«Музыка зависит от людей, которые ее транслируют».
Сергей Старостин: о фолке, собственных проектах, сибирских песнях и любви

На этой неделе в томском джаз-клубе Underground прошел необычный концерт — главными стали этнические мотивы. Перед томичам выступал Сергей Старостин — этнограф, исполнитель, ценитель и хранитель русского аутентичного фольклора.

Поговорили с мэтром фолка о музыке, рождающейся здесь и сейчас, поиске народных мотивов, проблемах современного обучения и специфике сибирских песен.

— Сергей, что привело вас в Томск?

— Чтения, посвященные памяти Кирилла и Мефодия. Я представлю музыкальные этнические проекты с моими старыми знакомыми из Томска, арт-проектом «Васильев вечер». В джаз-клубе Underground выступаю не в первый раз. Пробовали сделать совместную программу с томскими музыкантами, в том числе с молодыми. Что-то нащупали.

— Как вы их нашли?

— Кастинга не проводил, мне просто предложили что-то сделать с молодыми томскими артистами, мы познакомились, можно сказать, на сцене.

— Вы легко взаимодействуете с другими музыкантами?

— Это легкость, связанная с неизбежностью… Если мне предлагают — почему бы не попробовать, нам же не пластинку писать, а концерт отыграть. Можем поимпровизировать, погрузиться в атмосферу общего творчества. Для молодых это урок. Они сначала пытаются встроиться в систему, а потом погружаются, и возникает совместное звучание.

Мне же делиться своими знаниями всегда интересно. Если мы не будем передавать этот язык, значит, не будет его наследования. Также и с традицией. Ее сила в том, что есть некое наследство и наследники, которые могут его принять. А когда никто не принимает, то нарушается естественный процесс воспроизводства традиции. Для ребят в новинку какие-то вещи, которые я им предлагаю, им надо здесь и сейчас решать вопросы, как-то вписываться в эту новую систему, учиться языку. Это непросто, не сразу дается. Но если даже не пытаться, то, как раньше шутили, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

Вообще миссионерство — это одна из сторон моей деятельности. Люблю быть миссионером, у меня это получается.

— Что из ваших проектов вы бы посоветовали для начала тем, кто не погружен в этническую музыку?

— Был в свое время проект, в котором я сейчас не участвую, но прежде он занимал достаточно времени моей творческой судьбы. Это Farlanders. Вместе с Инной Желанной мы записали несколько альбомов. Там есть симпатичные истории, советовал бы его послушать. Еще есть очень хороший дуэтный проект с Марианом Калдарару «Проще простого». Мариан — молдаванин, мы затеяли профессиональный музыкальный разговор, диалог друг с другом. Он получился.

Есть масса других проектов — к примеру, известный Moscow Art Trio. Я называю его не чисто, а околоджазовым. Он использовал джазовую энергию, часть стилистики, но его оригинальность в том, что мы не следовали канонам американского джаза. Он для нас не был путеводной звездой. Джаз — это слово, пришедшее к нам из Америки. Мы пользуемся некоторыми его приемами, но делаем свою музыку. Сегодня трио больше не существует, потому что нашего пианиста, к сожалению, уже нет в живых.

— Атмосфера томского клуба Underground как-то на вас влияет?

— Хотите меня спросить, чувствую ли я намоленность этого пространства? Наверное, это оказывает какое-то влияние, хотя, мне кажется, музыкант, вышедший на сцену, сам творит какое-то пространство. Если здесь звуки прежних проектов как-то «отпечатались» в стенах, потолке, то, наверное, они будут нам помощниками. Мы в любом случае стремимся не играть скучную музыку, а выводить наши этнические предпочтения на сегодняшний уровень восприятие современной музыки. Подтянуть их, но не притягивать «за уши», и делать это очень аккуратно.

— На каких инструментах вы играли в Томске?

— Гусли, свистковые, флейты, рожок… Нынешний концерт для меня — открытая тема. У нас с коллегами не было опыта совместного музицирования. Но мы настраивались, поставили условные метки. Это и интересно, и очень важно — вступать на путь неизведанного. Сие есть процесс творения, особенно если совместного. Процесс — очень увлекательное занятие. Когда мы занимаемся имитацией, исполнением чьей-то воли заданной только уровень музыканта позволяет совершить такую транскрипцию, так прочитать существующие ноты, что они заставляют остальных людей сказать: ух, вот это да! Я уже 150 раз слышал первый концерт Чайковского для фортепиано с оркестром. Но не всегда он меня трогает. То, что записывается, выпускается музыкантами — это такое послание в вечность. Оно должно быть серьезным. У меня за свою карьеру вышло 45 музыкальных альбомов. Из них я бы сейчас одну треть убрал из эфира. Не то что мне за них стыдно. Но это не нужно, без этого можно было бы обойтись. Со временем я меняюсь, и у меня уже другие критерии восприятия себя, мира и музыки.

— Как сегодня ощущает себя этническая музыка? Становится ли она более притягательной для слушателей?

— Считаю, что да, потому что армия любителей своей фольклорной этнической музыки, обращения к корням, становится больше. Она популярна в том числе среди молодежи, открывающей для себя этот мир. Они понимают: он актуален столь же, как когда-то. И для них тоже. Есть вещи приходящие, и история развития музыки преподносит нам все время сюрпризы, подарки, некие новации. Мир быстро развивается, сегодня в тренде одно, завтра другое. Стоит ли гнаться постоянно за модой? Для кого-то это смысл жизни, но я вижу его в другом — в сохранении основ порядка, который был востребован, обладал своей энергией, потенцией на развитие в этом мире в дальнейшем. И имеет смысл к нему прислушаться, воспользоваться этим методом, попытаться применить его сегодня. Почему нет?

— Когда слушала ваши записи, запомнила один момент: предваряя одну из песен, вы сказали, что она помогла вам справиться с депрессивным состоянием. Любая музыка обладает терапевтическим эффектом или народная особенно?

— Музыка не существует сама по себе. Она — «продукт», творение определенных людей. Независима от кого-то музыка природы, она создает звуковой фон — птички поют, лес шумит, гром гремит, ручей журчит... Эти мотивы природы нерукотворны. А музыка зависит от людей, которые транслируют ее, создают звуки. Неважно, когда она возникла, в далеком прошлом или сейчас. Люди играют ее либо талантливо, либо занимаются имитацией. Последнее кажется мне наименее интересным и перспективным направлением. Хотя есть много исполнителей, поющих каверы. Если вы слышали оригинал, то придете к убеждению, что он лучше имитации. Иногда бывает, что имитатор делает песню лучше, чем оригинальный персонаж чисто с технической точки зрения. Но я сторонник того, что музыка должна быть творима здесь и сейчас. С авторским материалом сложнее, он когда-то был кем-то создана. Народная музыка, как правило, лишена авторства. Она существует как звуковое облако, имеющее свои очертания и параметры, не требующее повторения. Но она требует персонального проживания здесь и сейчас. Тебе народ просто предоставляет такую возможность. Вот народная песня, у нее есть свои параметры и особенности, но творить ее ты будешь сам. Пока ты ее не прожил, не прорастил, не присвоил себе, то ждать внешнего эффекта вряд ли приходится.

— Как у вас организован процесс добывания «народных мотивов»?

— В последнее время редко езжу в экспедиции, хотя в прошлом году был в Волгоградской области у казаков, они на Дону поют казацкие песни. Получилось успешно, удивительно, но есть еще люди в деревнях, которые поют. А весь основной массив песен был собран мной в 1980–90-е годы.

— Были ли песни из Сибири?

— В Сибири не собирал, к сожалению, хотя песен здесь немало. В основном работал в центральной полосе.

Сибирь — она разная. Ее культура наследовала у переселенцев разные стили. Она полиэтническая, здесь были свои племена, пришлые люди, ссыльные. Это такой суровый замес. Кто побеждал, брал на себя инициативу, тот и создавал особый язык. Но есть, безусловно, характерные особенности сибирского пения, связанные с мощным звуком и большой распевностью. Эти бесконечные хороводы, протяжные сибирские песни как бы транслируют нам информацию в масштабах места. И климатическая суровость Сибири накладывает свой отпечаток. Здесь меньше мелочевки, тонкости в пении, больше крупного помола, но он очень мощный. В сибирских песнях важен момент соборности, чувство, что человек не одинок, а существует во взаимосвязи с другими такими же, как он. Потому что в этом краю поговорка «Один в поле не воин» как нигде имеет особое значение. Выживать в пространствах Сибири одному весьма и весьма сложно.

— Вы упомянули, что давно знаете томский «Васильев вечер». Как вы с ним познакомились?

— Считаю, что это проект, постоянно ищущий. Они не стоят на месте, хотя состав коллектива меняется, кто-то уходит, уезжает. Но это проблемы роста. Они правильно надеются на привлечения молодежи. Мы давно дружим, поскольку вместе проводили здесь «Томский этнофорум» несколько лет назад. Кстати, сейчас, когда пандемия закончилась, имеет смысл возобновить этот интересный проект.

— В одном из интервью вы говорили, что музыкальное образование в России требует перемен. Мне очень отозвались эти слова. В детстве я любила музыку, но уроки музыкальной литературы и сольфеджио на долгие годы отбили охоту ее даже слушать.

— Эта проблема музыкального образования действительно существует. Многое зависит от личности педагога. Надо искать не столько знаний о музыке в техническом, организационном плане, сколько личность, с которой хотелось бы решать эти вопросы. Однажды я записывал одну очень талантливую бабушку в Курской области. Я понимал умом, как профессиональный музыкант, прошедший обучение в школе, училище, консерватории, что это длительный большой процесс. С нами занимались педагоги, наставники, а тут одна бабушка научила уму-разуму. Спела свою песню, мастерски сыграла на дудках. Меня, естественно, заинтриговало, как она, не пройдя все стадии обучения, владеет этой магией, музыкальным языком. Причем может пригвоздить — я сижу, открыв рот, слушаю внимаю, музыка входит в меня помимо всех фильтров. Спросил, как училась. Она: «Никак, сама от себя. Я научить никого не могу, но у меня можно научиться». Также действуют существующие в природе музыкальные явления, что для нас притягательны. Люди могут не быть хорошими преподавателями, но то, что они делают, создавая привлекательный для нас музыкальный мир, может стать серьезным стимулом научиться.

Та бабушка рассказывала, что когда ей было 9 лет, она видела, как в хороводе слаженно выступают музыканты — как играют на дудках, как с рожком взаимодействуют. Ходила, смотрела, не то что ее взяли за руку и научили. Можно просто смотреть и слушать. Когда ты включен в процесс, то он накладывается на мотивацию — я хочу говорить на этом языке, и это меня побуждает изучать этот язык. Неважно, какой. Если вам понравится изложение Баха на рояле, то вам надо научиться читать ноты. Но посмотрите и как у выдающегося пианиста Гленна Гульда пальчики двигаются… Дело не в постановке руки, а в музыке и самом творце, для которого она становится очень важным актом.

Да, образование у нас, к сожалению, грешит иногда «начетничеством». Преподавать идут не те люди, которые любят музыку и хотят передать эту любовь дальше. Просто они где-то учились, обладают навыками и будут их передавать. Но не навыки надо передавать, а любовь! Она всепобеждающая. Она преодолевает все барьеры на пути, открывает огромное количество перспектив. Собственно говоря, не только в музыке, а везде. Если вы видите прекрасный пример, которому хотите следовать — считайте, это акт любви. И вы загораетесь. Какой смысл обманывать себя? То, что вы делаете, должно быть хорошо и высококачественно. Иначе это самообман.

Текст: Мария Симонова