Чтение по субботам.
Марина Аржаникова. Просто бабушки умирают

Марина Аржаникова

Руководитель фольклорно-этнографического ансамбля «Пересек», автор цикла рассказов про Зырянку

В Красноярку-Красноярочку в первый раз я попала в 19 лет. Приехала к мужу-гидрологу, у них там организовался научный лагерь: гидрологи, биологи, мелиораторы, гидрогеологи, и прочие «романтики».
Что помню? Помню ПЫЛЬ, домики-домишки, километры цветущей картошки — и зной, зной, зной. Июльский.
Но Кия! Этот красный песок в красном закате, и она — Кия — прекрасная, как женщина, своенравная, отгородившаяся высокими берегами и крутыми спусками… Войдя раз, не забудешь, запишется в памяти, надолго, не отпустит… Я опускала ладошку в воду — она отвечала мне, сжимала её и хотела забрать с собой, крутила, своенравная…
Помню нестройные «костровые» песни, под расстроенную гитару, немного портвейна на ночь, звезды ярче, чем в городе, и комары, комары, которые не боятся ни дымокура, ни мази, ни черта, ни ладана…
Так делалась наука, но мне 19, и мне нет дела до науки, я просто молоденькая жена и приехала к любимому мужу, потому что соскучилась…
Помню магазин, деревенский, где гвозди и конфеты вместе, «наразнавес».
Там пополнялись запасы экспедиционные — надоедала тушенка, и сгущенка тоже.
Желтое молоко помню, почему желтое? Потому что пора одуванчиков…
Я смотрела как таскали туда-сюда «рейки», что- то писали в тетрадях, смешные, в сетчатых панамах, носовых платках на голове, молодые учёные, и ждала вечера…
Вечером мы спускались вдвоём купаться, городские босоножки тонули в иле, мы держались за руки…
Деревня Красноярка. Томская область, Зырянский район. 1976 год.

Этот дом я всегда видела из окна, пока не сгорел. Обычный дом, пятистенок, но заколоченный, видно однако, что недавно. Какие-то следы человеческого существования в нем ещё были видны — цветок на окне завял совсем, но не засох окончательно, в палисаднике тоже цветут цветы, правда, еле видные из-за разросшейся травы.

— Бабку забрали. Дети.

— В город?

— Не, здесь, местные…

Надо сказать, и на лавочках бабушек стало меньше, чем в прошлое лето. По дороге на Кию, в последнем доме с резными белыми ставнями, под черёмухой, всегда сидела бабуля. Сидела, сидела, смотрела, долго, и неизвестно какие мысли были в её голове. Я проходила мимо — она улыбалась, кивала головой, провожала долгим взглядом. Я уходила далеко и тоже оборачивалась.

Этим летом лавка была пустая. Только обсыпанная черёмуховым цветом. Умирают бабушки, иных забирают в город, где они скучают, без привычной среды, без привычной работы, сидят, сложив ручки на коленях, смотрят в телевизор.

Когда он сгорел, стоял черный, похожий на нахохлившегося ворона; старый, на длинной палке, скворечник, завалился и запутался в черные проводах, а внизу на широкой обгоревшей балке, сидела бабушка, держа руками крючковатую палку. Сидела она целый день, и только к вечеру, переваливаясь, и держась за свой «посох», уходила по пыльной и длинной дороге.

— Как на работу приходит…

— Скучает… Киняевых бабка…

И, правда, каждое утро (я специально выбегала, босиком, ждала) издали появлялась её чёрная фигурка, я стояла под сиренью, и стучало сердце. Она подходила и садилась, и сидела весь день.

Мы отдыхали у друзей уже третий день, пили парное молоко, прямо из трёхлитровой банки, вдали от города, от работы, от телевизора… Правда раз Толя включил утром телек, за завтраком, но там была Анфиса Чехова…

— Вот «тарелку» купили, все наоборот показывает, — жаловался Толя…

Мы смеялись. И не включали больше. А вечером рыбалка — и караси, вымоченные в молоке…

Потом она пропала, не приходила. «Черный ворон, што ты вьёшься»… почему-то пела я целый день, собираясь и нагружая машину Тамаринами подарками — молоком, салом, огурцами… Я думала о ней, смотрела в окошко, но она не пришла.

Вечером мы уехали.

Просто бабушки умирают.

Продолжение следует.