«Пришло время сделать шаг дальше».
Дмитрий Гомзяков: об увлечении режиссурой, современном театре, уходе из ТЮЗа и новых проектах

Его спектакли вызывают бурные дискуссии и становятся значимыми событиями. Режиссер Дмитрий Гомзяков постоянно ищет новый театральный язык, знакомит Томск с новыми текстами и новыми направлениями в искусстве.

Мы узнали его как актера, а потом режиссера томского ТЮЗа, но теперь он вместе со своим сотворцом и женой Ольгой Райх собирается сосредоточить силы на собственном проекте.

Каково было учиться на курсе Валерия Золотухина, почему однажды он увлекся режиссурой, как переживал успех «Чайки», зачем уходит из ТЮЗа и что такое т.ч.к. — обо всем этом мы поговорили с Дмитрием.

— Дима, когда и почему ты полюбил театр?

— Я учился в шестом классе, и моя подружка детства Лена (я жил на втором этаже, она на пятом) позвала меня в известную в Барнауле и находящуюся через дорогу от нашего дома театр-студию «Тим». Сначала меня просто увлекло само сообщество и атмосфера, там был постоянный «движняк». А потом я понял, что сам театр, то, чем мы занимаемся, мне тоже очень интересно. Увлекся до такой степени, что, когда пришло время поступать, никуда не подавал документы, кроме театрального. Решил: либо театр, либо армия. Театру-студии «Тим» я очень благодарен, там мне дали дело жизни.

— Когда ты поступил, то попал на курс Валерия Золотухина…

— Могу сказать не заигрывая — когда подавал документы, понятия не имел, что это будет спецкурс молодежного театра Алтая и его руководителем станет народный артист Валерий Сергеевич Золотухин. Это стало для меня большим приятным бонусом. Он действительно принимал участие в жизни нашего курса, очень нас любил. И согласился на это не «для галочки». Со второго тура был с нами на экзаменах, приезжал, смотрел показы, проводил вступительные занятия.

Барнаульская пресса постоянно называла нас «золотухинскими птенцами». Когда он приезжал, то заходил к нам в «каморку» в молодежке, спрашивал, как мы, приносил нам сало, какую-то еду. Когда мы на втором курсе поехали в Москву на фестиваль «Территория», Валерий Сергеевич организовал наш поход на спектакль Любимова «Доктор Живаго», где он играл главную роль, а потом до ночи водил нас по театру. В буфете для нас приготовили грибные жульены. Он всем постоянно говорил: «Это мой курс…». В общем, относился к нам по-отечески. Мы были его самым первым курсом, ему было интересно. И как человек, который работал с великими режиссерами, великий артист, «передатчик» опыта, он, конечно, многое нам дал. Не могу сказать, чтобы он с нами занимался актерским мастерством. Скорее, мы работали над художественным словом, мы читали ему стихи. У нас были индивидуальные занятия, когда он приезжал в Барнаул. Помню, когда мы учились на втором курсе, Валерий Сергеевич был в Барнауле три дня, и с каждым из нас провел по несколько часов. Потом он стал исполняющим обязанности худрука в театре на Таганке, и на него упало много забот. Стал бывать у нас реже, но все равно прилетал на показы работ, разбирал их. Такая была история. Хотя в Академии сначала все говорили, «это будет для галочки», но на самом деле Валерий Золотухин стал «дядькой», который нам помогал.

— Что потом случилось в Барнауле, почему ты оставил его?

— Мы были спецкурсом молодежного театра Алтая, нас всех вместе приняли на работу после учебы. В то время его директором была Татьяна Федоровна Козицына, она постоянно принимала участие в процессе, старалась нам чем-то помочь. Она пригласила на постановку Дмитрия Егорова, человека, которого я считаю своим вторым мастером. Потом он стал главным режиссером театра. У нас сложилась настоящая команда, мы стояли за нее горой. Но Татьяне Федоровне сказали, что с ней не продлевают контракт… — Мы все понимали, почему ее убирают. Была сложная история, связанная с новым зданием. Мы въехали в него, но Татьяна Федоровна не подписывала документы, считала, что оно не доделано, требовала закончить работы. Вступила в жесткий конфликт с властями. В итоге в центре города стояло многомиллионное здание, просить дополнительное финансирование на которое Валерий Золотухин лично ходил к президенту России. В этом здании он отпраздновал свой юбилей. Когда Валерия Сергеевича не стало, давление на Татьяну Федоровну усилилось. Она не прогнулась, тогда с ней и не продлили контракт, а потом еще и завели на нее дело. Из-за хищения старого ноутбука и телефона.

Мы попытались работать с новым директором, но Митя Егоров понял, что не выйдет. Всю эту ситуацию мы расценили как предательство по отношению к Золотухину, Татьяне Федоровне, Мите. И почти весь наш курс, а также заслуженная артистка РФ Лариса Корнева, люди из отдела маркетинга в один день написали заявление и разлетелись по разным городам.

— Как ты оказался именно в Томске?

— У нас был очень дружный курс. Мы вместе жили в общаге возле театра. Понимали, раз расстаемся, хотелось бы разъезжаться не по одному. И когда в томский ТЮЗ пригласили сразу шесть человек, мы командой приехали именно сюда. Вместе — это было важно.

— Ты приехал в Томск актером. И неожиданно — для людей со стороны — начал превращаться в режиссера. Как это происходило?

— Еще во время учебы я понимал — мне нравится создавать концепции, придумывать, сочинять, быть по другую сторону. Порой мне это ближе, чем воплощать идеи режиссеров. У меня появились самостоятельные работы. В период учебы в Академии я абсолютно самостоятельно поставил спектакль «Божьи коровки возвращаются на землю», сделал эскиз по пьесе «Кеды». В Томске, когда освоился, сделал работу по пьесе «Март». Она возникла даже до проекта «Дыши свободно» (где актеры ТЮЗа представляют эскизы — прим. авт.), сначала мы задумывали проект «Пробы», но он не состоялся. В итоге эскиз «Марта» сыграли на закрытии сезона в 2015 году. Сразу же после показа тогда еще главный режиссер Илья Ротенберг и директор ТЮЗа Владимир Казаченко предложили доделать работу до спектакля.

Всерьез я задумался о режиссуре, когда на постановку «Братца Лиса и/или братца Кролика» приехала Катя Гороховская. Она сказала: «Дима, у тебя режиссерское мышление. Тебе надо учиться!». Этой же мыслью она поделилась с Владимиром Казаченко. Мы обсудили мою возможную учебу. Затем мне некоторое время было не до режиссуры — в личной жизни произошли перемены, которые меня долгое время занимали. Но через некоторое время начал искать, где учиться — хотелось получить образование не ради диплома, а ради знаний.

— И ты выбрал Высшую школу сценических искусств Константина Райкина?

— Я понимал, что не могу позволить себе заочную учебу на пять с половиной лет, рассматривал варианты на один-два года. Оля Райх подсказала мне, что в школе Райкина в 2018 году набирает курс Кама Гинкас. Мне показалось, что я провалил вступительные испытания, проходившие в онлайн-формате. Гинкас разговаривал со мной, затем сказал: «Все понятно» и резко ушел со связи.… Но я прошел. Спасибо ТЮЗу, я учился за счет театра, правда, потом и спектакль поставил бесплатно. После первой сессии появилось четкое понимание: я вообще не хочу возвращаться на сцену. Паша Зобнин, тогда главный режиссер ТЮЗа, предложил мне ставку штатного режиссера. Так все и пошло.

— Если видеть твои спектакли «Портрет» и «Дальше», где, по сути, нет в основе текста, кажется неожиданным, что в 2019 году ты поставил такой литературоцентричный спектакль, как «Чайка». Как это получилось? Тебе были интересны пьесы, или это была магия «Чайки»?

— Я меняюсь. Тогда мне была очень интересна «Чайка». Сейчас у меня этап, когда спектакль как интерпретация классического текста меня не слишком привлекает. А «Чайка» еще и была моей первой работой на большой сцене. Это был спектакль про художника, в котором я мог лично, через артистов и свой язык, тоже поучаствовать. «Чайка» — история режиссера-перформера, который присутствует и лично высказывается в своем художественном произведении — уже тогда меня сильно грела. Понимал, что в ней я могу попробовать разные стилистические языки. Режиссеру можно там многое найти… При этом я честен перед артистами, не использую их как функцию, мы сочиняем все вместе. Перформативность уже тогда была мне интересна. Во втором акте четвертое действие сделано абсолютно перформативным языком, как оммаж знаменитому художнику-перформеру Марине Абрамович.

— Сегодня спектакли, в основе которых литературное произведение, тебе не близки?

— Я не зарекаюсь, но сейчас мне неинтересен литературоцентричный театр, мне ближе перформанс и акционизм, процессуальность. При этом, когда я смотрю хороший спектакль по пьесе (к примеру, «Дети солнца» Тимофея Кулябина в «Красном факеле») или читаю хорошую пьесу, то думаю, было бы любопытно просто сделать спектакль по тексту. Но только тогда брать современную пьесу или переписывать старую. И работать над соединением артиста и персонажа, заняться таким абсолютно нарративным психологическим современным театром, немного кинематографичным, когда ты просто делаешь разбор: почему, кто, зачем, куда, какой он, какой я… Такое тоже интересно. И вообще, пусть растут все цветы, пусть будут разные спектакли.

— Твоя «Чайка» оказалась очень успешной, попала в лонг-лист «Золотой Маски», победила на областной, а еще стала событием для зрителей, тем задевающим спектаклем, который хвалили и ругали, постоянно обсуждали. Как ты это переживал?

— «Чайка» для меня стала испытанием… Я не почувствовал не то что звездной болезни, даже гиперуспеха. Было ощущение, что появилось больше уверенности, что я имею право заниматься своим делом, хотя сомнения бывают и сейчас. Но случилось испытание новым уровнем публичности, упоминаниями меня в социальных сетях. Все, что я делаю, начали комментировать. Не всегда лестно, по-разному… Когда ты понимаешь, что твои действия обсуждают широко, это непросто. Надо найти в себе силу признать: я делаю свои работы честно, но они действительно могут кому-то не нравится. И человек не становится для меня из-за этого плохим или хорошим, и я для него не становлюсь. Мы же оба были честны: я — когда сделал спектакль, он — когда писал, что ему понравилось. Каждый имеет право высказаться. Уровень публичности — испытание, до сих пор мною полностью не пройденное. С каждым моим заявлением себя и новой работы он повышается, и вновь становится испытанием. Но мне и не хочется, чтобы это перестало меня трогать. Неуспокоенность в творчестве для меня очень важна.

— Что для тебя современный театр? Расскажи об интересных для тебя перформативности и процессуальности.

— Недавно мы репетировали спектакль «Дальше» и вдруг поняли, что сами наши встречи уже и есть процесс. Мы пробуем, исследуем, разговариваем. Не просто рассказываем истории, хочется, чтобы у того, чем мы занимаемся, была практическая польза. Чтобы с помощью «Дальше» будущее для тех людей, кто был в процессе или приходит к нам, действительно становилось понятнее. И появилась ясность, куда двигаться дальше, чтобы сам процесс был полезным, и мы научились разговаривать о себе. Многие говорят: «Я делаю спектакль о себе», но обычно при этом чем-то прикрываются. А если правда поговорить о себе? Поиск новой коммуникации для меня очень важен. Хочется найти ее в театре. Театр — это опыт, поэтому давайте оставим рассказывание историй для Neflix и HBO. Они сделают это качественнее, у них больше бюджеты. А мы же собираемся в маленькой комнате не просто так, мы должны быть друг другу интересны. Мало посмотреть, как некие люди расскажут историю. Давайте будем полезны друг другу, за полтора часа некоего спектакля переживем какой-то опыт, который нам впоследствии пригодится. Такой терапевтический эффект, возникающий от настоящего разговора про себя, выхода из зоны комфорта, поиска новой коммуникации.

— Как это выражается в актерских работах?

— Для меня очень интересна мысль, если ты даже играешь пьесу, играть не Треплева, а «Чайку». Не делать вид, что ты не знаешь, чем это закончится. Тогда получается, что мы друг друга обманываем, а в зале купили билеты и тоже делают вид, что в конце Треплев правда застрелится… Такой театр обмана. Нет, я знаю, что это — артист Кирилл Фриц, он не застрелится в конце. Он просто исполняет роль Треплева. А я купил билет и пришел посмотреть, как он круто это делает. Мы друг перед другом очень честны. Актер, выходя на сцену, играет для нас «Чайку», и знает тему, на которую хотел бы с нами поговорить. Даже если это не перформативный спектакль, а спектакль по классической пьесе. Актер разговаривает инструментами этой пьесы. А я в зале понимаю, что он для меня исполняет эту роль, и у нас происходит взаимообмен. Если делать вид, что здесь он зарыдал, в конце застрелился, то мы должны просто признать, что театр — это иллюзия крутого обмана. Я же думаю, театр — это про опыт, про здесь и сейчас. В этом его главное для меня отличие от кино. Это реальный опыт в данную единицу времени — мы собираемся, и что-то происходит. Если просто рассказывать истории, теряется «здесь и сейчас». Тогда это такое ремесло, где актер учится, как повторить в очередной раз одно и то же, также честно заплакать, рассмеяться… А если мы честно переживаем опыт, то для меня в этом и есть волшебство театра, его сиюминутность и причастность ко мне лично. Иначе зачем?!

— Твой спектакль «Дальше» можно увидеть в Томске в ближайшее время, в июне. Как он появился?

— Было много разных вариантов. В итоге мы определили тему, которая нас сильно трогает. И задумались, что дальше. У меня в тот момент произошел разговор об уходе из ТЮЗа. У многих сейчас есть ощущение — мы, общество, живем на рубеже. По-старому уже нельзя, а как по-новому — никто не понимает. Все ищут, но ответа на вопрос «Что дальше», ни у кого нет. Стал возникать спектакль про будущее. Также у нас была идея завязки со Стругацкими, с Тарковским — комната желаний, формирующая, что хочешь в будущем. Мы с ребятами, занятыми в «Дальше», три месяца обо всем этом разговаривали. Наши репетиции не были похожи на классические. Мы просто говорили, пробовали, перформили, читали пьесы, писали много текстов на разные темы, играли в игры. Создавали некое облако.

— Потом возник проект «Дальше. Разговоры»?

— Да, мы поняли, что нам не хватает знаний, так родился проект «Дальше. Разговоры». Мы много говорили про выход из «пузыря», где мы находим, что дальше невозможно без коммуникаций с разными людьми. Проводили в «Зеленой улице» встречи с экспертами в разных областях — про финансы, школу, маркетинг, экологию… Много говорили на репетициях о горизонтальности, которая мне сегодня очень интересна. Я категорически не согласен с Константином Богомоловым и его словам, что театр — это армия, но мы стали об этом забывать… И слава богу, что стали забывать! Я, наоборот, изживал в себе вертикальность, боролся с собой. Мы с самого начала договаривались, что «Дальше» — это будет личное высказывание каждого из шести перформеров. А еще в команде есть я, есть художник Женя Лемешонок, есть Игорь Фомин. Мы придумывали, что можем высказать.

— «Дальше» — перформативная работа, и в ней с каждым показом многое меняется. Реально на каждом показе можно увидеть другой, буквально изменившийся спектакль, получаются разные высказывания?

— В какой-то момент у нас образовалась общая тема — страхи. Дальше — это у многих про страх, про боязнь будущего. Я в спектакле тоже высказываюсь — через бегущую строку, как режиссер-перформер, который изживает в себе вертикаль. Женя Лемешонок — художник, но ему интересно еще и создавать музыку. Он написал своеобразную «оперу» для спектакля. Игорь Фомин художник по свету, но он приехал и сказал, что будет делать видеоконтент. Посмотрел, как мы перформим, и тоже высказывался. Я не лез в эту работу, у нас были горизонтальные отношения. Потом, естественно, взял на себя инициативу, выстроить спектакль было моей задачей. Но внутри личных перформансов мы обговаривали, что в них может войти. Мы понимали, что у нас репертуарный спектакль, а не разовая акция. Для нас было важно найти какой-то перформативный язык, который мог бы повторяться, но каждый раз быть разным. Мы искали у человека точку боли, чтобы он мог что-то исследовать из спектакля в спектакль.

К примеру, если Рома Колбин в какой-то момент перестанет бояться танцевать, мы заменим эту историю, придумаем что-то другое. Когда у Оли Райх закончится стопка ее дневников, которые она пишет с 2002 года, будет что-то новое. С Женей Алексеевой получилась отдельная радость. Мы репетировали спектакль про будущее, и на одной из репетиций Женя сообщила, что она беременна. И мы поняли, что Женя сейчас буквально носитель будущего! Это такая божественная режиссура, специально не придумываешь. Женя начала с того момента писать дневники, обращение в будущее к своему ребенку. Это круто ложится в спектакль. У Ольги Васильевны Никитиной тема возраста, годов, которые прибавляются. Это тоже личная история, особенно для женщины. И каждый раз видно, насколько по-разному она проходит путь до своих лет. Вова Бутаков, как мы придумали, каждый раз разговаривает в будущем с очень важными для себя людьми. То с дочкой, то с отцом, которого он видел раз в жизни. У Вячеслава Александровича Оствальда тема прошлого. Без «было» нет будущего. Подход «Все забыть, сжечь, ничего до нас не было» мне не нравится. Прошлое — это важная точка, на которую надо опираться. С Вячеславом Александровичем мы долго откровенно разговаривали обо всем, «выжимка» этого интервью вошла в спектакль. Живьем у него только одно слово «Дальше», но он его каждый раз говорит по-разному. Он сам отталкивается от прошлого и идет дальше. Хотя для него это был непривычный процесс — без текста, без роли. Я бесконечно переписываю свою бегущую строку. Женя Лемешонок первые три показа был в зале и сам работал с музыкой.

— Недавно ты выпустил в краеведческом музее «7 на 7», спектакль с дополненной реальностью. Какое ощущение от этого опыта?

— Не могу сказать, что прямо доволен результатом, скорее, доволен всем процессом. Рождением идеи у Алены Шафер, художника музея. Процессом, как мы исследовали новые возможности и соединяли новые технологи, музей и театр… Были бессонные ночи, знакомство с замечательными людьми — с художником Мишей Заикановым, с IT-специалистом Андреем из «Рубиуса».

…Спектакль «7 на 7» тоже получился, хотя он мог бы быть раз в десять красивее — сначала у нас было столько деталей! Мы сразу придерживались медитативного построения, но все объекты дополненной реальности можно было долго рассматривать. Технические возможности не позволили нам сделать некоторые вещи. Буду иметь это в виду, «7×7» дал мне огромный опыт. Если еще буду работать с технологией AR, он пригодится.

— Почему ты решил уйти из ТЮЗа?

— Тема моего ухода появилась давно. В 2020 году я хотел выпустить «Портрет» и уйти, но помешала пандемия. Это решение связано с моим желанием роста и личного развития. Пока получается, что раз в год я выпускаю спектакль в ТЮЗе, другое время занимаюсь какими-то вещами в нашем проекте «ОткрытО». Они отнимают друг у друга время. Я понял — пора. Мне хватает смелости, идей начать что-то новое. Откровенно говорю и пишу везде — я хочу свой театр! Тот, что по моим ощущениям, соответствует актуальному и своевременному искусству. У меня нет конфликта с руководством ТЮЗа, я просто понимаю, что нам пора расходится. Пришло время сделать шаг дальше.

— Но почему при этом ты закрываешь ваш с Олей Райх проект «ОткрытО»?

— Мы всегда заявляли, что это проект без стен и адреса. По нашим с Олей ощущениям, он уже изжил себя. «ОткрытО» у всех ассоциируется с читками современной драматургии, с учебным процессом… Последний спектакль «Битва за Мосул» мы сделали в 2019 году, очень давно. Хочется следующего качественного шага. Чтобы у нашего театра был адрес, здание, которое соответствует нашим запросам и где происходит то, что нам интересно. Чтобы мы с Олей вдвоем не были сами себе директорами, завпостами и таргетологами. Пусть будет целая команда, которая делает большой и интересный проект. Нам хочется роста. У нашей новой задумки сегодня есть название т.ч.к. и телеграм-канал.

— Что главное ты получил за эти годы от ТЮЗа и «ОткрытО», если сформулировать кратко?

— Театр дал мне профессию, и ТЮЗ, и «ОткрытО» подарили мне большой опыт. ТЮЗ — опыт работы в команде, в стенах государственного театра, где есть свои законы и свои подводные камни, много нюансов, которые надо учитывать. Я, правда, расстаюсь с театром по любви. «ОткрытО» — это опыт несказанной свободы, она с одной стороны прекрасна, с другой ужасна… На такой проект уходит очень большой ресурс. Как говорила Марина Абрамович в фильме «В присутствии художника», при подготовке перформанса 80% ее забот — это его организация и только 20% — творчество. «ОткрытО» показало, чего нужно избегать при самостоятельном плавании, к чему стремиться, как себя позиционировать, чего хотеть. Вообще всё, что произошло за семь лет, проведенных в Томске — это огромный опыт, который останется со мной. Надеюсь, он станет тем самым «было», от которого можно оттолкнуться. Я не отрекаюсь и не забываю, я отталкиваюсь и иду дальше.

— Ты собираешься делать свой театре в Томске?

— Да, я вижу здесь большую перспективу.

— Как ты воспринимаешь наш город в театральном плане и насколько годы «ОткрытО», твои спектакли, заметно отличающиеся от многих других постановок, поменяли томскую публику?

— Я специально не анализировал, но на «Чайке», самом моем «долгоживущем» спектакле, я постоянно был в зале и смотрел, как меняется публика. Сначала было много случайных зрителей, потом, видимо, заработало сарафанное радио и стали приходить люди, которых я раньше в театре не видел. Для меня это было круто. Хочется сделать проект, который будет привлекать, собирать (в том числе и тех, кто обычно не ходит на спектакли) для интересных разговоров, для того, чтобы сделать друг друга лучше. Это еще один из моих интересов — искусство, которое делает человека лучше. Человек по своей природе прекрасен, замечателен, и очень сложен внутри. В нем есть разные пласты. У меня ощущение, что искусство может забытый и прекрасный пласт поднять наверх, «выровнять» человека.

— Ваш новый проект, как мы знаем из телеграма, называется т.ч.к. Что это означает?

— Это театр коммуникации, где буква «Ч» читается, как хочешь… Театр человеческих, чистых, честных, чмошных… любых коммуникаций!

— Пока вы в процессе поиска или уже можно что-то рассказать про т.ч.к.?

— Сейчас это для меня цифровой перформанс: телеграм-канал театра, который существует только в моей голове. Я уже детально расписал будущий сезон, чего бы хотел. Будет и пост про здание, какое нам нужно. Пока все это живет только в моих и Олиных мыслях. Еще у нас появился директор, чье имя мы пока не объявляем. Если кто-то прочитает это интервью и захочет нам помочь, мы, конечно, будем рады. Я верю, что проговаривание в текстах, появление конкретных буквенных сочетаний, когда ты не в голове формулируешь, а действительно прописываешь словами, многое дает. Для меня в этом есть и перформативность, и процессуальность. Театр родился у нас в голове, значит, он уже живет, существует. К примеру, спектакль «Дальше» родился не на премьере, а как только мы стали его делать. Процесс тоже считается, иначе мы слишком заточены на результат. Когда так происходит, ты не чувствуешь удовольствия от процесса и пользы от него… Для меня телеграм — это процесс формулирования, хочется, чтобы каждый день имел ценность и был наполнен смыслом. Кстати, если говорить про процессуальность, то для меня ни один самый крутой результат при плохом процессе не оправдан. Ты всех загнал, а потом говоришь — видите, как хорошо получилось. А чем вы все занимались эти два месяца? Вы не жили, а просто страдали? В чем тогда смысл? Хочется, чтобы дело, которым мы занимаемся, приносило нам удовольствие в каждую секунду.

— Проект т.ч.к. ты, как и все остальные свои задумки, воплощаешь в жизнь вместе со своей женой актрисой Олей Райх?

— Всё, что происходит — наше совместное творчество, и проект «Открыто», и проект т.ч.к. Как я уже говорил, для меня очень важен отказ от вертикали и поиск горизонтали. Оля меня в этом сильно поддерживает. Не хочется говорить высокопарных слов, что она моя муза. Она — мой сотворец, друг, человек, смотрящий со мной в одном направлении.

— В чем ты видишь потенциал Томска и его перспективы, почему, в отличие от многих, ты здесь остаешься?

— Когда я вышел из театрального пузыря и начал разговаривать с интересными людьми из разных сфер, я, может, иллюзорно, увидел потребность Томска в сообществе. Мы можем создать его вместе с Томском! Для меня очень важно, что проект т.ч.к. базируется здесь, но направлен не только на город, он как минимум масштабов страны. Но томское сообщество очень важно. В чем сила Томска? В прекрасных людях! Мне очень нравится, что в этом городе молодость — не буквальный возраст. Здесь столько крутых людей, кому за 50, за 60 лет, и язык не повернется назвать их старыми. К нам на читки ходит удивительная дама с тросточкой. И вот на «7×7» она сидит с айпадом, смотрит спектакль с дополненной реальностью и говорит: «Прикольно!». В городе столько людей, кто открыт к поискам, рефлексии, исследованию сегодняшнего дня… Я потому Томск люблю и полюбил, и вижу в этом перспективу нашего дальнейшего совместного развития.

Текст: Мария Симонова

Фото: Серафима Кузина, vk.com/tomtuz, vk.com/opentomsk