Люди труда.
Мария Шерстобоева: 43 литра за 43 года

О том, как варили пиво при СССР и как «доставали» его во времена «сухого закона» — в истории ветерана Томского пивоваренного завода Марии Федоровны Шерстобоевой.

— Я выросла рядом с пивзаводом. Очень хорошо помню, как детьми мы бегали на его территорию, нас там патокой кормили. Никаких заборов-то не было.

Мой отец, Федор Иванович Грахов, был начальником цеха по розливу пива. В 1947 году его не стало. Спускаясь со второго этажа конторы, поскользнулся на лестнице и сломал ребра. А еда тогда какая была? В общем, у него случился скоротечный туберкулез, и он умер. Когда его хоронили, на заводе гудок гудел.

Чтобы после смерти отца за нами сохранили квартиру, маме пришлось идти работать на завод. Хотя нас, детей, у нее было девять, а младшему на момент смерти отца был всего год. Мама отработала на заводе 18 или 19 лет — в основном, на линии розлива.

После окончания учетно-кредитного техникума меня по распределению отправили в Асино, работать в банке. Жила я на квартире у одной бабушки на заливном острове, на работу по досточке ходила… В общем, не понравилось мне там. Через несколько месяцев уволилась и вернулась обратно в Томск. 11 февраля 1959 года пришла на Томский пивзавод, в планово-экономический отдел, так в 2002 году оттуда на пенсию и ушла.

Раньше нас часто снимали с основной работы и недели на две отправляли в цеха. Я думаю, из-за того, что рабочих рук не хватало. К нам по направлению присылали разных не очень-то благополучных и надежных людей. Вот и приходилось порой их заменять, особенно в конце месяца.

Благодаря тому, что я много работала в цехах, я знаю все производственные процессы. Тогда технологии были совсем другими, не как сейчас. Солодовней, например, была большая асфальтированная площадка, на которой проращивался ячмень, перед тем как превратиться в солод. Чтобы он не испортился, его несколько раз в день вручную перелопачивали деревянными лопатами. Через 8 дней проросший ячмень шел на сушилки, где при высокой температуре росточки опадали. Затем он месяц отлеживался, и только после этого шел на производство.

И в варнице, и в бродилке были открытые чаны. Помню, я могла прийти в варницу, попросить у варщицы кружечку пивного сусла, пока в него еще хмель не добавили. Сусло очень вкусное, сладковатое.

После варки и брожения пиво отстаивалось в холодном подвале, который назывался «лагерным», при температуре не выше трех градусов. Пиво охлаждали при помощи льда. На улице Аркадия Иванова была специальная площадка, которую на зиму заливали водой, образовавшийся лед укрывали соломой, а ближе к весне выдалбливали. И в специальных емкостях этот лед все лето хранился в лагерном подвале.

Само пиво в подвале находилось в металлических емкостях по 9 тысяч литров, которые назывались «танки». Для каждого сорта был свой срок выдержки. Например, «Жигулевское» стояло в подвале 21 день, «Рижское» — 42 дня, а «Портер», который варили только к праздникам, — целых 90 дней. Единственное — пиво «Бархатное» в лагерном подвале находилось всего три дня, потому что в него добавлялся сахарный сироп. Кстати, по «Бархатному» никогда не было потерь, потому что его на заводе никто не пил.

Выпивали на заводе многие, это было в порядке вещей. Сейчас за выпивку в рабочее время уволить могут, а за курение в неположенном месте — премии на полгода лишить. А раньше — линия разлива идет, пиво льется… Поломки были бесконечные, хотя два наладчика работало. Пока наладчик линию чинит — рабочие и выпить успевали, и перекурить. Начальник тут же ходит, внимания не обращает: линия работает, производство идет — и ладно.

Один из директоров даже на собраниях всегда напоминал: «Зарплаты у вас, конечно, маленькие, но не забывайте, что вы еще и выпиваете по три бутылки пива в день».

Сама я пиво пробовала только на дегустации, нас обязательно приглашали дегустировать. Может, за 43 года работы 43 литра выпила, а может, и того не наберется.

В день рождения Ленина, 22 апреля, на заводе был ленинский субботник. В этот день мы трудились на производстве, но заработанные деньги перечислялись во всесоюзный фонд. Каждый час объявлялись соревнования: кто сколько выработал; их результаты отмечались на специальной доске.

В колхозы ездили работать. На картошку — так все ездили, включая директора.

Я пока не замужем была, по несколько месяцев жила в колхозе в Шегарском районе. Помню, поставили меня поварихой, дали шесть шоферов. Они в 2–3 часа ночи приедут — «Маша, корми». Маша соскакивает и кормит этих шоферов… Потом мне это все надоело и я попросилась на ток, зерно молотить. В общем, все было. Но те годы я вспоминаю с радостью и благодарностью!

Пивзавод, в отличие от других предприятий Томска, почти не строил жилья для работников. Буквально два деревянных дома в конце 50-х было построено «горьковским методом». Это значит, что будущие жильцы сами валили лес, сами возили его, сами строили. И то, отдельные квартиры не давали, только с подселением. Наш дом, в котором я прожила много лет, как раз таким способом строили. Все делали сами, а выделили нам в трехкомнатной квартире две комнаты.

В более поздние годы особо нуждающимся, многодетным выделяли всего одну квартиру, даже не в год, а реже. А чтобы заработать машину, «Жигули» 11-й модели, мы вместе с мужем и сыном работали дворниками. Да еще и в очереди надо было много лет отстоять.

Зарплаты в пищевой промышленности очень низкие были, 70 рублей в месяц. У меня на должности начальника отдела выходило 150 рублей, у директора — 170. И премий не платили, потому что с выручки от продажи пива 75% уходило в бюджет, заводу ничего не оставалось. Поэтому и работали кто дворниками, кто техничками, чтобы лишнюю копейку заработать.

Когда ввели сухой закон, началось светопреставление. Даже мы, работники завода, не могли свободно пиво купить. Надо было или писать заявление директору, или как-то иначе выкручиваться.

Однажды меня племянник, который был главврачом в Тегульдете, попросил купить ему три ящика пива. Я договорилась с шофером, который вез пиво в магазин «Колокольчик» на Московском тракте, дала ему деньги. Он довез ящики до магазина, выгрузил, сразу же купил мне нужное количество и повез обратно. Минут через 5–7 появляются два милиционера и конфискуют все мое пиво. Мол, начальник планового отдела злоупотребила своим служебным положением… А как? Я же его не украла, я на собственные деньги купила.

Я считаю, что пользы «сухой закон» не принес. Не так уж люди спивались от этого пива, пока оно официально в магазинах было. А в те времена стали пить даже больше, потому что люди стали делать самогон, браги всякие.

Во время перестройки и перехода к рыночной экономике я уже была начальником планово-экономического отдела. Переход этот дался заводу непросто. Во-первых, цены в начале 90-х росли буквально каждый день, сложно было успеть за инфляцией. Во-вторых, сырья своего уже не было, солодовню закрыли; приходилось организовывать внешние поставки.

Производство старались сохранять, как могли. Например, приезжает коммерсант купить пять ящиков пива — «в нагрузку» он должен купить пять мешков киселя, иначе пива не получит нисколько. Ему этот кисель даром не нужен, но нам-то надо его сбыть! Иногда вспоминаю — боже мой, как люди выжили?

Когда пришел Иван Григорьевич Кляйн, завод развернулся. Цены ведь другие стали, у завода появились деньги, можно было их пускать на развитие. Я была там после переоснащения. Все закрыто, все в автоматическом режиме работает. Даже солодинки на полу не увидишь. Постороннему не зайти, только по пропускам. Не то, что вынести пару бутылок, как раньше. Не завод, а сказка.

Текст: Катерина Кайгородова

Фото: Владимир Дударев