Интервью с художником Петром Гавриленко: Меня однажды в газете обозвали "Патриархом томского авангарда"
Его картины – это вихрь ярких красок, его образы завораживают, в разговоре он непредсказуем и эмоционален. Художник Петр Гавриленко появился в Томске в 1970-е и сразу стал одной из самых заметных и не похожей на других фигурой в творческой жизни города.
Правда, сам Петр Павлович не любит, когда его считают авангардистом и новатором. Но нам он рассказал о своей инсталляции, ставшей первой в Сибири, о художественном расцвете в жизни города и причинах его завершения, объяснил, чем ему неприятен гламур и поведал как Томск стал его городом.
Петр Павлович, вы учились в Красноярске, почему потом отправились именно в Томск? Это была случайность?
- Со временем понимаешь: ничего случайного в жизни не бывает. Я приехал в этот город к любимой девушке, можно сказать, меня сюда любовь привела! Мы с Тамарой вместе учились, а она родом из Томской области. Другой момент - в то время в Томске художникам было проще получить мастерскую. Признаться, я совсем не планировал здесь надолго оставаться, но родились дети, пошли семейные хлопоты. Порывался уехать на родину, потому что там край более живописный. Рядом с городом Столбы, где я всю юность провел, поскольку увлекался скалолазанием. В пригороде жили родители, проводил у них все отпуска. Теперь моя дочь живет в Красноярске. Но я по финансовым соображениям остался в Томске. Когда решу, что довольно искушать судьбу и заниматься творчеством, то вернусь в родные края. Но пока еще время не пришло.
А каким был «художественный» Томск в 1970-ые годы? Правда ли, что тогда здесь кипела жизнь, и вы были одним из главных новаторов?
- Меня однажды в газете обозвали «Патриархом томского авангарда», но я не настолько интересный. Вообще, авангардом называется русское искусство 1920-30 годов, все остальное модерн и постмодерн (к последнему я себя и отношу). А Томск в 1970-ые действительно был Сибирскими Афинами. Сюда приехали молодые художники из Москвы и Петербурга, поскольку им давали квартиры и мастерские. Какое-то время город выделялся в Сибири. В Томске писали в модных тогда направлениях – гиперреализм, фотореализм были очень популярны. У меня тоже был короткий период увлечения этими течениями. Например, у меня есть картина – где мясорубка, изображенная на большом холсте, она словно памятник, а на заднем плане маленький город. В этом ощущается трагизм… Репродукцию той работы опубликовали в союзном журнале «Творчество», мой гиперреализм известные искусствоведы назвали «метафизическим». У меня на самом деле такое отношение к искусству – в нем должна быть метафизическая составляющая, поэтому меня печалит то, что сейчас происходит в музыке, кино, искусстве. Все настоящее вытесняет продажный гламур. Возможно, коммунистическая идеология давила на творцов не так жестоко, как рынок. Прежде хватало денег, чтобы работать в подполье… Хотя, может, я и не прав, всегда можно работать. В целом-то сейчас время гораздо лучше.
Почему, по-вашему, Томск со временем перестал быть теми Сибирскими Афинами, как 1970-х?
- Многие хорошие талантливые авторы уехали - Юра Фатеев, Толя Иванов, Коля Белянов, другие художники. Все-таки сказалась большая отдаленность от центра. Томичам сложно участвовать в выставках, доставлять свои картины в другие города. И продавать работы здесь сложнее, чем в столице.
Вы несколько лет назад сетовали, что ваши картины обычно покупают галереи, а у коллекционеров интереса нет…
- Ничего не изменилось. Дело в том, что я «на продажу» ничего не делаю. На заказ могу, если меня заинтересует задумка. А просто написать букетик, пейзажик… нет, это не мое. «На хлеб» зарабатываю преподаванием, я педагог в художественной школе № 1, а также веду частные уроки. Правда, в следующем году из школы, думаю, уйду на пенсию.
Какое впечатление на вас сегодня производят томские молодые художники?
- Сложно оценивать молодежь. По сравнению с 1970-ыми, когда в городе была только вечерняя художественная школа, казалось бы, прогресс, появилось училище и два факультета искусств. Но молодые авторы пока серьезно себя не проявили. Возможно, все дело в деньгах. Мастерских теперь не получить, новых не строят, только ждать, что кто-то из стариков помрет… Теперь молодым приходится, как и на Западе, зарабатывать себе на жизнь и на аренду площади для работы. Впрочем, художникам, которых интересовало искусство, а не зарабатывание денег угодными публике прикладными штучками, всегда было сложно. Рембрандт умер бедным и всеми позабытым чуть ли не под забором. Ван Гог продал при жизни всего одну работу. Гоген уехал на Таити во многом ради того, что там было дешевле жить. Только Пикассо повезло - он занимался глубоким искусством, был востребован и уже в 30 лет стал богатым.
Учитывая непростую долю художника, семья из двух художников это логичный вариант?
- Художнику лучше бы вообще не жениться… Но когда жена тоже пишет, то больше шансов, что она тебя поймет. Хотя бывали и другие случаи. Например, жена Андрея Поздеева, моего друга, замечательного красноярского художника (ему там даже памятник установили) преподавала литературу и русский язык. И при этом как могла поддерживала мужа, терпела нищету, с пониманием относилась к такой драме, как художник и семья.
Ваши дети не пошли по вашим стопам?
- Нет. Но художников у нас в семье трое. Кроме нас с женою это еще и мой брат-близнец Николай, он учился в Петербурге и теперь стал ведущим декоратором Мариинского театра. У меня в свое время не получилось перебраться к брату, может, это к лучшему. Там своеобразный климат, сыро, а у меня в молодости были не очень здоровые легкие. Но Питер я обожаю. Это самый красивый город на земле. Меня туда очень тянет, там же мой единоутробный брат! У нас с ним абсолютно одинаковые вкусы, наше мнение почти во всем сходится. Мы порою словно общаемся на расстоянии бессловесно – потом узнаем, что у нас одновременно происходили важные события.
У вас необычно выглядит мастерская: много пространства и ничего лишнего, никакого творческого беспорядка…
- У меня такой стиль – мастерская пустая, лаконичная. Терпеть не могу всяких «шурушков», предпочитаю минимализм. Хотя есть некоторые дорогие мне вещи – например, длинная ковровая дорожка, сотканная вручную - она из моего детства. Или коллекция кувшинов – я обожаю кринки, они напоминают мне женские торсы. У меня даже есть картина, «Чудо в Кане», где кувшины, символизируют все женские возраста: юность, молодость, зрелость, старость! И эти кувшины, у меня на полке - это же все барышни! Правда, они уже возраста солидного, им лет 40-60.
Откуда в вашей коллекции берутся новые экземпляры?
- Некоторые находил в сараях в разных деревнях. Две крынки - из нашей семьи, из моего сельского детства, я когда-то из них пил молоко, и они сохранились...
А как сочетается стремление к лаконизму и коллекция кринок?
- Это же всего одна полка! Их совсем немного…
В одном из интервью вы сетовали, что в вашей прежней мастерской слишком уж часто собирались гости и постоянные тусовки мешали работе. Художник должен быть затворником? Или он заряжается энергией, вдохновением от общения?
- Когда я был молод, то гости, друзья - это было очень естественно и необходимо. Тогда такое общение становилось подпиткой. Дружил не только с художниками, но и с поэтами – с Максом Батуриным, Женей Сельцем, Андреем Филимоновым, Колей Лисициным… Но время идет, кто-то повзрослел, кто-то переехал, кого-то уже нет на этом свете. С годами приходит осознание, что времени у тебя остается все меньше и меньше, и надо его как-то иначе тратить. Наступает момент, когда общение уже не слишком тебя питает. Лучше размышление и ничего неделание… так что я теперь тусовок избегаю как могу, впрочем, у каждого свой способ отыскать истину.
Если ввернуться к творчеству, то какие мотивы, темы вас сегодня привлекают?
- Одну тему назвать не могу, хотя все чаще появляются евангелические сюжеты. Вообще, я противник внедрения в картину сюжета, литературности. Считаю, изобразительное искусство должно показывать, а не рассказывать. Когда сюжет преобладает, как в работах передвижников, когда возникает какое-то нравоучение – это мне не по душе. Живопись должна воздействовать, вызывать эмоции цветом и формой, не изреченным образом, не сюжетом, который можно пересказать.
Что за картина у вас на мольберте?
- Собираюсь представить ее на областной выставке в Художественном музее этой осенью. Она связана с Покровом, большим христианским праздником, его отмечают 14 октября. Шестикрылый архангел Серафим на моей картине своими крыльями охраняет, защищает деревушку. Особый интерес для меня в этой работе представляла чисто формальная вещь: закрутить крылья и сделать их разноцветные. В иконографии такого не бывает. Это ход свежий...
Да, вы же новатор!
- Все ищете, где же я новатор! Я только на фоне Томска, периферии таким могу казаться. Хотя я первым, еще в 1994 году сделал инсталляцию: «Ужин с Вольтером». Выкрасил черной краской большой натюрморт и поставил напротив белый бюст Вольтера. Такого в Сибири еще никто в то время не придумывал. Хотя в Европе подобными инсталляциями, думаю, увлекались еще в 1980-х. Какой уж я новатор, увы…
Как, кстати, вы к актуальному искусству относитесь?
- Очень насторожено. 90% из него не назвал бы искусством. Я имею в виду то, что происходит в Москве в центре современного искусства «Винзавод», и у Марата Гельмана, и в Перми. Огромные деньги из чиновников выкачиваются на проекты. То, что выкачиваются, конечно, хорошо, но художникам-то в руки они не попадают…Актуальное искусство интересно как акт самовыражения. Но измельчали инсталляции и объекты! Да, Кулик разделся до гола и укусил английскую журналистку за щиколотку. А раньше болгарин Христо драпировал, «упаковывал» Рейхстаг. Вот это было необычно, да он и средства на проект не просил у властей. Теперь же дошли до того, что провоцируют православных… Кому это надо, не знаю, но точно не художникам. Начались какие-то политические игры, которые к искусству никакого отношения не имеют. У меня такое ощущение. Сначала я с любопытством наблюдал за развитием событий, но уже растет раздражение. Мне удалось вживую посмотреть некоторые объекты актуального искусства - недавно привозил Гельман выставку в Красноярск. Так все еще и с точки зрения ремесла плохо выполнено. Это неприятно, это девальвация мозгов, рук…
Почему же тогда, несмотря на девальвацию, оно привлекает гораздо больше внимания, чем традиционное искусство?
- Это тот же гламур, шоу, только завуалированный эпатажем.
Ему можно что-то противопоставить или надо просто ждать, когда он пройдет?
- Каждый должен заниматься своим делом и собою. А выходить с плакатами на демонстрацию «Нет гламуру!» не стоит. Уже закрылись в Москве галерея Гельмана и Айдан Салаховой. Не знаю, по каким причинам. Но думаю, они потому и заинтересовались провинцией, что в Москве на них перестали тратить деньги. А на Западе такие работы, мне кажется, никому неинтересны, там увлечение подобными инсталляциями прошло 30 лет назад. В столице интерес тоже слабеет. Вот и приходится ехать в провинцию, где перформансы еще кажутся чем-то новым. Все со временем займет свое место. Перформансы вернуться в театр, красивенькие картинки в шопинги, а галереи займутся искусством.
Текст: Мария Симонова
Фото: Анна Афанасьева