ольшинство современных селькупов — православные, но помнят, как в детстве бабушка вырезала кавалозов (домашние идолы), а за деревней стояли три берёзы, на которые вязали цветные ленточки. Сейчас ленточки вяжут ради развлечения, а на шаманов смотрят как на сценических персонажей на фестивале «Этюды Севера».

Широкий подоконник комнаты Илариона Иженбина полностью заставлен лекарствами. Илариону Ивановичу 76 лет, он невысокого роста, с шапкой седых волос.

«Я чистокровный селькуп, без примесей», — говорит Иженбин. С детства он охотился, рыбачил и ходил в лес за ягодами. Охотиться давно перестал, а вот по ягоду ходит и сейчас. И обязательно берёт с собой угощения для благодарности лесным жителям.

— Допустим, надо мне ягоду собрать — я трижды повторяю: «Братья, сестрички, лесовики, лесовички, помогите мне набрать». За клюквой иду — беру с собой конфеты или печенье, на сучок вешаю, потому что кикимору надо обрадовать, чтобы она до ягоды довела. Когда в лес иду, меня ни белка не боится, ни бурундук. В другой раз подойду — они дерутся. Я думаю: «Что за жужутня́ (шум, шорох — прим. ред.) стоит», смотрю — а на пне шишка, вот они из-за нее дерутся. Я говорю «стоп», шишку беру: «Я здоровше всех, шишка мне, а вы вот вон на кедр сбегаете».

Иларион Иванович оживляется, когда речь заходит о лесе. Говоря о шелесте листа и музыке воды, он бережно подбирает каждое слово.
— Захожу в лес, с лесом здороваюсь, к реке, ручью, озерцу. Всё это живое. Вода может рассказать обо всём, можно посмотреть на воду и определить, всё ли в порядке, если она чиста, ни морщинки, — всё спокойно, если только она мутная и рябит, значит, где-то непорядки, вода нервничает. Вода играет музыку, другой раз — ветер, знаете, если прислушаться, даже ни один оркестр не может создать такую. Или весной, когда лес распускается. Сейчас такого нет, экология плохая, а раньше зайдёшь — ощущение, что в театр попал, может, слушали музыку «Сказки Венского леса»? Будто композитор специально был в лесу и музыку переписал: шелест листа, птицы — всё как есть.

В разговоре с Иларионом Ивановичем выясняется, что суеверия селькупов смешались с христианскими традициями неразрывно. Иженбин вспоминает Пасху и Благовещение «по-селькупски», которые отмечали и его крещеные родители, и жена — православная немка.
— В Пасху, как только светать начинает, нужно выстрелить из ружья — значит, удачная охота будет. Вот моя тётка Наташка всю жизнь охотничала, она веры христианской, но уходит на охоту, вырезает деревянного «божка» и ставит. Возвращается — если охота хорошая была, она его оставляет, шьет ему штанишки, рубашку. Если плохая охота, она ему ничего не шьёт, а сразу за «шкварник» и в печку. У ней в кладовке около сотни их, — говорит Иларион Иженбин, — Вот видите: христианская вера, а языческие обряды остались.

С Людмилой Шадриной мы встретились после репетиции ансамбля этнической песни «Варг кара» в одном из кабинетов отдела культуры Парабельского района. Людмиле Денисовне 65 лет, в прошлом она учитель начальных классов. Её отец селькуп, а мама русская. Она увлеченно рассказывает о вере в своей семье. Людмила Денисовна крещёная, в церковь ходит, но не часто. А вот дочь и внучка — постоянно. Дочь иконы бисером вышивает и всем родным дарит.

— Верования были у селькупов в крови, — говорит Людмила Денисовна. — Потому что, когда шли на охоту, просили мать тайгу. Я вот, когда иду за ягодой в лес, в душе прошу, чтобы всё было нормально. Мы всегда говорим: «У зверя своя дорога, у человека своя».

— Как же лесные приметы сочетаются с православием? Зачем на «Этюдах Севера» обряды проводят и легенды рассказывают? — спрашиваю я.
— Я думаю: «Ну, если завязал ленточку, а ты не рассказывай, держи при себе», — отвечает Людмила, — У меня дочь совмещает приятное с полезным: и в церковь сходит, и на фестивале ленточку может завязать. Это же дань прошлому. Каждый, даже если в церковь не ходит, в душе всё равно к кому-то обращается и верит. Допустим, я заболела и молюсь Пантелеймону врачующему, чтобы он обратился к нашему духовному врачу, богу. Я верю. И внушение это помогает, — говорит Людмила.

Владимир Ефимович живёт на берегу реки, к дому ведёт длинная лестница вниз. Оказалось, мы не единственные гости в доме Иженбиных. За нами по лестнице спустились родные сёстры Владимира Ефимовича.

Хозяин продолжает топить печь, а мы начинаем разговор на кухне с круглым столом и небольшим окошком с видом на заснеженную реку.

Его младшая сестра Светлана Ефимовна живёт в Томске, ходит в Богородице-Алексеевский монастырь. Светлана вспоминает, что в их детстве церквей поблизости не было, детей просто погружали в воду, что приравнивалось к крещению.

— Родители-то у нас тоже все были крещёные, прадеды ездили в церковь, все были православные. Сейчас каких-то шаманов показывают на «Этюдах», а в жизни никаких шаманов не было, — говорит Светлана.

Владимир Ефимович присоединяется позже, не дожидаясь вопросов, сразу рассказывает байки.

— А Вовка-то Нинкин здорово играл на бубне, я говорю: «Вовка, езжай в Москву, дури́ этих москвичей, верёвочки шаманские вяжите, это же здорово». Он съездил, говорит: «Ооо как, я их заставил вокруг берёзы танцевать».

— А это грех — ходить верёвочки вязать. Если вяжут, то в церковь не ходят, а мы ходим, разве можно это? — возмущается Светлана Ефимовна.

— Ну это же чисто символический обряд, — присоединяется Нина Ефимовна.

— Какие обряды? Это всё от сатаны. Я тебе сказала: «Не ходи, никакие верёвочки не вяжи», — строго наставляет Светлана Ефимовна.

— А я вязала, — говорит её сестра.

— Теперь исповедуйся перед батюшкой, что вязала, — с возмущением отвечает Светлана Ефимовна.

В том же храме Парабели мы встречаем Зою Барышникову. Она прихожанка церкви, работает с детьми и молодыми людьми в воскресной школе. Разговаривая с нами, Зоя Михайловна постоянно поправляет бежевый платок с пёстрым узором, задаёт много вопросов и спешно говорит о своей молодости, будто боится не успеть всё рассказать. Сама Зоя Ефимовна не селькупка, но в молодости была тесно связана с этой культурой.

— Мы делаем много ошибок, вот и у меня есть личная ошибка как у верующего человека. Я хореограф, когда-то я делала номер с шаманом. Мне это было интересно, почитала про шаманов, как они себя ведут. Было у меня в коллективе пять мужичков, один за шамана встал. Бубны мы обтягивали тканью, красили. Насчёт хореографии, видимо, бог дал какое-то воображение. А что здесь сложного: прыгай да скачи. Шаманский костюм тоже нашли в книгах. Ведь сейчас шаманов не помнит никто. Вот так и сделали номер. То, что мы тогда шаманские танцы показали, — это моя ошибка, сейчас я это понимаю. На сегодняшний день я бы не стала этим заниматься. Будто нет других тем, более возвышенных и благородных.