Спасти и сохранить. Как томские лингвисты документируют язык и культуру охотников и шаманов Сибири

Тысячи лет знаний, тысячи образов окружающего мира, память многих поколений шаманов и охотников - все это ежедневно исчезает на равнинах Сибири. Этот процесс нельзя остановить совсем, но можно смягчить его последствия.

В Томской области (как и в других регионах Сибири) второй год реализуется программа «Документация южно-селькупских и восточно-хантыйских исчезающих языков и культур» (ELDP MDP 2012-2015). Что значит документировать исчезающий язык и культуру, и кто этим занимается, в интервью «Томскому Обзору» рассказал лингвист-исследователь Андрей Фильченко.

- Кто сегодня в Томске занимается документированием языков и народов Сибири?

- Административно, это кафедра языков народов Сибири при Томском государственном педагогическом университете, которая получила свой официальный статус в 2004 году. До этого она называлась лабораторией языков народов Сибири и представляла собой объединение ученых-энтузиастов, которые, так сказать, в дневное время преподавали немецкий или английский в ТГПУ или ТГУ, а в «свободное время» занимались изучением аборигенных народов Сибири. Туда входили лингвисты, этнографы, археологи.

Основателем всей этой деятельности, по сути, был Андрей Петрович Дульзон - можно сказать, один из последних людей эпохи Возрождения - томский этнограф, филолог, археолог, историк. Он занимался языками народов Томской области, выезжал на работы в Красноярский край, Тюмень, Кемерово. Он исследовал народы, которые селились на этих территориях задолго до прихода русских, до XVII века.

- Что это за народы?

- Условно их можно объединить в несколько групп, так называемые семьи: тюркская - татары, чулымцы, хакасы, шорцы, телеуты, и др. Дальше на север были так называемые самоеды или самодийцы - в нашей области это селькупы, как их правильно сейчас называют, а дальше на север - нганасаны, энцы, ненцы, камасинцы. Еще одна группа, угорская: ханты и манси (кстати, ближайшие родственники венграм), и последняя, наиболее экзотическая - она называется енисейцы (относимые к так называемым палеоазиатам) - это кеты, юги, котты, пумпоколы, арины, ассаны.

Некоторые из этих народов уже вымерли, но не вследствие каких-то трагических событий - просто умер последний человек, который знал их язык, культуру. Так, скажем, генетических камасинцев еще, наверное, много, точно также как и других народов, а вот язык и культура со второй половины ХХ века считаются уже вымершими. Из югов последний дедушка, который знал язык, умер в 1980-е годы, а последние котты вымерли еще в начале XX века.

Источник: Википедия, Уральские языки	Источник: Википедия, Енисейские языки

- Неизбежен вопрос: зачем все это нужно? Зачем нужно изучать, сохранять эти языки и культуры?

- Чтобы ответить, нужно смотреть масштабно. В настоящий момент в мире насчитывается около 6,5 тыс. языков. Для сравнения: в начале XX века в мире насчитывалось порядка 15 тысяч языков. К концу XXI века, по предварительным подсчетам, останется около трех тысяч. Таким образом, масштаб исчезновения составляет в среднем что-то около 30 языков в год.

Из этой ситуации и проистекает необходимость зафиксировать и задокументировать те языки, которые наверняка исчезнут в ближайшее время. Самые «эпицентры» - это Северная Америка, северная Азия, то есть Сибирь, где самыми большими темпами идет исчезновение, Австралия, ну и совсем уж экзотические места вроде Папуа - Новая Гвинея или отдельные регионы Африки.

Есть еще один нюанс: примерно 90 процентов языков в мире существует в своей первоначальной, то есть, бесписьменной форме, ведь письменность – изобретение недавнее. По сути, естественная форма языка - это устный язык.

- А что даст человечеству его сохранение?

- Возьмем, к примеру, кетов: на территории Сибири они проживают несколько тысяч лет, возможно, даже до 40 тыс. лет. То есть, на протяжении всего этого времени они здесь выживают, знают очень многое о климате, о природе, о животном мире, обо всем. У них очень сложная религиозная система, которая тесно связана как с природой, так с бытовой деятельностью народа.

И все эти сведения сохраняются в устной форме.

Соответственно, если сейчас остается примерно 20-25 носителей, например, восточно-хантыйского языка (это язык коренного населения Каргасокского и Александровского районов), или менее 10 носителей южно-селькупского языка (это язык коренного населения Парабельского и Каргасокского районов) и все они старше 60 лет, то, как бы это ни было печально, но через 20-30 лет их язык исчезнет окончательно. Исчезнут последние говорящие на языке, исчезнет язык, а с ним и бесценный пласт накопленных за сотни и тысячи лет знаний. И так с каждым языком.

Вот, допустим, всем известен Greenpeace - чем они занимаются? Они борются за сохранение биологического разнообразия Земли, за жизнь редких животных. Почему? Да потому что исчезновение одного вида включает цепную реакцию, и в конечном итоге, весь животный мир становится беднее, и менее приспособленным к выживанию. Уже какое-то время публикуется даже «красная книга» исчезающих языков.

А исчезновение языков и культур - это исчезновение культурного разнообразия людей, это по сути ведет к тому, что мы, как люди, социальные существа, как существа культурные, также становимся беднее, становимся менее приспособленными для выживания. В итоге мы становимся очень скучными, одноликими, преобладание получает одна массовая культура, что ведет по сути к культурному вырождению. Поэтому сохранять языки - это важно и интересно.

- Занимается ли кто-то поддержкой этой работы, кроме самих энтузиастов - выделяет финансирование, гранты или помогает каким-то другим образом?

- Сейчас в мире (по крайней мере, последние 20 лет) эта деятельность активно поддерживается. Есть целый ряд агентств, фондов, которые действительно ежегодно выделяют миллионы на то, чтобы документировались, сохранялись сведения о каких-то малых народах, их языках. Наиболее известны среди прочих такие фонды как фонд Ханса Раузинга. Имя и фамилия вряд ли на слуху, но то, что действительно понятно и знакомо всем – это создатели и производители Tetra Pak. Фонд Раузинга за последние 10 лет выделил 17-20 миллионов фунтов стерлингов на поддержку документации и сохранения исчезающих языков, около 1-1,5 миллионов ежегодно на 20-30 проектов в разных концах света.

Другой фонд с узнаваемым именем, который, правда, сейчас переживает реструктуризацию, - фонд Volkswagen (да, тот самый автопроизводитель). У них уже более 10 лет большая программа по документации исчезающих языков и культур.

Есть и правительственные фонды, например, американский аналог российского РГНФ (Российский гуманитарный научный фонд) – национальный научный фонд США, который также имеет программу по документации исчезающих языков, в первую очередь, американского континента, конечно, но и проекты на других континентах поддерживаются.

В Финляндии есть несколько фондов, в Эстонии, Венгрии. Ну и, конечно, российские фонды, тот же упомянутый ранее РГНФ. Там мы получаем небольшие краткосрочные гранты в течение последних 15 лет. Кроме того, умудряемся провести через Министерство образования и науки эту тематику - сейчас по ним у нас идет второй пятилетний грант.

Есть и совсем небольшие фонды, существующие при университетах или благотворительных организациях, которые дают гранты, начиная от тысячи долларов на одну экспедицию и заканчивая 10 тысячами на целый год исследований.

- А как работают результаты этих исследований? В каком виде и где они хранятся?

- Сейчас существуют две парадигмы: старая и новая. Старая парадигма, или как ее называют, колониальная наука, это когда кто-то из «развитой страны» едет в глушь, исследует местных туземцев, привозит оттуда какие-то артефакты. Все это потом складируется в музейных фондах и дай бог, чтобы это потом кто-то еще увидел.

К сожалению, музеи Томска тоже этим грешат: у нас есть огромные архивы по этнографии, по краеведению, которые никто никогда не видел. Не так давно с коллегами из музея мы попытались хотя бы как-то разрешить эту ситуацию и делали CD с виртуальной выставкой некоторых экспонатов с комментариями, сейчас он продается в Краеведческом музее. В ТГУ есть этнографическая коллекция, которая очень редко доступна.

В западной культуре есть даже такой термин – «кладбище данных». Это собранные когда-то данные, которые просто хранятся и никто никак их не использует, и более того, уже никто точно не знает где, когда и как эти данные собраны.Новый же подход заключается в том, чтобы придать или вернуть этим данным заслуженную значимость, прикладную, если хотите, перевести эти данные в форматы, которые будут: а) эффективно использоваться в научных целях и б) будут доступны как научному сообществу, так и представителям национальной культуры, да и вообще всем желающим.

Большие ставки в этом отношении, конечно, делаются на виртуальный характер данных, доступных всем.

«До» (старый формат языковых данных)

«После» (новый мультимедийный цифровой формат языковых данных)

Большинство наших нынешних проектов на выходе будут представлять собой электронные коллекции. Допустим, языковые данные, которые будут храниться в виде записанных текстов с аудио, с видео, с подробной информацией вплоть до того, что означает каждое слово, каждый суффикс. Это может пригодиться для самых разных целей.

Те же фонды Раузинга и Фольксвагена основой упор делают на то, чтобы сохранить данные для следующих поколений. Мы с вами живем при последних говорящих, при последних из могикан, поэтому на нас лежит ответственность максимально полно задокументировать эти данные, чтобы следующее поколение исследователей, имели возможность ответить на самые разные вопросы – в области социальных наук или даже традиционной медицины. Мы не знаем, какими вопросами могут задаваться следующие поколения исследователей. А вот данные собрать мы можем.

Сейчас главный продукт - это цифровой документ, документ о языке и о культуре. Эти документы объединяются в коллекции: лексиконы, корпуса текстов, базы данных по целым языкам. Все это при необходимости может легко конвертироваться в традиционный формат: мы можем, например, выпустить русско-хантыйский словарь или коллекцию фольклорных историй, или коллекцию легенд о создании мира какого-либо народа. Это очень популярное направление сейчас - сравнительный анализ.

Мы можем посмотреть, например, на народы, которые живут на территории Томской области, и сравнить, что роднит их, что есть общего в их понимании мира, в их языке, как возникали и к чему приводили культурные контакты между разными народами (наиболее часто в этой связи говорят о смешанных межэтнических браках, но процесс культурных контактов гораздо шире, конечно). При этом полученные данные могут использовать самые разные дисциплины.

Для меня необычно было первый раз услышать на коллоквиуме генетиков, что они оперируют знаниями лингвистов для объяснения данных, которые они получают. Собрали они, например, слюну, выявили генетический код той или иной группы людей прошлого или настоящего, но чтобы его интерпретировать они обращаются к лингвистам, к археологам. Идет очень сильная дисциплинарная синергия: мы в свою очередь используем методы популяционной генетики и статистики, чтобы посмотреть насколько возможна родственность одного языка другому, потому как даже между «родственниками» различий бывает больше, чем сходств.

- А можно ли эти данные в ближайшее время перевести в какую-то электронную библиотеку? Или уже что-то делается в этом направлении?

- Делается. Движение в это направлении началось не так давно, примерно в начале 2000-х. Сейчас одновременно в нескольких местах реализуются какие-то проекты, которые ставят перед собой примерно одну и ту же цель - виртуальное собрание данных в разных объемах и разных видах. Кто-то специализируется больше на этнографической составляющей, кто-то на языке.

- Когда можно будет увидеть готовый продукт?

- В случае с нашим проектом, наверное, это будет 2014-15 год, к этому времени мы систематизируем и представим какой-то репрезентативный объем данных.

Есть проекты Института Языкознания и Института Этнографии и Археологии академии наук в Москве. Не без нашей помощи они собрали так называемый корпус языков народов РФ, где представлены и языки Сибири, и языки Кавказа. В данный момент на каждом языке представлено, наверное, с десяток-два текстов, которые имеют фольклорный характер — легенды, сказки, сказания, были.

Мы сейчас работаем в рамках уже упомянутых проектов, и в первую очередь нас интересуют два томских языка - южных селькупов и восточных хантов. Хотим подготовить максимально репрезентативный материал, где будет представлен и фольклор, и бытовые тексты, и частушки, и песни, и загадки, и биографические истории. Плюс все это будет сопровождаться видео, аудио, и так называемыми метаданным, где будет подробно изложено, кто тот человек, который говорит, где он живет, где он родился, где жил, была ли семья, на каком языке говорили дома — в общем, все, что может пригодиться потом. Будут и этнографические снимки, этнографы, которые участвуют в нашем проекте, будут делать пояснительные комментарии.

- Работаете ли вы еще и с художниками? Ведь с соответствующим визуальным рядом становится не просто понятнее, а еще и интереснее.

- Нет, в данный момент не работаем. Тут можно посыпать голову пеплом и задаваться вопросом, почему... В решении этого вопроса есть несколько путей. Одни наши коллеги, которые работали до этого с чулымским языком, решили эту проблему так: попросили детей нарисовать им иллюстрации. Конечно, о какой-то культурной аутентичности там и речи не было, но минимальное визуальное представление было осуществлено.

Если обращаться за помощью к серьезным художникам, возникает очень много вопросов, связанных с материальным вознаграждением, авторскими правами и так далее. Чаще всего такая работа выливается в большие финансовые и административные сложности.

Есть еще один вариант — сами представители коренных народов. У нас есть буквально один-два человека, которые, возможно не профессионально, но с большим энтузиазмом могут создать какой-то визуальный ряд.

В Каргасокском районе, например, живет Надежда Вялова, которая создает иллюстрации к сказкам, вырезая их из бумаги. Она сама - ханты, собирает хантыйские сказки и делает к ним иллюстрации из вырезанных картинок.

Но, к сожалению, как это часто бывает, ее знают и ценят за пределами региона, в Томской области она пока не получает должной поддержки. Мы пытались как-то раскрутить этот проект через университет, но не вышло. Коллега из Каргаска Валентина Зарубина рассказала, что Надежду Вялову пытаются включить в новый проект, будем надеяться, что получится.

- Если отринуть финансовую составляющую, насколько технологически возможно, чтобы художник создал то, что нужно? Достаточно ли будет одного словесного описания? Есть ли технология такой работы?

- Согласен, что визуальной части нам не хватает - она более привлекательна для детей и неспециалистов на начальном этапе. У нас пока такого опыта нет, но у томских этнографов, думаю, был. В 90-е годы один местный художник делал живописные иллюстрации к нескольким выставкам по мотивам как раз фольклора сибирских народов. Сам он, если не ошибаюсь, не был представителем одного из этих народов, но иллюстрации были хорошие. Я могу только предположить, что художнику действительно понадобится максимум доступной информации разного плана, а не только словесное описание. Будет сложно, но вполне возможно.

В решении вопроса с иллюстраторами есть несколько путей. Во-первых, использовать музейные коллекции; во-вторых, есть архивы данных по селькупам, хантам, чулымцам, кетам, есть описания костюмов, украшений, орудий - как и что выглядело, для чего предназначалось, как выглядели дома изнутри и снаружи.

Материальных артефактов для визуализации хватает, есть и этнографические тексты, которые позволяют связать эти предметы между собой, понять для чего и как каждый из них использовался.

Есть вещи, которым и по 100 и по 200 лет. Это то, что собиралось в начале XX века нашими томскими этнографами Мягковым, Ураевым, Шатиловым - подлинные костюмы, предметы быта. Коллекции, названные в их честь хранятся сегодня в Краеведческом музее.

Современные археологи, раскапывая могилы столетнего возраста, тоже находили там разнообразные артефакты. Новодела среди хранящихся предметов, как такового, мало. Например, в тех местах, куда я езжу записывать васюганских хантов, дедушка - мой основной информатор - рассказывал, что передал археологам и этнографам из ТГУ бубен его деда-шамана. И это вещь, которая передается из поколения в поколение.

Конечно, в потоке предметов попадаются элементы, которые были отреставрированы, но наши этнографы в этом плане работают очень качественно: они всегда отличат отреставрированную часть или имитацию от подлинника.

В основном, это вещи XIX - начала XX века, предметы, которыми пользовались реальные люди, и знали, зачем нужна та или иная вещь. Тогда ведь все очень строго было: у каждого рода, у каждой семьи, в зависимости от тотема - зайца, лося, медведя и так далее - был свой орнамент из бисера на платье, свой узор на берестяных туесах.

В ТГУ этнографы целые диссертации писали как раз по орнаментике на платьях. У Надежды Лукиной, Ольги Рындиной в их научных публикациях есть иллюстрации, где представлены с десяток различных украшений подола женского платья, узоров на бересте. Так что даже такие нюансы можно учитывать в работе художнику.

Вот при наличии всего этого создать неплохие иллюстрации, думаю, будет возможно. Все будет зависеть от того, насколько будет важна степень истинности или научности. Понадобится время для того, чтобы художник разобрался в нюансах и следовал им при создании иллюстраций - когда важные детали упрощаются, это видно сразу, теряется нужный эффект.

О том, как этнографические находки переходят в плоскость популярной культуры - читайте во второй части нашего разговора.

Текст: Елена Фаткулина, Анна Мацковская

Фото: Из архива Андрея Фильченко

Иллюстрации: Николай Фомин