Интервью с театральным художником Николаем Вагиным: «Время – это не деньги, а жизнь»

Художник Николай Вагин человек удивительный. Оформленные им спектакли обычно выдерживают много аншлагов. Увлекательные театральные байки он может, кажется, рассказывать часами.

Учился в столице у лучших художников, но вернулся в Сибирь. Каково это – быть театральным художником и почему теперь он сосредоточился на живописи, чем особенны современные студенты, и зачем он  много лет увлеченно разбирал старые автомобили? Николай Николаевич рассказал обо всем «Афише»:

!cut

Николай Николаевич, почему именно театральный художник, как вы выбрали такую специализацию?

- Я вырос в Новокузнецке, там и начал заниматься в студии изобразительных искусств, художественных школ тогда еще не было. Учиться поехал в Красноярск, поступил в художественное училище, и обнаружил – преподают там слабее, чем нам в Новокузнецке.  И один товарищ старшекурсник, с которым мы вместе учились в студии, посоветовал: «Бросай факультет, там тебя только краски месить обучат, что ты и так умеешь. Поступай на театральное отделение, и тебя как минимум научат читать пьесы, думать, как решить сценическое пространство, ты будешь образованным человеком...». И я отчислился из Красноярска, а затем поступил в Кемерово на театральное.

Мне повезло, я попал на курс к Марку Теодоровичу Ривину. Этот художник - легендарная фигура для советского театра. Когда я был студентом четвертого курса, он помог мне устроиться в театр кукол, где тогда работал очень «живой» режиссер, он сулил мне делать взрослые спектакли. Театр кукол в те годы власти контролировали не так жестко, как драматический, там на сцене случалось больше безобразий и хулиганства. Например, «Колобок» превращался в «Гамлета». А вскоре в кемеровскую драму приехала молодая питерская команда. Марк Теодорович общался со всеми интересными людьми, кто появлялся в городе, и на сей раз отправился вместе с нами, студентами, в Драму. Мы сразу нашли с режиссерами из Петербурга общий язык. Я в то время уже стал главным художником в театре кукол, но согласился перейти в драматический «с понижением» - художником-исполнителем, декоратором. Но проработали вместе мы недолго - в конце сезона обком партии решил уволить всю нашу команду из театра, видимо, спектакли показались им слишком смелыми. Тогда я отправился в Москву, продолжать учебу.

И поступили в школу-студию имени Немировича-Данченко при МХАТе  на курс известного художника Валерия Левенталя…

- Сама учеба не так уж отличалась от обучения в Кемерово у Ривина, но возможности в Москве, конечно, были совсем другие. Тогда началась перестройка, и студентов отправляли в Европу и Америку. У нас преподавали лучшие художники поколения 1920-30-х годов. Например, графику вел Сергей Алимов, автор знаменитых мультфильмов и художник серии книг «Современная литература». И очень ощущалось, что Москва – город, насыщенный культурой. Это не Кемерово, у которого нет истории, а город появился на базе поселка каторжан.

Почему вы не остались в Москве?

- Если всерьез относиться к искусству и к жизни, то жить надо там, где тебе удобно, а работать там,  куда тебя зовут. В Москве надо постоянно пробиваться и пробиваться. Олег Шейнцис, главный художник Ленкома, звал меня в их театр вторым художником, но Марк Захаров был против – он хотел, чтобы работал один Олег. Левенталь приглашал меня к себе в Большой театр ассистентом, делать макеты спектаклей, но я сказал, что пойду только автором. Я уже тогда достаточно поработал. В те годы была замечательная возможность для студентов - за деньги государства на свои курсовые постановки приглашать с собой ассистентом своего преподавателя. Так я на третьем курсе стал художником  «Евгения Онегина» в Саратове, привез с собою  Ефима Удлера, великолепного художника по свету. Такая получалась практическая учеба. Левенталь все четко продумал: если бы студента изолировать от жизни, то из вуза он выходил бы, как овощ из теплицы, неподготовленный к реальности. А когда студент со второго курса работает, то узнает всю «кухню» театра – что там много врут, воруют, пьют и ведут себя необязательно. Для работы с такими веселыми ребятами должно быть чувство юмора или железная воля.

А почему все-таки решили вернуться в Сибирь?

- Когда я учился на последнем курсе, то стал художником четырех спектаклей. «Евгения Онегина» в Саратове, оперы «Фауст» в Свердловске (это были мои дипломные работы), комедии в Новосибирске в «Красном Факеле, и в Кемерово помог своему другу-режиссеру -  оформил его дипломный спектакль. После премьеры директор драматического театра в Кемерово вручил мне ключи от квартиры. А я не собирался там работать, я накануне съездил на стажировку на Запад (местные газеты любили приврать, и «Кузбасс»  даже сообщал, что я переехал в Лондон). И тут предлагают остаться в Кемерово…

Вы сразу согласились?

- Звоню жене Ларисе, спрашиваю: «Что делать?». Она отвечает: «Ключи бери, а потом будешь думать». На дворе был 1990-й год, чувствовалось, что перестройка скоро закончится. Квартира оказалась неплохая, в центре города. Жена заявила мне: «Раз ключи взял, теперь должен отработать», и я с нею согласился. Привез с собой режиссера - художнику нельзя одному в театр приходить. Но режиссер, который согласился ехать со мною в провинцию, был из школы Романа Виктюка. Я не знал, что он «голубой». Он сообщил мне об этом накануне поезда Москва-Кемерово с лучезарной улыбкой: «Коля, я гомосексуалист! А ты?» А я нет, я понял, что наш театр рухнул…Между тем я уже представил режиссера директору и управлению культуры. Наше сотрудничество с этим человеком остались анекдотом (но про театр можно рассказывать только анекдоты, ведь впечатления можно только переживать). Вместе спектаклей мы не поставили, он приглашал художников одинаковой с ним сексуальной ориентации. А я позвал Кирилла Данилова из Москвы, крепко пьющего творческого человека железной воли. Я понимал, что с ним тот режиссер не сможет вместе работать и уволится. Так оно и вышло.
 
Но вы все равно перебрались из Кемерово в Томск…

- Я посетил театральную лабораторию на Алтае и там услышал, что в Томске появился хороший режиссер Олег Пермяков. Хочу отметить, что наш город в плане зрителя самый лучший. Тем, кто вырос в Томске, трудно понять, насколько это культурный, хорошо образованный город. Зритель того же уровня только в Москве. В Петербурге он и то другой, там могут не хлопать весь спектакль, артисты уже думают: «Провал», а в финале зал взрывается овацией. Томская публика 1990-х годов была даже лучше московской, там ходили в Ленком, на Таганку, в театр на Малой Бронной, а в остальных залах собирались приезжие. В Томске был устойчивый зритель.

Первый мой спектакль в городе был не с Пермяковым, а с его однокурсником Вовой Злобиным, довольно слабым режиссером, недолго поработавшим в Кемерово. Володя - он философ, обычно думал: «Спектакль не получается, ничего, в следующий раз получится». Мы ставили с ним в томской Драме «Сцены из супружеской жизни» Бергмана. Когда главный режиссер театра Пермяков увидел мой макет, то сразу предложил мне стать художником Драмы.

В Томск вы перебрались ради работы с Пермяковым или театр привлек вас еще чем-то?

- Меня поразило, что когда я приехал на монтировочную репетицию, мой макет уже был воплощен в жизнь. Я только в Большом театре и в Свердловской опере в СССР видел, чтобы декорации были готовы в срок. Даже на Таганке иногда не успевали. Потом поразился, когда увидел, что высокая женщина несет на себе тумбочку, устанавливает ее на сцене. Спрашиваю: «Кто это?». Мне отвечают: «классный завпост Галина Михайловская». Мне сказали, что будет достаточно сделать макет, а дальше она проследит, чтобы все было сделано. Я согласился прийти в Томск, но не главным художником (это должность идеологическая). Директором тогда был Александр Жеравин. Хорошим директором - он доставал деньги и уходил в сторону.

Спектакли Томского драматического театра в начале 1990-х становились событиями?

- Наши «Два веронца» выдержали 15 аншлагов, «Женское постоянство» - 17. У меня все записано, есть точные данные, потому что моя жена тогда работала в кассе. Когда в голодное  время у тебя такие аншлаги, а люди в зале плачут в том месте, где вам с режиссером нужно, то ты начинаешь верить в свое дело. Это продляет жизнь режиссерам, артистам и художникам. С одной стороны работа на износ (надо вложить в спектакль 500% как минимум чтобы получилось на 70%), с другой - аплодисменты стоят больше, чем деньги.

Сегодня вы в театрах не работаете?

- Из драматического ушел из-за директора Мучника. Работал с теми режиссерами, с кем мы хорошо понимали друг друга, с кем ставить спектакли было удовольствием. Например, с Олегом Пермяковым, но потом мы рассорились. Сотрудничал с Сережей Болдыревым, Феликсом Григорьяном, Олегом Афанасьевым, но их уже нет в живых. Пробовал работать с режиссерами 30-летними, но заметил: если 56-летними интересно с помощью искусства что-то о жизни узнать, то молодым нет. Сейчас я преподаю и занимаюсь живописью (наконец стал в этой сфере профессионалом - зарабатываю картинами деньги).

Где вы преподаете, и сильно ли сегодняшние студенты отличаются от тех, кто собирался стать художником в 1970-е?

- В ТГПУ, в институте культуры. А студенты очень отличаются. Мой прошлый курс - это дети начала 1990-х годов, когда родителям было не до них, приходилось как-то выживать в непросто время. Это дети живые, добрые, симпатичные, но они ничего не знают. Они не только не в курсе, кто такой Тарковский, но и не смотрели никаких российских фильмов. Не знают Миронова и Машкова. Из русских художников самым продвинутым студентам знакомы только Шишкин, Репин и Левитан. А им полагается знать всех, даже авторов 2-3 эшелона, всех веков, от античности и до наших дней. Когда ты любишь свое дело, то находишь любую информацию. Когда просто сидишь в институте «от и до» или не ходишь на лекции, то выпускаешься с пустой головой и душой, без знаний. На днях увидел свой новый курс – там уже взгляд у людей более осмысленный, родители этого поколения не только бились за еду, а еще и воспитывали детей. К сожалению, сейчас много девчонок учится в институте, у нас было больше половины курса парней…

Почему это плохо, что парней меньше, чем девушек? У мужчины больше шансов стать талантливым художником?

- Женский пол более чутко и тонко организован психически, девушки ранимые, эмоциональные и лучше подходят для искусства. Но обычно они влюбляются, выходят замуж и на несколько лет или навсегда попадают в «бытовую яму», посвящают себя семье. Парни же дураки – они думают, главное в жизни деньги. Им раньше говорили, что главное партия, теперь  популярно американское выражение «Время это деньги». Это неправильно. Время - это жизнь, а не деньги. Сделал деньги, их проел или скопил, и что? Ценить можно не деньги или комфорт, а все виды жизни, тогда у тебя будет богатая палитра. Но мужчины все силы отдают карьере. Так что, хотя с девушками легче работать, но потом получается, что средний парень продолжает творить и быстрее развивается, пока женщина посвящает время семье.

А что для вас в жизни важно, кроме семьи и работы? Есть какие-то серьезные хобби?

- Они все параллельны с искусством, возникают от любознательности. Лет 15 я занимался старыми советскими автомобилями, разбирал их своими руками. Купил старую «Волгу», начал ее ремонтировать, увлекся, разобрал ее, вычистил своими руками. «Победы» разбирал, знаю каждый винтик почти в любом советском автомобиле. Все свободное время проводил в гараже, маленький сын на вопрос, кем работает его папа, отвечал «машиной» - он часто видел меня в гараже, а в мастерской не бывал. Потом потихоньку эта история закончилась, интерес пропал, хотя моя машина до сих пор на ходу. Теперь, кажется, начинается новая история. Меня всегда интересовало подводное плавание. Летом отдыхали в Болгарии, там все дешево, в том числе и подводное плавание. В следующем году подумываю заняться им вместе с сыном, посмотреть, что там таится под водою. Когда-то мне было любопытно посмотреть, почему машина ездит, теперь влекут морские глубины. Оказаться там, где еще не бывал, узнать что-то новое – это мое главное хобби.

Текст: Мария Симонова
Фото: Роман Сусленко