Принцип чтения.
Евгений Маликов: «Не люблю русскую классику»
Евгений Маликов — личность разносторонняя. Физик, преподаватель, балетный критик…
Сейчас он живет в Москве, а когда приезжает в родной Томск, то в последнее время презентует свои книги. В этом году он представил уже два издания с эффектными запоминающимися названиями: «Песни кастратов» и «Я, враг балета».
Мы планировали расспросить Евгения о книгах, посвященных балету, но когда выяснили, что он давно и всерьез увлечен детективами, то, конечно, обсудили и этот жанр. А также узнали, почему он не любит русскую классику.
— Чтение началось для меня со школьной библиотеки. Конечно, дома у нас книги были, но взрослые, не те, которые могли бы заинтересовать мальчишек. Я — выходец из небогатой семьи, «Трех мушкетеров», Эдгара Уоллеса, Фенимора Купера у родителей не было. Моим первым чтением, точнее, скорее разглядыванием букв, стали журналы «Вокруг света» и «Наука и жизнь». Особенно меня привлекали комиксы — их иногда помещали в «Науке и жизни».
Когда я в первом классе, в томской школе № 4, дорвался до библиотеки, меня поразило обилие того, что я могу получить. Но при всем при этом я не бросился к «Королеве Марго» Дюма и подобным вещам. Меня вдруг заинтересовала научно-популярная литература.
И тот пласт «попсы», который был обязателен к прочтению в этом возрасте, оказался отодвинутым из-за научпопа. Могу признаться, что «Графа Монте-Кристо» я прочитал только в 9-м классе, и он уже произвел на меня меньшее впечатление, чем мог бы, возьмись я за него раньше.
Я читал все подряд. Не сказать, что совсем беспорядочно и хаотично, но никогда не было человека, который, как Вергилий, водил бы меня по всем кругам книжного ада. Что-то читал, становилось интересно, замечал книжку на похожую тему — открывал и ее. И нельзя не брать в расчет обыкновенную индукцию. Мы дружили с пацанами, они что-то советовали. Не «обязательно прочитать эту книжку», мы делали иначе. К примеру, в этом году мы читаем фантастику — кто больше. Не соревнуемся, а читаем, обсуждаем, обмениваемся мнениями. Другой год брались за литературу по бионике, химии, про полимеры…
Балетом я увлекся, конечно же, благодаря любви к женщине, к балерине. Не то что бы решил стать балетным критиком — оно так вышло. Если бы я был богатым бездельником и мог сожительствовать с какой-нибудь балериной, я, наверное, в 2000-м году, когда начинал свой путь в балете, так бы и поступил. И был бы такой современный генерал Безобразов. Но у меня никогда не было достаточно денег для такой жизни, поэтому я удовлетворился должностью почетного гражданина кулис. И вскоре понял, что мне от выходящих на сцену девочек ничего больше не надо, кроме как смотреть на них.
Почему я попал в балетную критику? Физик по образованию, в Томске я все время был преподавателем информатики. А потом получилось так, что по ряду причин мне пришлось сменить работу. И вдруг оказалось, что своими размышлениями о балете и опере я могу зарабатывать деньги. Я на протяжении примерно десяти лет занимался тем, что писал статьи о балете, опере и изобразительном искусстве. То есть о визуальных искусствах, оперу я так же воспринимал. В постановке к саундтреку добавляется видеоряд, и меня всегда интересовало, как он ему соответствует.
В то же время не было ни одного дня, когда я бы не жалел, что не преподаю. Как только смог вернуться, так сразу же вернулся. Я — человек университетских традиций, университет люблю больше, чем театр, хотя везде свои подводные камни. Когда я вернулся преподавать, то был счастлив.
Тем не менее книги про балет я читал. И сегодня три верхние полки в моем шкафу — это книжки исключительно о балете. Их много, не сказать, что я не подкован. Другое дело, что я никогда не проходил ногами все, что делают балетные люди, и не имею право давать им советы. У них для этого есть педагоги, репетиторы, они знают, как лучше сделать то или иное движение. А о том, что такое танец, о месте балета в культуре я могу рассуждать.
Что читать об этом виде искусства? Конечно, это Вера Красовская и ее многотомное исследование по истории балета. Собственно, весь балет — это история. Можно, конечно, прочитать книжку Агриппины Вагановой, где она описывает все движения и дает их названия, позиции, но я не знаю, будет ли от этого толк.
Я бы хотел оставаться таким балетным критиком, который не может отличить жете от плие, прыжок от приседания. К сожалению, их я различить могу. Но к счастью, на этом мои специфические балетные знания заканчиваются. Я рассуждаю о нем как нормальный гусар, который приходит, смотрит, оценивает красоту ног, линий, движений, а после на досуге с друзьями в клубе может порассуждать о том, какое место все это занимает в культуре.
Когда сталкиваются двое мужчин, обсуждающих что-либо увиденное, относящееся к современному танцу, то возникают зарубы, и разговор выходит на то, ради чего все это делается. Стоит ли выхолащивать из балета сексуальность, чувственность? Мы начинаем брать весь пласт большого нарратива, а он в гендерном аспекте сводится к полигендерности, гендерной флюидности, преодолении бинарности нашего гендерного существования.
У меня телевизор настроен на Mezzo Live HD. Это французский канал, где показывают классику, балеты, оперы и концертные выступления. На днях смотрел включения с Лионского фестиваля, и первое что меня убило — это абсолютная даже не асексуальность всего, что происходит, а именно сексуальная неопределенность. Там даже не было перетекания одного пола в другой, поиска, просто полнейшая неразбериха. Это то, о чем сейчас все говорят. Если раньше балет был построен на бинарных оппозициях, мужское — женское, то теперь эти категории ушли, современный танец стал совершенно другим. Я долго не мог этого понять.
В моей практике была история, когда в 2000 году я работал в Новосибирске, и знакомая позвала меня на мастер-класс по танцу-освобождению. Я пошел, посмотрел: они извиваются на полу, красивые и молодые. Написал заметку… Знакомая оскорбилась: как я мог свести их духовность к сексуальности?! Я тогда не понял, о чем она говорит. Только сейчас, спустя 15 лет, до меня стало доходить, что они освобождали не сексуальную энергию, а свое «я» в рамках преодоления этой гендерной бинарности. Готов ли я принимать такой балет? Как исследователь да, мне это интересно. Но готов ли я получать удовольствие от такого балета? Боюсь, что нет. Меня привлекают более приземленные вещи. Балет — это искусство созерцания, визуальное, а не словесное.
О современных книгах о балете я говорить не буду, иначе получится нескромно с моей стороны. А из исторических можно читать биографию любой выдающейся танцовщицы, начиная с Матильды Кшесинской. Не будем говорить про ее отношения с цесаревичем, это документально не подтверждено, но ее сожительство с двумя великими князьями одновременно не секрет, а факт.
Поищите, кто такая Красная Жизель, тоже восхитительная трагическая биография. Даже такие малоизвестные широкой публике девушки, как Вера Каралли — это биография, судьба. Любая из них — личность. И да, это дамы полусвета, не девочки из рабочего квартала.
Книга Тамары Карсавиной — это не просто биография отдельно взятой балерины. Это и семья с историей. Отец — танцовщик, брат — крупный философ, был репрессирован. Она — выдающаяся балерина, партнерша Нижинского, вышла замуж за английского дипломата, покинула Россию. Тоже история.
Художественную литературу я читаю. Не то что бы всякую, а детективы! Считаю себя внимательным и серьезным исследователем жанра, ловлю от него неподдельный кайф, уверен, ничего лучше детективов не придумано.
Впрочем, у меня есть три любимых писателя. Они не имеют отношения к русской и европейской литературе. Это англичане: Гилберт Честертон, Редьярд Киплинг, Ивлин Во. Каждого люблю нежно. Самая большая любовь, пронесенная через всю жизнь — это Ивлин Во. Это книги про него самого, его герои в том же возрасте, как он, когда писал роман. И я эти книги читал в том же возрасте. Потом Ивлин Во взрослел, приобретал жизненный опыт и писал о тех же героях в развитии. У меня увлечение этим писателем шло плавно, через «Возвращение в Брайдсхед», «Пригоршню праха» к «Мечу почета», его, можно сказать, завершающей трилогии об английской аристократии.
Мы все воспитаны на литературе о рыцарях. Я слукавил, когда сказал, что читал в детстве только книги по бионике. На самом деле, в юном возрасте мне попался и «Айвенго» Вальтера Скотта. Эта книга не может не сформировать нормального пацана. Тогда и сейчас рыцарское отношение к женщине и жизни осталось незыблемым.
Со временем оказалось, что кроме моих трех любимых писателей есть четвертый автор, с неожиданной стороны проиллюстрировавший мою любовь к ним. Это Пелам Вудхаус и его «Дживс и Вустер». Когда я открыл для себя эту эпопею, то понял, что Берти — мой любимый герой, человек, которым я хотел бы быть. Тот самый богатый бездельник. Глуповатый, иногда прямо олух. И это полностью соответствует моему самоощущению. Я тоже не могу похвастаться особой интеллектуальностью. Одновременно Берти — человек сногсшибательной, исключительной порядочности и рыцарского отношения ко всему на свете. И он постоянно читает детективы, что мне тоже очень понравилось!
Если говорить о детективах, то есть классический детектив, крутой детектив и полицейский роман. Я никогда не спутаю три направления этой литературы.
Классический детектив — это лабораторная литература, она ближе всего математику и физику. Это модель, и чем более чистая эта модель, тем более она интересная.
Мои предпочтения среди классического детектива — это женщины. Они аккуратны. Для того чтобы писать детективы, не надо обладать гениальностью, надо делать все хорошо, четко, если есть возможность — без украшательств. Женщины умеют все делать тщательно. Агата Кристи — чемпион в классическом детективе, Джозефина Тэй на втором месте, Дороти Ли Сэйерс — на третьем, Нейо Марш на четвертом. Остальных женщин-авторов детективов я просто не признаю.
Среди мужской части жанра не очень много стоящих авторов. Стивен Ван Дайн, сформулировавший «20 правил для пишущих детективы», Эллери Квин, Джон Диксон Карр, я бы обошелся этими тремя авторами.
Я могу сказать, какие детективы нельзя читать. Как большой специалист в этом жанре, готов посоветовать, как выбирать, что купить. Подходите к лотку, видите том, где 300 страниц, написаны фамилия-имя, и все это — один роман. Эту книжку нельзя брать, в таком томе должно быть три романа! Детектив — это лабораторный жанр, он должен быть чистым. Если он растянут на 300 страниц, значит, там много того, что не присуще жанру. Рассуждений о чувствах, постельных сцен. А детектив — это задача. Он не стремится копировать жизнь, он представляет собой схему. Там не характеры, а типажи, нет их развития… Впрочем, лучше Стивена Ван Дайна я главные признаки детектива не сформулирую.
Если классический детектив — это про интеллект и про задачу, то крутой — он про нашу сложную реальную жизнь и не сводится к задачам. В крутом детективе прежде всего стоит обратить внимание на Дэшила Хэммета, Микки Спиллейна, Рэймонда Чандлера. У каждого из авторов есть свой герой.
Майк Хаммер, Сэм Спейд — это те люди, которые не служат закону. Обычно герои крутого детектива не из полиции, их нанимают. Задачи решаются в реальном мире большего или меньшего хаоса, часто за гранью закона. Это романы о правде чувств, о том, как в неправильном мире, неправильными методами неправильные люди пытаются восстановить правильность. Поэтому Микки Спиллейн со своим Майком Хаммером — это очень сентиментальный автор. В том числе, видимо, и потому, что это самое несовершенство мира писателя очень увлекает. Хотя это коммерческая литература. Впрочем, коммерческая литература проникает в высоколобый мир искусства. Например, Джон Зорн, американский композитор-авангардист, представитель нового еврейского джаза, один из моих любимых музыкантов, записал альбом «Микки Спиллейн». Будучи авангардом, он играет на поле массовой литературы.
Полицейский роман — это только закон. Если в случае классического детектива работает закон логики, в случае крутого нарушаются все законы, кроме лирических, чувств (они на первом месте), то в полицейском романе мы обязаны решать задачу, находясь в процессуальных рамках. Производственный роман один от другого отличается мало — что про полицейских, что про сталеваров, получается похоже. Поэтому полицейский роман меня увлекает меньше, чем классический, хотя и он любопытен.
Если серьезно отнестись к такому простому жанру, как детектив, можно найти много интересного. Человек вообще не должен себя ничем ограничивать! Хорошей свинье все впрок. Это я говорю про себя, поэтому читаю все подряд. Другое дело, что по нынешним временам у меня остается мало времени на все остальные направления литературы. Да и не очень интересно, все книжки должны быть прочитаны в свое время. Нынешняя литература меня интересует мало, я знаю многих современных писателей, властителей дум. И Прилепин, и Елизаров, и Шаргунов, насколько я с ними знаком, приятные в общении люди. Но мне приятнее с ними покурить и побеседовать, чем читать их книжки.
С неослабевающим наслаждением я читаю одну Марусю Климову из Питера — только ее тотальная мизантропия способна поддерживать веру в человечество.
Я не люблю русскую классику. Я вообще не очень люблю европейскую литературу. Лучшими русскими писателями считаются Достоевский, Толстой, Чехов. Они писали о том, о чем говорила вся Европа. Эти экскурсы в психопатологию, в сумеречные зоны… Правда, не очень понимаю, как среди лидеров оказался Чехов. Видимо, у него такой черный юмор, который тогда Европа и Америка еще не освоила. До сих пор не могут понять, почему его пьесы называются комедии.
Есть еще пласт русской литературы, менее известной, но более интересной. Николай Семенович Лесков, к примеру, не переводим на иностранные языки. Не потому, что его слог сложен, просто он пишет о том, чем Европа не интересовалась ни тогда, ни потом. У него вещи, не очень понятные европейскому читателю. За исключением «Леди Макбет Мценского уезда». Но это судебный очерк, не роман, в нем нет развития характеров, а есть некая сложная натура, которая и пугает, и восхищает одновременно.
Считаю, Лесков — лучший русский писатель, именно потому, что он специфический, не очень понятный западному читателю. Это не романы на тему сексуальных девиаций и фрейдизма. То же самое происходит с другими русскими писателями, которые оказались не ко времени, иногда его опередили.
Есть еще Константин Леонтьев — блестящий стилист, эстет. Человек, после которого можно сказать, что Ницше — это Леонтьев для бедных. Но Леонтьева Европа не знает, хотя зачитывается Ницше. Почему? Во-первых, Леонтьев византиец, он касался вещей, не очень понятных Европе. Во-вторых, он появился не вовремя. Ницше возник позже.
Я не люблю континентальную литературу. Как Лесков и Леонтьев, так на отшибе стоят и мои любимые английские писатели. Они не универсальны. К примеру, Киплинг — это нормальный протестант. Англичанин, бремя белого человека, казарменный юмор… Литература обычных людей. Эти писатели, особенно Вудхаус, пишут о здоровых людях. У них нет рефлексирующих героев, хотя немало чудаков и неудачников. Но это всегда очень симпатичные, положительные герои.
Современный «мыслитель» Константин Крылов часто ноет у себя на Фейсбуке по любому поводу. Ему не нравится русская природа, кухня… В том числе он сетует, почему господь не поселил русских на Средиземном море. И вспомним Честертона. Он писал эссе о фантастической красоте серого цвета, который присущ Англии. И тот, кто любит Англию, не может не любить серый цвет. Вот позиция здорового человека! Мне она близка, я патологически здоровый человек, абсолютно бездуховный.
Кстати, рыцарские романы, на которых мы выросли, — они не только о том, что надо вести себя благородно по отношению к сопернику, но и о том, что хорошо быть физически сильным. Идеалы физического совершенства никогда не были для меня чем-то плебейским. Наоборот. И балет я рассматриваю в рамках своей очень цельной концепции взгляда на мир.
Я считаю, если автору надо говорить о своих книжках, то книжка не получилась. Все, что я хотел, я уже сказал в своих текстах.
С моими книгами все получилось странно. Однажды была написана научная работа, и по некоторым причинам были сомнения, что искусствоведы ее примут как диссертацию. Но их мнение от меня не зависело, зато издать монографию было в моих силах. Так появилась первая книжка «Миф и танец. Опыт занимательной герменевтики». Потом я вернулся преподавать и почти перестал писать, но у меня накопился материал, он сам по себе был интересен. И получилось, что после первой книжки вышло еще две, они основаны на моих статьях. Если в книге про оперную режиссуру «Песни кастратов» почти ничего не добавлено к уже опубликованным прежде текстам, то в книжке «Я, враг балета» многое специально написано для этого издания. И в этом смысле «Я, враг балета» — это не сборник статей, а отдельное произведение про науку, про игру, про научный дискурс, про попытку разрушения научного дискурса и что из этого выходит, про большой нарратив…
В планах у меня еще несколько книг, они в работе. Про одну говорить не буду, в другой мне нужно собрать все, что я сделал по изобразительному искусству. Фотография, фигуратив, современное искусство… Переосмыслить, что я писал за эти годы.
Нужно собрать камни. Я зануда, у меня ничего не пропадает. Кроме меня никто это не соберет, я слишком незначительная для истории личность. Если я и представляю для кого-то интерес, то, как надеюсь, для молодых девушек. Но они не будут заниматься классификацией моих произведений. А я буду, а также по-прежнему продолжу читать детективы. Да и моя любовь к научно-популярной литературе никуда не исчезла.
Фото: Александр Паутов
В фотосессии принимала участие артистка балета Московского академического музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Юлия Селивановская