Чтение по субботам.
Марина Аржаникова. Милая Аня
Что помню? Помню ПЫЛЬ, домики-домишки, километры цветущей картошки — и зной, зной, зной. Июльский.
Но Кия! Этот красный песок в красном закате, и она — Кия — прекрасная, как женщина, своенравная, отгородившаяся высокими берегами и крутыми спусками… Войдя раз, не забудешь, запишется в памяти, надолго, не отпустит… Я опускала ладошку в воду — она отвечала мне, сжимала её и хотела забрать с собой, крутила, своенравная…
Помню нестройные «костровые» песни, под расстроенную гитару, немного портвейна на ночь, звезды ярче, чем в городе, и комары, комары, которые не боятся ни дымокура, ни мази, ни черта, ни ладана…
Так делалась наука, но мне 19, и мне нет дела до науки, я просто молоденькая жена и приехала к любимому мужу, потому что соскучилась…
Помню магазин, деревенский, где гвозди и конфеты вместе, «наразнавес».
Там пополнялись запасы экспедиционные — надоедала тушенка, и сгущенка тоже.
Желтое молоко помню, почему желтое? Потому что пора одуванчиков…
Я смотрела как таскали туда-сюда «рейки», что- то писали в тетрадях, смешные, в сетчатых панамах, носовых платках на голове, молодые учёные, и ждала вечера…
Вечером мы спускались вдвоём купаться, городские босоножки тонули в иле, мы держались за руки…
Деревня Красноярка. Томская область, Зырянский район. 1976 год.
Милая Аня
Карасей Тамара вымачивала в молоке, потом вываливала в муке и жарила на настоящей печке, отодвинув кочергой пару колец, чтобы огонь хорошо подлизал дно у чугунной сковородки. Дрова (береза) давали рыбке хорошо надышаться березовыми запахами, да и нам городским, тоже. Картошечка была облита густыми сливками и пересыпана укропчиком… Ещё много чего было, ну и водочка, конечно, (вина в деревне не уважают) — плавно перешедшая в роскошный, мягкий самогончик…
Я проснулась в деревне, в гостях у старых друзей.
Утро было чудным: мягкое, нежаркое, лёгкий ветерок принёс запах сирени. Ну и красота же, говорила я с самой собой, красота, красота…
Вчерашний ужин, затянувшийся до ночи, не дал никаких неприятных последствий, но банка молока от внимательных хозяев стояла у изголовья.
Утром меня облизал Дружок, лежащий на цепи у поленницы, а Верный, тот сидел возле деревянного белёного нужника, поставил лапы мне на плечи и лизал в глаза, рот, уши… Псины эти могли зализать «вусмерть». Не то, что их не гладили, хозяева их любили, но ласка от незнакомца, которого хозяин впустил в дом - это для них и вдвойне гость, и вдвойне ласка…
Весь скотный двор приветствовал меня: хрюшки просовывали пятаки, коровы мычали, тыкались мордами бычки и смотрели томными глазами молодые тёлочки… Сбежались даже курицы и утки, а кошки вились между ног… Наверное, все хотели сказать мне «Доброе утро»!
А день набирал обороты, становилось жарко. Время как будто остановилось… Было полное ощущение счастья — вот оно, висит в воздухе, только подставь ладошки… И я подставляла, оно ложилось черемуховым цветом.
Я взяла фотоаппарат и пошла по деревне… Мне нужно было фотографировать ПЕЧИ, и я спрашивала разрешения зайти в дом. Как правило пускали. Или не пускали…
У калитки стояла молодая женщина.
— Вы не разрешите…, — и я объяснила свою просьбу.
Она сразу согласилась, и назвалась АНЕЙ…
Мы вошли в прохладные темные сени и в горницу.
— Вот, печка… — сказала Аня, — только у меня не прибрато…
Я жадно, но не показывая вида, разглядывала жильё… Идеально чистый, с выскобленными широкими половицами, с большим, наверное, десятым набелом на стене, дом, поразил меня каким-то удивительным деревенским минимализмом, который вернее было бы назвать нищетой. А, может быть, нет… Старая лавка, ровно придвинутая к стене, диван, аккуратно накрытый старым двусторонним покрывалом, печь с зелёным чайником, две-три тарелочки на крошечной полочке, даже маленькая вилка лежит рядышком ровно, словно на сервированном столе. На одной из стен — маленькая, в синей рамке, иконка. Казалось, каждая вещь — часть кем-то продуманной инсталляции, здесь, зачем-то, в этом далеком деревенском доме.
Аня разрешила фотографировать.
Она была удивительно мила, маленького роста, с примесью какой-то азиатской, очень скромна, и просто трогательна, под глазами сияли два цветущих синяка…
Мы стояли в тёмной веранде, где на потемневшем брусе сушились аккуратно подвешенные травы.
— Аня, МОЖНО Я ТЕБЯ СФОТОГРАФИРУЮ…, — говорю я и сама не знаю почему я это делаю.
Она говорит: «Можно, только с ЭТОЙ стороны лучше, синяка не видно»…
И улыбнулась… Потом добавила, смутившись: «Да он вообще не дерется, это его Серега напоил».
Иногда дома я смотрю на эту фотографию, и тогда говорю, вслух — МИЛАЯ АНЯ…