Люди труда.
Лидия Колесова: главная по хулиганам

Во второй половине ХХ века в Томске работало несколько десятков заводов самой разной направленности — от легпрома до машиностроения, на которых были заняты десятки тысяч людей.

В спецпроекте «Люди труда» — истории тех, кто застал расцвет томской промышленности советского образца.

Наша новая героиня — Лидия Ивановна Колесова, с 1942 года работавшая на Томском манометровом заводе.

«Из города нас вывели партизаны»

— Я родилась в 1928 году в городе Великие Луки. Когда началась война, мне шел 14-й год. Конечно, я уже многое забыла, и вообще не хочу войну вспоминать. И фильмы военные до сих пор не смотрю…

На третий месяц войны немцы уже нас оккупировали. Такая бомбежка была… И виселицы — и все это у нас на глазах… Они когда в город вошли, виселицы понастроили и согнали весь народ смотреть…

А папка на фронт сразу ушел. Он вернулся потом, когда мы уже в Томске жили, но раненый очень. У меня еще две сестры было, старшая умерла в прошлом году, и младшая умерла. А я долгожитель.

Из оккупированного города нас вывели партизаны. В конце 1941 — начале 1942-го город 13 раз переходил из рук в руки. Там вообще все было разбито. Уехали без вещей — как выскочили. Только документы с собой взяли. И то — благодаря немцу одному. Он, видимо, знал, что наступление будет, в нашем дворе каждого обошел и жестами показал, чтобы документы собрали, спрятали и сидели наготове. Если бы не тот немец, неизвестно, что было бы.

Нас вывезли на санях в деревню, где находился партизанский отряд. И потом повели в город Торопец. Шли лесами, болотами. Останавливались в деревнях. И никто нас не оттолкнул: всех по домам распределят, последнюю картошину сварят и поделят. Поэтому сейчас я не понимаю, когда возмущаются: почему мы украинских беженцев кормить должны? А если, не дай бог, попасть в их положение?

Хорошо помню такой случай. Мы остановились в одной деревне, и туда прорвался наш солдат. А по деревне немцы идут. Хозяйка как-то спрятала солдата за лавку, застелила тряпками, и сверху усадила нас, детей. Сидим, дрожим, конечно. Но немцы ничего не заметили. И так спасли парня. Потом он остался в партизанском отряде.

Из города Торопца шел большой-большой эшелон, товарняк. Нас посадили в него и повезли на восток. А везли долго — наверное, с месяц. На фронт ведь надо пропускать эшелоны с оружием, с солдатами. Нас в тупичок поставят — и ждем. Как только военная техника пройдет — мы снова в путь. Людей было много: в нашем вагоне, наверное, семей пять. Наша семья — мама, две сестры, я и еще одна девочка Маша, немного постарше меня. Когда нас сажали в вагон, мама увидела, что она плачет, спросила — о чем? Девочка сказала, что ее родители погибли, а она осталась одна-преодна. Мама ее приютила, и с тех пор мы родня. Она живет в Братске, мы переписываемся, и в гости ездили друг к другу, пока могли. Сейчас тоже зовут, но куда там — я даже до балкона кое-как дохожу.

Других соседей уже не помню, кроме Жингелей: мать, сестра и брат. А отец их на фронте был, как и наш. С ними мы сдружились.

Из еды давали суп во флягах и хлеб. Спали — кто на деревянных полках, кто прямо на полу. Были и вши, и блохи, и все на свете… Так довезли нас до Новосибирска (был уже август 1942-го), а дальше поезд не идет. По перрону ходят представители разных заводов с рупорами и выкрикивают названия городов, приглашают на работу. Мы выбрали Томск, манометровый завод.

Томск

До Томска ехали на грузовике. По приезду дали общежитие от завода на улице Учебной. Маму, старшую сестру и Машу сразу оформили на работу, а меня не берут. Я в слезы. Ладно, Вере, младшей сестре, было всего 12. А мне-то уже около 14 было. Мама сама пошла в отдел кадров, говорит: «Девчонка хочет работать. Я видела, у вас такие же дети идут через проходную». Взяли меня в закрытый цех, мы там делали запалы для гранат-лимонок. Станочки были небольшие, но стояли высоко. Ребятишки, кто не дорос еще, на ящики становились. Надо было длинные трубки разрезать на куски по размеру. Станок включаешь, отмеришь и резцом — раз! Смена длилась 8 часов. Не сделаешь задание — оставайся, доделывай. Но мы в основном успевали.

А чтобы отапливать завод (он тогда находился на Лагерном саду, в здании бывшей винной монополии, ныне — пр. Ленина, 1, ТЦ «Гостиный двор», — прим.ред.), мы зимой сами ходили за дровами. Возьмем большие сани, спустимся к речке, нарубим кустарника много-много, привяжем на эти сани и везем обратно. Лошадей не было, мы сами, как лошади…

До сих пор благодарна заводу, что нас приютили, не бросили. Выдали матрасы, байковые одеяла, подушки, набитые соломой. Кормили месяц бесплатно, а потом мы начали зарплату получать. Хлеба выдавали по 600 граммов в сутки. Получишь — съешь сразу. А мама есть мама. Сама маленько поест, и свой кусочек между нами делит.

Есть очень хотелось. Как-то наши соседи, те самые Жингели, сварили щи из капусты в ведре и ушли на работу. А еще один мальчишка, мой ровесник, он там же жил, подговорил нас: «Давайте, по поварешечке себе нальем. Подумаешь, заметят, что ли?» По поварешке налили, а нас четверо. И что в том ведерочке осталось? Тетя Валя Жингель заметила и пожаловалась моей маме: «Это же нехорошо, мы тоже есть хотим». А мама нас все время приучала не брать чужого. Приходит она и говорит: «Кто у вас был агитатор щи поесть?». Мы признались, что и я ела, и Вера, и Колька, и Жорка, его брат маленький. Мать велела мне встать на коленки и просить прощения у соседей. Я только недавно перестала плакать, как это вспоминаю…

Потом нам выделили отдельную комнатушечку от завода. Дали доски, из них мама сделала полати. Она способная была, от скуки на все руки. Одеяла связали самодельным крючком из тряпок, которые на заводе давали руки вытирать и станки мыть. На проходной за это дело тоже наказывали, но мы под одежду тряпок натолкаем и пронесем. Так и жили.

А как война кончилась — такое ликование было! Заводы гудят, люди обнимаются, плачут… Это никогда не забудется.

После войны

Я до 1950 года на станках работала, пока замуж не вышла. Потом перевелась на ЦКС (центральный комплектовочный склад - прим. ред). Туда стекались все детали для манометров, мы их комплектовали, выдавали в цеха — и там их уже собирали, запускали, регулировали. Я была диспетчером и наставником — должность такая. В смене у меня было 15 человек.

Помню, был в бригаде хулиганистый парень Витька, он на каре (грузовая самоходная тележка на производстве — прим.ред.) работал — возил корпуса в ЦКС, детали, какие надо. Его сначала даже на работу брать не хотели из-за его характера, а мне стало жалко парня. Про меня на заводе говорили: «Колесова у нас всех хулиганов подбирает». И вот везет этот Витька нагруженный кар, а мимо идет директор завода, Пушных Александр Федорович. Высокий такой, хромой — он с фронта без одной ноги пришел и ходил на протезе. Витька кричит ему: «Мужик, открой ворота!». Пушных похромал, открыл ворота. Витька выехал и опять орет: «Мужик, закрой ворота!». Прошло полчаса или час. Вызывает меня к себе Клавдия Петровна Зорина, начальник ЦКС: «Лида, что твой Витька натворил? Быстро бери его и поднимайтесь к Пушныху на третий этаж». Заходим. Александр Федорович говорит: «Ну, садись, мужик, — передразнивая Витьку. — Ты где воспитывался, кто твои родители? Почему нет никакого уважения к пожилому человеку?!" В общем, отчитал и меня, и его.

Потом Витьку этого взяли в армию. А когда отслужил, его мать стол накрыла, пригласила меня и нашу начальницу Зорину. Там первый раз я видела вора в законе. Такой холёный, будто бы интеллигент, не подступиться. А золотых зубов целый рот и перстень золотой, а в то время золото встречалось очень редко. Клавдия Петровна сразу его раскусила. «Лида, — говорит, — нам надо отсюда уходить потихоньку». Мы собрались, а нас не пускают — шалман целый. Кое-как мы выбрались.

Хорошо было у нас на заводе, дружно! Все праздники вместе отмечали. Присутствовал и директор, и мастера, и так далее. Столы сами накрывали, немножко выпить дозволено было. А потом — и танцы, и игры всякие.

Самодеятельность была, концерты, танцы. А в театр как мы любили ходить! Нам раньше давали билеты на завод, и мы ходили на все оперы, балеты, спектакли. Я видела и Миронова, и Папанова, и Этуша. До сих пор театр люблю, но сейчас куда?..

На субботники никого даже агитировать не надо было. Шли, как на праздник. Возле проходной обязательно играл духовой оркестр. Мы убирали и свою территорию, и прилегающую. И на станках работали, а заработанные деньги отчисляли в специальный фонд. Например, в 1972 году на эти средства был открыт памятник ребятам, которые ушли с завода на фронт.

В 80-м я по возрасту вышла на пенсию, но все равно продолжала работать в ЦКС. У меня 40 лет трудового стажа. До сих пор завод для меня — это дом родной. Когда приходится ехать мимо, посмотрю на него — кормилец мой дорогой! Нас и сейчас не забывают, и на день старшего поколения, и на День Победы поздравляют, приглашают на концерты. Пускай нас, заводских тружеников тыла, всего человек 10 осталось. Но ведь есть и те, кто в войну на других заводах работал, а потом к нам перешел. Им тоже помогают. И вот за это им низкий-низкий поклон.

Текст: Катерина Кайгородова

Фото: Владимир Дударев