Принцип чтения. Петр Зубарев: «Суер-Выер» — мистическая книга»

Петр Зубарев, режиссер, актер, драматург, создатель театра «Желтое окошко», человек из Мариинска, но в Томске давно стал родным. Он еще с 1990-х приезжает в наш город на гастроли, иногда ставит в томских и северских театрах спектакли. В Томске найдется немало людей, по-настоящему увлеченных его творчеством.

Петр рассказал нам о книге, перевернувшей его жизнь и о собственной теории, посвященной «Фаусту» Гете.

— В моей жизни было много книг, которые произвели на меня мощное впечатление. Они и до сих пор еще встречаются. Но если говорить о самой главной книге, оказавшей влияние на всю мою жизнь, то здесь нет равных роману Юрия Коваля «Суер-Выер». После нее в моем сознании произошел настоящий переворот.

Главное — Коваль передал то, что, на мой взгляд, описать словами вообще невозможно: момент божественного прикосновения, у него названный «пером ветра». Это можно только пережить, объяснить невозможно в принципе. Можно было бы назвать его прозрением, но одно дело назвать, а другое — описать то состояние, когда ты вдруг начинаешь ощущать все чувства мира одновременно, все мысли мира, когда ты становишься размером с Бога. Он же умудрился странными словами, странным языком передать это ощущение.

Для меня это было очень важно. Я давно живу с убежденностью, что это моя мысль, хотя, вероятно, ее мне подарил роман: все в мире — игрушки, включая слова и звуки. Все на свете, пока не случится главного события, того самого прикосновения пера ветра. А оно не случится, если к игрушкам не относиться серьезно. Каждая мелочь и деталь — это словно часть конструктора. Книга заканчивается фразой «В начале было слово, и было оно — бесконечно…». Слово меняется, состоит из звуков, букв, их можно переставлять, они созданы для того, чтобы ими играть. Для меня это было откровением.

Как ко мне попала книга — это отдельная история. В конце 1980-х в журнале «Смена» напечатали главы из романа. Мы с другом прочли их, решили, что это чудо совершеннейшее. Мы тогда играли в кемеровском детском театре «Бэмби», и даже пробовали ставить там отрывки романа.

С того времени я начал ждать, когда книга выйдет, но она все не появлялась. Уже после того, как Юрия Коваля не стало, году в 1997-м, в Мариинск приехали ребята, остановились у нас в театре. И у них была с собой книжка «Суер-Выер». Я увидел ее и сразу сказал, что она мне нужна. Они оставили мне роман на некоторое время. Схватил книжку, начал читать… Когда мне предстояло перевернуть последнюю страницу романа, то я просто рыдал. Так не хотелось, чтобы она заканчивалась. В тот момент я думал, что больше читать в этой жизни теперь нечего.

Я сразу понял, надо обязательно сделать спектакль. В то время у нас не было никаких ксероксов и компьютеров, я взял аудиокассету и быстро начитал на магнитофон те главы, которые предполагал в своем спектакле, а затем вернул книжку ее хозяевам. И в 1999 году была премьера. Вскоре в Мариинск приехали те ребята, у кого я одалживал роман. Просмотрели спектакль, и подарили мне эту книжку, сказали: тебе нужнее.

Я встречал немного людей, кто оценил «Суер-Выер». Сам Юрий Коваль писал своей подруге юности Розе Харитоновой, что его роман никто не понял и не принял.

В Петербурге на фестивале «Арлекин» я однажды говорил о книге с Эдуардом Успенским. Упомянул, что буду играть «Суер-Выера», он признался: «Мы с Юркой дружили, но только чего там играть-то? Очень его уважаю и как человека, и как автора, и книги его люблю, но „Суера“ не понимаю…».

Возможно, все ждали от Коваля другого, до романа он в основном писал детские рассказы. Или Вася Куролесов — это не то что детские, но комедийные, забавные истории, такая литературная клоунада. А «Суер» — это просто полотно.

С ним у меня многое связано. «Суер-Выер», постановка по роману, стал моим первым моноспектаклем. Сразу видел его именно в такой форме. Мне показалось, этих персонажей нельзя олицетворять, давать им конкретное лицо, одежду, форму, их можно показывать только штрихами. Жанр моноспектакля как раз и дает такую возможность. Остальное зритель пусть дорисовывает сам.

С «Суер-Выером» я впервые принял участие в большом всероссийском фестивале в Перми. Удивительно, но он назывался «В начале было слово». А с этой фразы начинался мой спектакль. Такая мистика. Нашел информацию о нем случайно, в интернете, причем во время гастролей в Казахстане. Дело было в 2000 году, в Мариинске тогда доступ к сети был редкостью. Потом оказалось, что «В начале было слово» проводился в тот год последний раз.

На фестивале был отбор, я отправил запись спектакля на видеокассете. У нас тогда не было профессионального статуса, «Желтое окошко» считалось народным театром. Организаторы закрыли на это глаза и пригласили меня. Но дорогу они не оплачивали. В Мариинске денег на поездку мне не дали, и я отправился в Пермь автостопом. Назад возвращался уже на поезде — повезло, что Александр Лыков не смог приехать, и на деньги на его билет меня отправили домой.

В Томск на гастроли с «Суером» я ездил еще до фестиваля. И помню, как Светлана Бунакова, тогда директор «Аэлиты», много рассказывала о фестивале «Веселая Коза» и участвовавшую в нем актрису Наталью Заякину. Когда я приехал в Пермь, то оказалось, среди участников фестиваля та самая Наталья Ивановна. Мы познакомились и дружим до сих пор. Причем так совпало, что свой моноспектакль она играла в мой День рождения. Я считаю Наталью Ивановну одним из своих учителей. И все это благодаря «Суер-Выеру» Юрия Коваля.

«Фауст» Иоганна Вольфганга Гете жизни мне не менял. Но это один из примеров очень сильного впечатления, актерского и режиссерского интереса. Первый раз я прочел «Фауста» в старших классах. Не по программе, просто он зацепил меня. Спустя долгое время книга опять попалась мне, я начал ее перечитывать, и мысленно увидел готовые кадры. Понял: надо попробовать снять фильм. Дальше было 15 лет съемок, а впереди, видимо, лет 40 монтажа.

Книга привлекла меня хорошими образами, ситуациями… В нем есть что играть, что сказать, где поспорить с автором. У меня родилась целая теория о «Фаусте». Он не то что бы, на мой взгляд, не дописан. Он дописан поспешно. Полагаю, Гете понимал, что ему осталось недолго, и поэтому спешил.

Обычно он писал в удобном ему темпе. По воспоминаниям его литературного секретаря Эккермана, Гете был человеком, который никогда не заставлял себя ничего делать. И любил говорить: «Даже если я очень захочу, чтобы в январе в моем саду выросли розы, они все равно вырастут не раньше мая». Также он и работал над «Фаустом». Он вообще был человеком свободолюбивым. Если его герой в «Страданиях юного Вертера» мучился, что все несвободны, то Гете говорил противоположные вещи: свобода — внутреннее чувство, зависящее только от самого человека, и лишить ее не может никто и нигде.

Я задался целью понять, почему весь «Фауст» написан стихом, а одна сцена, «Пасмурный день. Поле», прозой. Да, она страшная, она о том как Фауста первый раз ломают, он перестает относится к своему якобы слуге Мефистофелю как к рабу, он на коленях просит беса о помощи. Консультировался с преподавателями литературе, они не могли ничего подсказать. Читал о произведении, и выяснил что изначально весь «Фауст» был написан прозой, только потом Гете потихоньку начал переводить сцены в стихи. Занимался этим всю жизнь и на последнюю сцену сил не хватило.

По законам драматургии, финал «Фауста» должен был быть не таким. Первая часть должна быть тождественна второй, и если в первой части герой совершает ошибку, то во второй он должен поправить ее. Первая часть заканчивается тем, что Фауст предает Маргариту (а она, по сути, его путь к Богу, антипод Мефистофеля). Во второй части на кону море, природа. Фауст отодвинул море, сравнился с самим Богом. По идее, трагедия должна быть в том, что он достиг высот, но должен понять: это не то, к чему он стремился. А у Гете он этого не понимает, а твердит, что его будет помнить народ, думает только о себе. Мефистофель сделал его абсолютным эгоистом, безбожным существом, растоптавшим свою любимую женщину, бросившим вызов природе, погубившим людей и считающим — главное остаться в истории.

По «математике трагедий», герой видит свою ошибку и гибнет под ее гнетом. Или не гибнет, как у Шиллера в разбойниках, но его финал сродни гибели. У Гете же все складывается иначе, и некоторые исследователи даже доказывали, что «Фауст» — это комедия. Мефистофель побеждает, но тут появляется хитрый Бог и говорит, что ему все можно, сбрасывает Мефистофеля и поднимает Фауста. Конечно, надо учитывать, что Гете писал в Век просвещения, где человек считался самым главным. Но, думаю, дело еще и в том, что ему не хватило времени, поэтому трагедия получилась «неправильной».

Текст: Мария Симонова

Фото: Мария Аникина