаз не очень одобрялись.
Еще в Доме ученых был институт культуры для студентов и преподавателей вузов. Киноклубы, куда приезжали и показывали не для широкой публики фильмы. Я впервые именно там увидел Анджея Вайду, Милоша Формана, Андрея Тарковского… Мы обсуждали кино.
Профессора из существующего и по сей день любительского футбольного клуба «Наука», вели во дворе Дома ученых раскопки. Копали там, где теперь находится кафе. Прежде там не было подвала. А они сказали, должен быть, и два года копали. Выкопали.
Припомню смешную историю про Дом ученых. Недавно умер большой музыкант Володя Дорофеев по кличке «Остап». Он не был в «КОМУ», но часто заходил к нам. «КОМУ» партийные работники сначала гоняли, а потом полюбили.
Однажды в Томск по пути на строительство БАМа заехала агитгруппа — поэты, композиторы, всего человек 10. Нас в обкоме комсомола попросили: встретьте их здесь, в Доме ученых, только без ваших хулиганских шуток, это серьезные ребята, они едут с людьми в штатском.
В тот момент СССР был на грани войны с Китаем в связи с событиями на острове Даманский, и упоминать Китай даже всуе нам было не рекомендовано. Мы встретились, выпили чаю. Понимаем, что половина гостей за столом — люди в штатском. И вдруг дверь приоткрывается, появляется хитрая рожа Остапа. А он был красивый парень, синеглазый, черноволосый… Приехал из кабака, где выступал. Говорит, ребята, сейчас сыграю вам шанхайский блюз. При этом он поддавший, но вменяемый. И совершенно не знает, кто у нас сидит, что за люди. Садится за инструмент, начинает петь на мотив «Беловежской пущи» Пахмутовой (и он, классный музыкант, сделал блюзовую аранжировку): «Засыпает Шанхай, спать ложатся китайцы и ложится туман над рекою Янцзы. Скоро вам оторвут ваши желтые… уши. О-е-е! Дорогие китайцы… Друзяя…».
Утром меня вызвали в горком партии. Я говорю, не знаю, кто это был, впервые его вижу, это хулиган с улицы, как его вообще пустили в Дом ученых. Знакомые ребята из обкома комсомола подтвердили, что Остапа в «КОМУ» не видели. Обошлось. Но было классно. Про китайцев ни слова, а он пришел и спел. Причем выступил куда лучше агитаторов, как музыкант был их гораздо талантливее.
Я лично проводил в Доме ученых первый в Томске джаз-фестиваль. Было начало 70-х, тогда власти плохо относились к джазу, но нам начальство разрешило организовать концерты. На фестивале собрались все рок-музыканты города. Они работали в кабаках, поэтому выступления начались только в полночь. А часа в три нас всех увезли в милицию. Ночь, джаз… Стражи порядка думали, найдут у нас наркотики. Их не было, и ничего, нас пожурили, да отпустили.
Кабаки с живой музыкой в городе были. В 70-е ребята играли в ресторанах в гостиницах на Томске-1, «Сибирь». А главным местом был ресторан «Север», он располагался там, где сейчас ТЦ «Роман». Потом, значительно позже, появился «Кедр» на Басандайке.
Я почти всех музыкантов лично знал. Многие играли очень даже неплохо. Теперь им всем далеко за 60, многих уже нет в живых.
Были в городе и оркестры.
Большой эстрадный в ТПУ под руководством Вадима Молодых, потом Аркадий Ратнер создал в ТГУ ТГУ-62.
В военно-медицинском институте, входившим в состав Меда, был хороший оркестр, почти все, кто там играл, были с высшим музыкальным образованием. Дирижировал майор, окончивший консерваторию. Они давали концерты — первое отделение классическую музыку и советскую песню, а во втором джаз.
Когда решили сэкономить на военном оркестре, я как ректор СибГМУ писал везде — в правительство, в минобороны, что не бывает армии без флага и музыки, оркестр спасал.
Это мой родной медицинский университет. С ним я почти 50 лет связан, из них 30 провел в руководстве. Все в ТГУ, да и в Томске наивно полагают, что первым из университетов открыли именно ТГУ.
Но Александр III Миротворец, один из двух моих любимых царей, взял указ Александра II «Основать 9-й по счету императорский университет в Томске, в составе 4-х факультетов» и в 1887 году вычеркнул из него все факультеты, кроме медицинского.
У меня копия этого указа висит в кабинете в увеличенном масштабе. Я всем его показывал, приносил на 100-летие ТГУ, что к его открытию наш факультет 10 лет уже как существовал.
В медицинском институте работало много великих людей. Их имена — на мемориальных досках на главном корпусе. Это наши профессора.
Среди них нет академика Владимира Мыша, а почему — отдельная интересная история.
В 20-х годах он читал студентам лекции по хирургии. Это был период, когда в Советской России господствовал «институт красной профессуры». Можно было не получать степень, звание профессора давали просто за поддержку советской власти. И очень многие этим воспользовались.
А Мыш был с дворянским происхождением и доктор наук, настоящий профессор, первый за Уралом стал академиком РАМН.
Однажды во время его лекции один революционно настроенный студент, о котором иначе как «быдло» и не скажешь, в знак презрения к преподавателю-аристократу кинул в него с верхнего яруса «башенной» аудитории свой вонючий пим. И попал точно на голову, в лысину профессора.
Тот мгновенно подал заявление об уходе и, как студенты не извинялись, навсегда уехал из Томска.
В Новосибирск, где основал свою серьезную научную школу, в народе ее называют «Мыша и мышат», дети и внуки продолжили его дело.
На одной из досок — Анатолий Иванович Потапов, он был министром здравоохранения, почетным гражданином Томска и области.
Тяжело болел — из-за тяжелейшего диабета ему ампутировали стопы обеих ног, он тяжело ходил на протезах. В те годы он уже жил в Москве, но приехал в Томск на юбилей психиатрической больницы, где долго был главным врачом.
После торжественной части был фуршет и музыка. И какая-то, мягко говоря, подшофе, дама, пригласила Анатолия Ивановича на медленный танец, который без паузы перешел в быстрый танец. Практически все прекратили танцевать, кроме Потапова. Я видел, как во время танца он от боли прикусил губу до крови.
Когда вернулся за стол, то сказал: «Не представляешь, как мне больно! А ты говоришь, Маресьев, Маресьев!..». И залпом выпил полстакана водки.
Но не танцевать, раз его пригласили, он не мог. Был джентльмен, настоящий мужик!
Наша акушерская клиника — первая в Сибири. А стоящий возле нее памятник беременной женщине выставлялся в Париже в «Лувре». Это произведение авангардного искусства высшего уровня!
Года 3 назад в Томск приезжал специалист по современной архитектуре из Флоренции, он 3-4 пленки истратил, снимая эту скульптуру!
Ее автор — Николай Гнедых, он собирался работу продать за 480 тысяч евро, она должна была стоять где-то в Лионе, даже было известно, в каком районе города.
Но я ему сказал, это не патриотично, сумма нормальная, мы ее купим, оставим в Томске. Обо всем договорились, а потом я уточнил: «Только не евро, а рублей».
Гнедых — мой хороший друг, ему пришлось согласиться. Но он долго всем эту историю рассказывал.
В 60-е годы, если спуститься от медицинского к Московскому тракту, вы попадали на небольшой базар. Там торговало 6-8 человек, бабушки продавали редиску, картошку, морковку… А вокруг были только деревянные дома...
Мое любимое место в Томске — проспект Ленина от СибГМУ до главного корпуса ТПУ. Особенно когда наступает золотая осень, желтые листья осыпаются, в город возвращаются студенты и студентки.
Идешь — и кругом люди, люди — студенты всех вузов. Улыбающиеся, молодые, счастливые лица. Я очень люблю гулять здесь в подобные дни, это «мое» место.
В каждом уважающем себе городе был «брод», где гуляли стиляги.
В Томске им в свое время стал участок проспекта Ленина от Верхнего гастронома до ресторана «Север». Туда и обратно прогуливались раз 20-60. Полагалось идти не спеша, с чувством собственного достоинства и поглядывать на девочек (а, возможно, и с ними познакомиться). Еще можно было присесть на скамеечку перед гостиницей «Сибирь».
Я не из первого поколения стиляг, но из второго.
Первые стиляги носили цветные рубашки, они назывались «рекламки», вызывающе яркие широкие галстуки, к примеру, с обезьянами. Бриолином укладывали волосы, делали коки. Носили обувь на платформе. Найти такую одежду, конечно, было непросто, многое шили сами.
В основном стилягами были студенты. У некоторых были прозвища: Сэм, Вилл, Берет, Хелля…
Пока я не влюбился в свою жену, то часто прогуливался по броду.
Свою жену я нашел в лекториуме при музее, сейчас там расположен органный зал филармонии.
А когда-то ТГУ в том помещении организовывал в майские праздники танцы. Я жил напротив и, конечно, танцы не пропускал. И вот я первокурсник, мы пришли с другом для храбрости выпили немного водки. Гормоны играют.
Открывается дверь, заходят две девушки, я говорю: «Вова, на этой в желтом костюме я женюсь!». На расстоянии 40 метров, с первого взгляда влюбился.
И потом три года я каждый день ходил в общежитие на Ленина, 49 с цветами. Они летели в окошко с 3 этажа, где жила Валечка.
Она была меня постарше, красивая, удивительная девушка. А кто тогда был я?!
Взял ее измором. Обаял там всех девушек-соседок, они гоняли всех мужчин, кто ею интересовался. Потом перешел на преподавателей, с ними тоже подружился. А потом мой папа, в отличие от меня человек очень суровый и решительный, перевез ее вещи.
Я ушел на сборы в армию и написал ему оттуда, что женюсь, хотя невеста еще понятия об этом не имела. Папа сел в машину, поехал в общагу и в ее отсутствие забрал Валин чемодан — сказал, невеста моего сына не может жить в общежитии.
Она меня, конечно, чуть не убила за такую историю. Но куда ей было деваться, женихов все равно отфутболили…
Пришлось выйти за меня замуж. Правда, она и по сей день говорит: я не заставляла тебя на мне жениться!
Когда я узнал, что общежитие на Ленина, 49 снесут, мне стало грустно.
Там жила моя Валечка и столько других замечательных девушек. Филологи и юристки. Последние тоже хорошие. Когда Валечка меня сильно обижала, я спускался к юристкам, они меня поддерживали.
ТГУ для меня тоже святое место. Этот университет подарил мне жену, она филолог. Я когда однажды поздравлял филологов с юбилеем, то сказал: «Ваш вуз люблю больше, чем свой. Он же жену мне дал!».
Помню, как возле главного корпуса был фонтан, потом ужасный памятник Куйбышеву.
А вот скульптуры «битлов» Эдуард Галажинский, ректор ТГУ, по-моему, зря убрал. Они хорошо смотрелись. Что за споры: те, не те… Надо было отлить фигуры в бронзе и оставить. Все с ними фотографировались. Талантливо были сделаны «битлы», и Галажинский прогрессивный человек. Не знаю, почему скульптуру не оставили.
Зато в роще скоро будут стоять скульптуры Флоринского и Менделеева, Эдик (я его хорошо знаю с пятилетнего возраста) публично это обещал.
Не знаю, зачем нужен Менделеев, хватило бы Флоринского. Он был главным попечителем и сделал все, чтобы появился Томский университет. Но его мало кто знает, а Менделеев и его таблица известны всем.
В университетской роще студенты всегда гуляли. Точнее, больше целовались, чем прогуливались.
Где студенты во время нашей юности выпивали? Я даже не знаю, поскольку томич, и, чем выгодно отличался от остальных студентов, у меня были демократичные родители. По моей просьбе они уходили в гости, и я приглашал друзей.
Правда, в основном ко мне приходили не те, с кем я учился в вузе, а друзья по школы. Они и по сей день они мои друзья, в шестой школе люди «специальные» были!
Дружим всю жизнь, хотя сейчас с кем-то из них разошлись.
С мединститутом никто из других вузов во время моей учебы не конкурировал. Тогда у нас училось много красивых девушек и очень мало парней.
В мед все ходили женихаться. Раньше медицина не была модной, мужчины предпочитали инженерные специальности. Из нашей элитной школы из двух классов я один поступил в мед, хотя школа давала мне направление на физмат.
Почему выбрал медицинский? Стечение обстоятельств. Меня не привлекали точные науки. И еще я в старших классах прочитал «Коллег» Василия Аксенова. А потом фильм вышел «Девять дней одного года», где герой страдал лучевой болезнью, ученые изучали его клетки крови. У меня появилось романтическое желание заниматься тем же. И по сей день я именно кровь и изучаю!
ТПУ, а прежде ТПИ, тоже не чужой мне вуз.
Там работали мои родители, папа организовывал факультет автоматики и вычислительной техники, был его первым деканом, заведовал кафедрой автоматики и телемеханики, писал учебники.
В 10 корпусе висит посвященная ему мемориальная доска.
Конкуренция с политехом началась, когда я стал ректором меда. Я считал и считаю, что наше медицинское образование в целом, априори, выше по уровню, чем в ТПУ или ТГУ, в этом, собственно, наша специфика. Нам пациенты доверяют свою жизнь.
Но те вузы подчиняются министерству образования, а мы министерству здравоохранения, поэтому мы всегда получали денег в десятки раз меньше. Если бы мне в пропорции на сотрудника дали бы столько же денег, сколько выделяли ТПУ, в меде стояли бы унитазы из золота!
Мне всегда было очень обидно, что у нас меньше средств, я об этом постоянно говорил и ректору ТПУ Юрию Похолкову, и ректору ТГУ Георгию Майеру. Но мы зарабатывали, старались. К примеру, в 2013 году бюджет медуниверситета по науке был 2 миллиарда — благодаря тому, что мы выигрывали много грантов.
Какой Томск ныне? Не хочу походить на старого брюзгу, повторяющего «А в наше время все было!».
В наше время тоже хватало проблем. Но есть общая закономерность, тенденция — в Россия падает уровень культуры. Отсюда все проблемы.
Это очень печально — люди читают меньше и часто не то, что надо. Слушают музыку, как правило, не ту, которую стоит, популяризируют не то искусство…
Больше всего в сегодняшнем Томске мне не хватает моих друзей и знакомых, моих учителей, которых уже нет на этом свете.
Я себя ловлю на том, что без них город стал другим. А мой город — он во многом теперь на кладбище. Это жизнь, что поделаешь.
Что не меняется в Томске, так это его молодое лицо.
Каким бы злым или утомленным я не был, когда прихожу в учебный корпус и вижу улыбающиеся молодые лица, мне это очень нравится.
Я человек эмоциональный, иногда после лекции мою рубашку выжимать можно. Для меня кайф и праздник, когда после лекций студенты встают и мне хлопают.
С Вячеславом Новицким прогуливались
