Режиссер Митя Егоров: о «Ежике», молчании Данилы Привалова, войне и мире

Режиссер Дмитрий Егоров предпочитает, чтобы его называли Митей и обладает способностью легко, мгновенно переходить на «ты».

Митя работает сразу над двумя спектаклями. Об одном из них говорить пока рано, а работа над необычным проектом «Песни о Родине», объединившим работы трех постановщиков с артистами трех разных театров, уже, по сути, завершена.

Мы узнали, зачем режиссерам понадобился совместный спектакль и чем Митю привлек рассказ Майи Кучерской «История о православном ежике». А еще выяснили, почему не пишет драматург Данила Привалов — под таким псевдонимом публиковались пьесы Егорова.

— Митя, «Песни о Родине» — это удивительный случай. Как трем режиссерам удалось объединиться в одном проекте?

— Сначала были планы устроить режиссерскую лабораторию. Захотелось что-то совместное сделать, чтобы в пространстве одного спектакля поработали режиссеры и поиграли актеры из разных театров. Ну вот, стали мы с Павлом Южаковым, Алексеем Крикливым и Анастасией Журавлевой беседовать, и придумали «Песни о Родине». Договорились, что каждый с актерами какого-либо театра делает историю по современной российской прозе не более, чем на полчаса, и потом на какой-то территории мы эти три истории сводим вместе, и, если получится, еще кого-то привлекаем. Ну и замечательно как-то и очень продуктивно общаемся по «Песням». Мне очень интересно, что получится.

— Каким образом в такой, казалось бы, новосибирский проект, попал Томск?

— Получалось, что на момент выпуска «Песен» я оказался в Томске на постановке, причем впервые работаю с ТЮЗом, еще не знаю артистов. Но так сложилось, что в театр весной перешли артисты из Молодежного театра Алтая, с которыми мы давно знакомы. Понимал, с ними можно успеть поставить выбранную мной историю. И начали параллельно с репетициями спектакля, который я ставлю в Томске, работать над «Ежиком».

— Какие истории в итоге войдут в спектакль?

— Истории очень разные: у Паши Южакова — «Благое дело», рассказ Дмитрия Глуховского, у меня — Майя Кучерская, «Современный патерик» история про ежика. Леше Крикливому интересным показался «Хрустальный мир» Виктора Пелевина. Мы не видели еще, что у кого получается. Такое доверие друг к другу очень греет. Еще есть ощутимый драйв, ради него мы и репетируем: мы не получаем за это денег, наши «Песни о Родине» — инициатива исключительно творческая.

— Как чисто технически три части были объединены в общий спектакль?

— С актерами у нас все уже было отрепетировано, оставалось примерить костюмы и «пристроиться» к пространству — спектакль проходил на малой сцене «Глобуса». У каждого коллектива было по 3 часа на репетиции, затем мы показывали друг другу, у кого какая история получилась, соединили все части, а на следующий день сыграли премьеру. В Новосибирске мы представили спектакль 5—6 февраля, дальше — время покажет.

— Как решался вопрос сценографии, художник у каждого режиссера был свой?

— Нет, мы договорились с Женей Лемешонком, он нас троих отлично знает, со всеми работал, в итоге создал пространство, которое нас всех устроило.

— Почему из «Современного патерика» Майи Кучерской ты выбрал именно «Православного ежика»? Тем более для некоторых такое название, вероятно, прозвучит вызывающе.

— Есть православные врачи, православные юристы, православные биологи даже есть. Православное радио есть. Слышал, что есть даже православное такси. Почему же тогда не может быть православный ежик?

А если серьезно, то текст этот впервые прочитал полгода назад, он стал меня занимать, часто мысленно к нему возвращался, думал о нем. Я человек верующий, но как-то всегда казалось, что христианство — это некое добро, умение прощать. В последнее время вижу странные вещи: мы, еще не отошедшие от советского партийного нутра, начинаем «совковый» энтузиазм смешивать с идеями православия. А ведь любую прекрасную идею можно убить агрессивной или неумной подачей этой идеи, превратить ее в сектантство, фанатизм.

Ну вот, к примеру, у одной моей знакомой отец — очень верующий человек. Так он запрещает своим младшим дочкам читать сказки про фей, потому что в этих сказках есть волшебство. Они, конечно, втайне от него эти сказки читали. И когда он у одной из них нашел книжку с волшебными сказками, он ее очень сильно выпорол. Ну и вот, вопрос — можем ли мы причинять другому человеку вред, закрываясь великой идеей, такой, как религия, например? Даже если хотим сделать этому человеку что-то хорошее. И можем ли мы судить кого-то, если он не такой, как ты? Музыку другую слушает, например? Или одевается не так как ты? Или просто на мир смотрит по-другому?

«Православный ежик» — это эдакая басня Крылова. Сказка. Но для взрослых. При этом я сейчас не озвучиваю позицию театра или всех создателей «Песен», а говорю исключительно как режиссер, ставящий только эту историю.

— …и не любящий, когда кто-то указывает, как надо жить другим?

— Да, потому что тогда мы все перессоримся. Мне кажется, что нам необходимо жить в мире, это же так важно. Это простое детское размышление по поводу того, имеем ли мы право кому-то указывать «как нужно», и не захлебнется ли в итоге белочка от того, что она другая, не похожая на остальных.

Сегодня вокруг «Левиафана», например, много споров. Кто-то зовет его антирусским и антицерковным. Я посмотрел — это сильное впечатление. Не буду говорить, «понравилось — не понравилось». Не те категории, которыми такое серьезное кино меряют. Есть над чем подумать, поразмышлять — и это главное! Впрочем, даже если бы фильм вызвал отторжение, я был бы с ним не согласен, никогда в жизни не стал бы обвинять художника, режиссера, в неправоте его точки зрения.

Художник имеет право на точку зрения, это даже в новых основах культурной политики написано.

— Какое у тебя сегодня ощущение от времени, от того, что происходит в мире? Насколько ты следишь за новостями?

— Я про политику не говорю, не хочу. Даже из Фейсбука практически ушел, только мессенджером пользуюсь, сообщениями со знакомыми обмениваюсь. Заметил, от Фейсбука стал становиться злее, и мне это не нравится. Лучше больше успеть прочитать или посмотреть, чем потратить время на очередной новостной фейк. За какими-то главными новостями слежу, а так — нет.

— В итоге из-за всех барнаульских разборок ты поставил в прошлом сезоне не так уж много спектаклей?

— Только один спектакль выжил, это «Довлатов. Анекдоты» в «Красном Факеле». А все барнаульские спектакли прошлого сезона погибли. Этой осенью специально решил ничего не ставить, мне надо было дожить эту ситуацию, напитаться другой информацией, поэтому всю осень сидел и читал. Еще от этого и времени на социальные сети нет. У меня такой режим, что я репетирую в Томске с 11 утра до 21 вечера. Какой тут Фейсбук?! Когда в Томске выпущу в марте спектакль о войне, потом в другой город, затем в третий… Но надо понимать, о чем петь. Этим летом я сильно ощутил, что мы рискуем оказаться в состоянии войны. Считаю своим долгом сейчас говорить об этом: все что угодно, только не война.

В этом году будут отмечать юбилей окончания Великой Отечественной. 70 лет Победы — это такая цифра… Осталось очень мало свидетелей войны. Мы стали забывать о том, какой это ужас, ад! Те свидетельства, которые не замараны излишней поэтизацией войны, потрясают, поражаешься, через что люди прошли. Регулярно мир забывает о том, что такое война, и они начинают повторяться…

У меня нынешний сезон получается очень антимилитаристским. Все, что ставлю, связано не с Великой Отечественной, а, скорее, с войной в принципе. Против войны. В ТЮЗе по Светлане Алексиевич мы делаем спектакль, там не только Великая Отечественная, но и Афганистан. Война же в любом виде не бывает красивой — это не кино и не компьютерная игра. Я в прошлом году в Беслане еще оказался, побывал на кладбище… Ты видишь 300 могил, и из них 200 — детских, когда вместе похоронены близнецы: в один день родились, в один погибли, девчонки, мальчишки, православные, мусульмане… Потом смотришь на школу, всю в следах от пуль. Ладно, кризис — гречка подорожала, но не настолько, чтобы мы не могли себе позволить ее есть. Не дай Бог, чтобы до войны дошло! Когда летом упал самолет, мы сидели в Питере на кухне, а за окном все словно замерло. Было страшно, вдруг этот самолет станет Францем Фердинандом, поводом для развязки войны. Ну и, понимаете, говорить в такое время про счастье, радость и праздник, по-моему, невозможно.

— Ты известен не только как режиссер, но и как драматург Данила Привалов. Почему свои пьесы ты писал под псевдонимом, тем более что можно легко, в той же Википедии, прочесть, что Данила Привалов — это Дмитрий Егоров.

— Теперь можно, а раньше не знали, что это Митя Егоров! Я не профессиональный драматург, поэтому неудивительно, что взял псевдоним. «Данила» на букву «Д», как и Дмитрий, а Привалов — девичья фамилия одной из моих бабушек. Псевдоним возник потому, что я сильно стеснялся своих пьес. Кто же знал, что их ставить будут! Я не думал об этом. Конечно, обрадовался, тем более, благодаря этому и за границу поездил, и копейка авторских мне «капает», но все равно это так, хобби. Сейчас я не пишу…

— Почему же замолчал автор Привалов?

— Привалов не пишет потому, что работает режиссер Егоров. Когда он работает, то Привалову писать некогда.

— Ты специально заставляешь его все время работать?

— Егорову интереснее заниматься режиссурой, чем Привалову писать пьесы. Пьесы — это хобби для Привалова, а Егоров работает. Хотя Привалов все равно присутствует, поскольку Егоров любит ставить прозу, и все равно приходится литературный текст для сцены адаптировать. Был бы у меня месяц, когда не надо было бы ничего ставить, работать, и не было бы интернета, я бы, вероятно, что-то написал… Пока не получается. Я очень рад тому, что сейчас у меня много режиссерской работы, есть о чем с артистами поговорить, самому о чем подумать. Хорошо, что после кризисного для себя года вошел в такой плотный график.

— Твоя пьеса «Прекрасное Далёко», которую я очень люблю, непохожа на большинство других современных историй. Многие пишут, так сказать, о маргиналах — бомжах, проститутках, наркоманах. А у тебя — ангелы. Как это родилось?

— Я, наверное, был раньше добрее… (смеется). Полагаю, сильно повлияло на пьесу то, что я ее в Грузии писал. Там солнце, там замечательные, очень светлые люди, полные энергии! Когда я туда ехал, меня пугали, мол, в стране напряженная обстановка. Но с первого же дня увидел, что между нашими нациями нет никаких сложностей. Радость встречи с прекрасными людьми, радость от хорошего застолья — она и подействовала на то, что пьеса получилась светлая.

— Сложно ли тебе, режиссеру, смотреть, как другие ставят твои пьесы?

— Иногда бывают болезненные ощущения. Сначала-то было интересно, ведь по твоей пьесе сделали спектакль, потом однажды попал на такую постановку, что думал: «И зачем я это написал?!». Теперь реже смотрю.

— А правда, что ты достаточно суровый режиссер?

— Нет… Кто тебе это сказал?! Я не суровый, скорее требовательный. Просто ради художественной задачи надо уметь настоять на своей точке зрения. В любом театре их много, у каждого свое мнение, если не прийти к единому, то будет «лебедь, рак и щука». И отвечать-то за спектакль в итоге мне.

— Ты в Томске уже несколько недель… Какие ощущения от города?

— Архитектурно это самый красивый сибирский город из тех, что я видел! Чувствуется, что город не злой, образованный. По улицам ходишь — тихо, спокойно… Хотя подозрительно, город совсем вымирает вечером. Где же тройки, купцы, безудержное веселье? От ТЮЗа, его актеров и руководителей, впечатление очень хорошее. Все очень адекватно. Но я пока не очень понимаю про томского зрителя — кто он? Спрашиваю — никто ничего однозначно сказать не может. Ходил на спектакли в ТЮЗе, не понял, кто их смотрит. Молодежь? Взрослые? Сложно ответить однозначно.

— Обычно быстро складывается определенная картина?

— Например, в Барнауле все сразу было понятно. Мы с художником приехали туда в мае и смотрели спектакль бийского театра, играли «Вишневый сад». Зал был полон на треть, в основном в нем сидели неуправляемые подростки. У них с собой бухло, чипсы, мобильники, они ходят по залу во время действия. Учителя же сидят в буфете, привели класс в зал, и отправились беседовать про проблемы образования. Там я сразу понял, что имею дело со зрителем очень борзым, которого нужно в хорошем смысле держать в «ежовых рукавицах». Я в хорошей компании. В Новосибирске ясно, что на спектакли ходит сначала интеллектуальная публика, через какое-то время — обыватель, иначе спектакль погибает. А о Томске я пока не очень понимаю.

— Ты был в театре Драмы на читке современной шведской пьесы, после нее участвовал в обсуждении и говорил о том, что на постановки подобных вещей зрители не пойдут…

— Да. Я реалист.

— То есть, в своем театре ты бы не экспериментировал?

— Ну, во-первых, после прошлогодних событий, в мои планы не входит руководить театром. А так, я конечно, бесконечно экспериментировал бы, но для этого нужна определенная программа работы со зрителем. Я не согласен, что надо по одному эскизу показывать на читке. Если ты 2–3 пьесы слышишь, то можешь выбирать, какая тебе понравилась, а какая — нет. Мы в Барнауле обычно за два дня читали по три пьесы. Была возможность у людей понять, что им нравится, а что нет. Но вообще, современная пьеса не часто собирает большой зал. Если это не «Муж, жена и мужик под кроватью». Не любит обыватель ходить и переживать. Люди хотят отвлечься, развлечься, на костюмы посмотреть.

— Вероятно, зависит еще и от театра, его уровня?

— Это тоже. Но мне почему-то кажется, что Томск отвык от театра. Это, конечно, немудрено, когда в городе работали такие режиссеры, как Пахомов, например. Извините, если кого-то оскорбил, но при нем любой театр начинает загнивать, правда. Что в Барнауле, что в Иваново. А он у вас сколько лет провел… Адекватный зритель на спектакли таких режиссеров перестает ходить, уходит из театра и находит себе другие виды досуга. Ну и видишь — я сейчас репетирую много, времени тусоваться нет, не понимаю, есть ли среди творческих работников города сообщество.

Все же зависит от среды, насколько людям интересно вместе — журналистам с режиссерами, зрителям с артистами. А иначе происходит разлад, все ссорятся, и мы в итоге не можем договориться, хотя сейчас очень важно быть всем вместе.

— Влияет и отношение власти к театру?

— Да, и насколько он важен для города… В XIX веке наличие театра — это было одно из отличий села от города. В селе мог быть только народный, самодеятельный. А здание театра, некоего культурного очага, возможно только в городе. И от людей зависит, кем они себя считают, где они живут. Если в деревне, то им хватает двора, коровы, куриц и кино в село иногда привозят. А умение ходить в театры и музеи отличает горожан. Я бы стремился в своем городе на все премьеры ходить, хотя бы для того, чтобы понимать, на каком свете я нахожусь. Если спектакль неудачный, то жаль, но билет в регионах не миллион стоит. Не понравится — дождусь антракта и уйду.

— Не всегда просто смотреть спектакли!

— Иногда серьезное искусство — это пытка! Но ее надо пережить, эту пытку. Тем, кто привык, что кино это фильмы типа «Скорый «Москва-Россия», им «Трудно быть богом», разумеется, смотреть будет тяжело. Таким бы дней по 10 показывать классику мирового кинематографа, чтобы постепенно человек понял, что долго, медленно и нерадостно — это не обязательно плохо. Театр — это тоже не для смеха, а для размышления и переживания.

Текст: Мария Симонова

Фото: Мария Аникина