Гроб на колесиках, «красная пленка», конфеты со снюсом. Легенды об опасных вещах в лекции Александры Архиповой

В середине ХХ века исследователи заинтересовались текстами, которые рассказывают не далекие туземцы, а обычные горожане, наши современники. Неправдоподобные ужасные истории распространяли все, независимо от социального статуса и уровня образования. Сегодня городские легенды изучают фольклористы, антропологи, психологи и социологи.

Первое антропологическое и фольклористическое исследование на эту тему провели Александра Архипова и Анна Кирзюк, они входят в российскую исследовательскую группу «Мониторинг актуального фольклора». В их книге «Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР» можно найти немало знакомых сюжетов — отравленные джинсы, бритвы в жвачках, красная пленка, позволяющая сфотографировать одетых людей обнаженными…

В Томске эту одновременно серьезную и увлекательную книгу представляла один из ее авторов социальный антрополог Александра Архипова. Мы собрали главные тезисы ее томского выступления.

Старый выпуск газеты «Правда». Снимок Сталина с другом советского народа, коммунистом Димитровым. На первый взгляд, обычная фотография, но тираж того номера был уничтожен полностью. Причина — показалось, что локон на лбу болгарина по форме похож на свастику. В 1937 году на этикетке спичечной фабрики «Демьян Бедный» разглядели профиль врага СССР Троцкого. А на посвященных 100-летию со смерти Пушкина тетрадях с репродукцией «Трех богатырей» Васнецова нашли лозунг «Долой ВКП». Панику начал Павел Постышев, первый секретарь Куйбышевского обкома партии (он и на срезе колбасы свастику разглядел), отправивший спецсообщение Сталину и Ежову. Результат — тетради (а тираж был 200 миллионов!) стали изымать и уничтожать. Они превратились в опасные вещи, хранение которых грозило арестом.

Знаменитая скульптура «Рабочий и Колхозница» могла остаться никому не известной — перед ее отправкой на выставку в Париж ночью на завод приезжал Сталин и в свете прожекторов внимательно осматривал юбку колхозницы. Был донос, что там «спрятан» гигантский профиль Троцкого. К счастью, вождю не удалось его разглядеть. И это только несколько историй о замаскированных изображениях тех лет.

Последние всплески гиперсемиотизации случались в СССР в начале 1980-х, когда в стране уже были остры многие проблемы, и до развала Союза оставалось немного времени. Популярную песню Moskau, Moskau немецкой группы Dschinghis Khan, пытались запретить, утверждая, что в ее подлинном тексте звучат слова «Москау, Москау, закидаем бомбами! Будет вам Олимпиада». И в это верили, хотя на школьном уровне немецкий язык знали многие и могли бы перевести фразы «Wirf die Glaeser an die Wand Russland ist ein schoenes Land». На центральных каналах хит не показывали, но его пиратские копии распространялись по стране.

В 1982 году в ЦК компартии Украины пришло сообщение — в магазины поступили вельветовые костюмы, где на пуговицах было изображение, похожее на свастику (вероятно, знак разглядели в популярном тогда дизайне «футбольный мяч»). Но высокопоставленный чиновник КГБ уже не впал в панику, а написал прямо на инструкции: «Маразм 1937 года».

Эпидемия гиперсемиотизации возникала не только в СССР. К примеру, после 11 сентября 2001 года в ситуации большого стресса многие увидели на фотографии горящей башни-близнеца лицо Сатаны.

— Мы воспринимаем весь мир как знаки, — поясняет Александра Архипова. — Но если бы все они обладали одинаковым статусом, наш мозг бы взорвался. Мы делим знаки на фигуру (то, что важно) и фон. В 1940-е годы австрийский психиатр Клаус Конрад изучал поведение больных солдат. Первая стадия — человек в острой тревоге (состояние психиатр сравнивал с тем, что испытывает молодой актер перед выходом на сцену). На втором этапе начинается паника, и дальше следует интересный процесс: человек путает фон и фигуру. Фоновые вещи он воспринимает как знак. К примеру, больной может думать, что летающая вокруг него муха — это посланец бога, несущий ему сообщение. Другой пациент Клауса во время приступа паники понял, что ефрейтор храпит в казарме не просто так. Это он дает знак, что солдат никогда не получит повышения.

Но знаки в 30-е годы видели далеко не только страдающие острым психозом. Как обычные граждане массово находили опасные вещи?

— Социальные психологи проводили эксперимент — заставляли человека испытывать апофению (видеть знак, где его нет), — рассказывает Александра Архипова. — Для этого у него вызывали состояние повышенной тревожности, ощущение лишения контроля (к примеру, долго обсуждали травматичный эпизод его детства, такой есть у каждого). Затем заводили в комнату, где показывали графики, картинки, снимки ландшафта Марса, случайный набор цифр. Человек в стрессе немедленно находил взаимосвязи там, где их не было. Если же перед вторым этапом эксперимент у участника была возможность отвлечься и успокоиться, занимаясь уборкой в другой комнате, то он не видел странных знаков.

Человек в ситуации повышенной тревожности, с ощущением угрозы скорее ищет знаки там, где их нет. Чем ниже его чувство контроля над своей жизнью, тем больше он делегирует этот контроль могущественному внешнему врагу. У страшного ощущения неустойчивости в советской жизни в 1937 году было много причин: неизвестно, арестуют тебя завтра или нет; непонятно, кого и за что берут; невозможно уследить за курсом партии. И люди стали везде видеть знаки.

Если в ситуации острого психоза разоблачение знака приводит человека в больницу, то в случае социальной паранойи она повышает его статус. К примеру, Постышев получил награду за найденные на тетрадях знаки. Социальной паранойей можно заразить, и вскоре все читают знаки врагов в неожиданных местах.

В то же время некоторые знаки в СССР были реальными: в 20-е годы некоторые архитекторы решались на эксперименты:

— Конструктивисты любили строить здания в виде гиперзнаков, читающихся с высоты, — говорит Александра Архипова. — Особенно если речь шла о домах с новой функцией: театры для рабочих, общежития для рабочих. Известен театр в Ростове-на-Дону, построенный в виде трактора. В Самаре были школы в форме серпа и молота. Конструктивистский эксперимент подразумевал, что разрушается привычная точка зрения.

В 50-60 годы началось массовое строительство однотипных жилых комплексов, похожие друг на друга. Тогда стали возникать легенды о домах-гиперзнаках, они свойственны городам Урала и Сибири. Говорили о серпах и молотах, либо об аббревиатуре «СССР». Если дом стоял один и знак не складывался, то к легенде могли добавить: «Архитектор хотел построить дома в виде букв „СССР“, но его расстреляли». Одной из экзотических версий была легенда о доме в Харькове в виде первых нот интернационала.

Как правило, истории не соответствуют действительности: чаще всего архитектор просто хотел создать удобный двор. Зачем в этой ситуации возникает легенда, уже не связанная со страхом? Это попытка создавать свою идентичность в обезличенном городе. Если история небогата, ее заполняют легендами.

Можно по-разному типологизировать городские легенды. О том, по какому принципу разделили их авторы книги, рассказала Александра Архипова.

— Мы разложили их по таким «кучкам» — тайные знаки, образ чужака, собственно опасные вещи (у них двойной статус: пирожок, но из детей; мыло, но из евреев; автомат с газировкой, но в нем иностранцы моют разные части тела, и это делает вещь опасной). Можно делить иначе, — полагает Александра. — Многие легенды интернациональны. Если история про Троцкого только советская, то крысы в колбасе — это международный сюжет. Он связан со страхами людей. В ХХ веке произошла машинизация питания, приготовление еды из женской сферы, было передано корпорациям фаст-фуда. Как готовят еду, мы больше не видим. И возникают легенды, что еда чем-то заражена — то мексиканцы в нее добавляют сперму, то китайцы другие выделения. Легенда о мальчике в кустах с вырезанной почкой тоже со своей историей. Она возникает в странах, где плохая экономическая ситуация и богатое колониальное прошлое.

Но городские легенды как жанр фольклора имеют одну общую черту: большинство из них связаны со страхами, вызванными чужаком. А в деревнях все быстро узнают о новичках и непонятных объектах.

Страшилки про «гроб на колесиках», о которых в разные эпохи говорят в детских школах и лагерях, исследователи не изучали:

— Мы говорили про те вещи, которые имели место в реальности, — уточняет Александра Архипова. — Хотя последняя глава нашей книги посвящена детским страшилкам. Там рассматривается, как они рождаются из взрослых страхов. Как черная машина, увозившая арестованных, вызвала детскую легенду, что их тоже может украсть черная «Волга».

В 70-80-е все советские дети обсуждали «красную пленку», позволяющую сфотографировать одетых в голом виде. Такая «пленка» давала своему обладателю власть: умение «видеть» других, самому оставаясь невидимым. Отчасти истории о волшебной пленке связаны со взрослым страхом «быть увиденными» шпионами и агентами КГБ, с ощущением хрупкости частной жизни. Если легенда о черной «Волге» просто артикулировала страх, то пленка позволяла рассказчику компенсировать страх своей властью, грозиться подчинить других опасными снимками.

Сообщения в вотсапе про маньяков и жвачки с наркотиками — модификации городских легенд. Легенда никогда не умирает, она может перейти в «спящий режим», а затем ожить, когда в обществе будет состояние тревоги.

— Паника, вызванная слухами о «наркожвачках», что раздают возле школ — это вечный сюжет, — объясняет Александра Архипова. — В 1915 году на бельгийском фронте ходили слухи, что немцы бросают конфеты с ядом для местных детей. В США отменяли Хэллоуин, считая, что дети погибают от лезвий в яблоках и яда в конфетах. Были случаи, когда легенду использовали для прикрытия убийства. Отец отравил сына яблоком с героином, чтобы получить страховку, а заявил, что фруктом ребенка угостили на празднике. Более-менее регулярно сообщения об опасных вещах ходят по родительским чатам.

Сейчас в обществе повышенный уровень тревоги. И ходят слухи о снюсе, о злодеях, раздающих у школ «наркожвачки». Одни родители им верят, другие нет, но в любом случае, такие фейки легитимизируют контроль за детьми.

Текст: Мария Симонова